разговаривать не желал.
спал на голой лавке, а соседям по камере не надо было другого удовольствия,
кроме как изловить на себе вошь и переправить мне под рубашку. Им казалось
забавным, что я боюсь вшей...
два месяца назад, и я просидел бы эти два месяца, и три, и четыре просидел бы в
ожидании Судной ночи, как вот этот разбойник, и завел бы со вшами дружбу, они бы
у меня хороводы водили на ладошке...
невозможно. Потому что подъемный мост чуть не обваливается под тяжестью
круглосуточной стражи, а в обводном рву они вывели какую-то гадкую тварь, ни за
какие коврижки не стал бы я плавать в этом рву... Рогатая судьба.
все это должно страшно удручать... Меня, например, удручает - сырость, вонь...
Но на самом деле нам неслыханно повезло. Уже завтра мы будем свободны, как
птицы.
который знает больше других.
воришкин затылок.- Не хнычь, малый. Без того сыро.
цыпочках, обмотав сапоги тряпками. И дежурные на мосту переглядывались,
прикрывая ладонями огоньки фонарей: тс-с... Судная ночь...
себя ноги. Привалился спиной к стене.
закончиться... Конечно, если в полночь в стене откроется потайной ход, и оттуда
выберется наряженный призраком начальник стражи... Было бы забавно, но почему-то
не верится. Не так просто.
другой стороны норовила подсесть женщина, она хоть и заявила вслух о своей
невиновности, но тряслась все больше, и не от одного только озноба. Разбойник
пока держался в стороне - но все мрачнел и мрачнел, и время от времени оглядывал
камеру, и тогда я встречался с ним взглядом.
собой много такого, за что не то что Судья - распоследний деревенский староста
без трепета душевного отправит на виселицу.
оказывается, думали об одном и том же.
меня.- Судили бы... за что знают... а так - сразу за все...
всхлипнул снова, женщина пожевала губами, в стариковых глазах промелькнуло
беспокойство-и тут же исчезло, сменившись терпеливой усмешкой:
судишь? Живешь?
арестовавших меня людей. И потом еще раз произнес - в тесной судейской конторе.
Мне казалось, что этого достаточно - и потому все остальное время я молчал. Не
раскрывал рта - последняя гордость отпрыска семьи Рекотарсов...
равнодушно изучили мои документы, и всякий раз, когда грязные пальцы касались
Грамоты, мне казалось, что ощупывают меня самого.
Что? Барон Химециус? Закорючки на старой бумаге, а ведь мои тюремщики едва умели
читать...
камеру ко вшивым бродягам. Когда меня вели на Суд, я молчал тоже...
язык не развяжется, слова найдут себе другую дорогу. Полезут, в лучшем случае,
из ушей.
объявляет? Приговоренным? Чтобы они, надо полагать, своим ходом к палачу бежали
и приговор ему на ушко повторяли, так?
плечи - этот куриный жест никак не вязался с его мощным телосложением, одиноким
глазом и черной бородой.
оглядывался разбойник.- Он как присудит - так и будет, это уж точно... Донесли
на меня, будто я того купца отравила. А не травила я, его удар хватил, я только
денежки потом пособирала...
Я поймал себя на смутном желании сделать то же самое.
вопрос. Еще не дослушав его до конца, я обнаружил вдруг, что мой подбородок
надменно вздернут. Старикашка смутился:
что ты травила? Яд у тебя нашли? Или у того покойника в животе яд отыскали? Или
кто-то видел, как ты травила его, а?
доказательств никаких нет...
как по команде; в Судной камере воцарилась тишина, огоньки свечей некоторое
время стояли неподвижно и остро, и я почувствовал, как по коже продирает мороз.
нас, как крыс, может быть, в этом и заключается справедливость Судной ночи?!
Тихо... Тихо...
брюхом.
плавно, болезненно, будто водоросли на дне. Я успел заметить, как переменился в
лице разбойник, как вытянулась замурзанная физиономия воришки, как женщина
вскинула руки, будто желая укрыться от камня, летящего в лицо; все они, уже не
скрываясь, кинулись к старичку, ища у него помощи и поддержки, один я остался
сидеть, впечатавшись спиной в камень, очень холодный камень, очень, таким же
холодным будет мое собственное надгробие...
бесплотен, что сквозь складки его одеяния просвечивает противоположная стена, а
короткие ноги не касаются пола. Возможно, в какой-то момент так оно и было - но
уже спустя секунду он стоял, расставив ноги в грубых крестьянских башмаках, и
был столь же реален и осязаем, как я, как разбойник, как воришка, как мокрица на
стене.
придавшем камере сходство с каменным подойником, стены оставались столь же
слепыми и неприступными. Ни щелочки. Ни скважины, куда вошедший призрак мог бы
вставить свой призрачный ключ...
тщедушное тело тонуло в пышных складках судейской мантии, огромные башмаки
казались гирями, якорями на тонких, как у паука, затянутых в черные чулки
ножках. Страшным он не казался тоже - ни страшным, ни величественным, а ведь
даже деревенский староста, отправляя суд, старается выглядеть внушительнее и
умнее, чем обычно...
голос Судьи вбирал в себя все подобные звуки, неявно вбирал, но так, что мне
захотелось зажать уши.
Женщина икнула. Старикашка сидел неподвижно, спокойно сидел, вроде как у себя
дома, но одноглазый разбойник жался к его колену, а потому вся компания
выглядела дико. Фальшиво выглядела, как на лубочной картинке, изображающие житье
какого-нибудь доброго отшельника...
стене, привалился к ней плечами и
крючковатым носом; пряди седого парика небрежно свешивались на лоб, а из-под них
посверкивали глаза, похожие на две черные булавочные головки.
неприятность... Что ж, приступим.
выслушайте, я не...