разговор с Крысоловом. А уж в сделку с ним вступать - все равно, что
продавать душу дьяволу".
громче: - Да.
пустых и темных местах чего только на этот счет не болтали. История о
каких-то пропавших детях повторялась во множестве вариаций, но старая
фермерша Тина, в доме которой Гай вот уже третье лето снимал комнату -
эта вот фермерша предпочитала истории пострашнее. И то, что в
университетских аудиториях именовалось "актуальным фольклором" и
служило темой для семинаров - все это приобретало среди пустошей
совсем не академический, а очень даже зловещий смысл.
как подобает - глухо, монотонно, раскачиваясь и глядя в камин:
пропасть кинется, и в огонь войдет, как в реку... Мать забудешь и
невесту бросишь, ему будешь служить, пока не сотлеешь...
старухи в медную ритуальную маску:
сих пор слышаться... Вот только слушать никто не хочет - вдруг явится
ОН и потребует свое - себе...
вполне дружеское пожатие. Печать, закрепляющая договор, который, как
известно, дороже денег.
стараясь не глядеть, как руки Крысолова расстегивают замок на кожаном
футляре. И все равно нет-нет да поглядывая.
ее ВИДЕЛ.
в мелких трещинках, казался живой кожей. Загорелой и гладкой. И
впечатление усилилось, когда флейтист провел по ней пальцами:
музыке. Скорее он походил на голос больного, очень старого и очень
одинокого зверя; у Гая ослабели колени.
но звук возник опять, громче и настойчивее, и беглянка направилась к
берегу, выбралась на песок, потом на траву, покорно заковыляла, волоча
мокрый голый хвост, и ошалевшему Гаю потребовался выразительный взгляд
Крысолова - тогда он опомнился и захлопнул за пленницей дверку.
него, Гай ощущал на себе насмешливый взгляд.
вездесущей желтой глины, знавала и лучшие времена. Когда-то здесь было
оживленно, даже тесно, когда-то вдоль обочин толпились кемпинги и
закусочные, и любая выбоина немедленно зализывалась, словно языком;
трасса, возможно, и помнила былые дни - в отличие от Гая, который
слишком молод и тех времен не застал. Теперь дорога изменилась - можно
ехать целый день и не встретить ни человека, ни машины; за эту
возможность спокойного одиночества Гай, собственно, и любил Рыжую
Трассу.
иногда попадались заброшенные кладбища со вросшими в землю крестами,
но чаще - железные скелеты придорожных строений. Иногда бросался
наутек заяц, или мелькала в траве лисья спина, паслись одичавшие козы,
меняли свою форму облака, водили хоровод дальние и ближние деревья,
неизменным оставался только горизонт. Справа петляла река, то
подбираясь к дороге вплотную, то убегая в сторону; Гай любил Рыжую
Трассу, и даже сейчас она действовала на него успокаивающе. Как
дружеская рука - не трусь, мол, обойдется...
и делал вид, что целиком поглощен дорогой. Но день, как на грех, был
таким ясным и ярким, а небо таким невозможно синим, а мир вокруг так
обласкан солнцем, что все страхи и опасения постепенно выцвели,
поблекли, сделались неуместными и почти смешными. Все эти легенды,
бодро думал Гай, хороши ночью у камина, а в полдень не отягощайте меня
"актуальным фольклором", никакого, понимаете, эффекта... И, уверившись
в собственном спокойствии, Гай повеселел, перестал хмуриться и
принялся исподтишка разглядывать собеседника.
маловата - и выставив локоть в окно; совсем, казалось, забыв о Гае, о
смотрел куда-то в небо, и с лица его не сходила насмешливая,
отрешенная полуулыбка. На коленях, обтянутых защитными штанами, лежала
сумка, причем почему-то обгорелая, но не сильно, а чуть-чуть. Одна
рука Крысолова покоилась на клапане сумки, другая рассеянно
поглаживала футляр с флейтой, и при этом на мизинце вспыхивал и гас
красный камень, встроенный в колечко. В опущенное окно врывался ветер,
трепал желтые волосы Крысолова, теребил выцвевшую клетчатую рубашку,
трогал шейный платок, состроченный из лоскутков, и Гай тут только
осознал, откуда взялась эта кличка - Пестрый Флейтист...
вернуться; пропылил - редкий случай! - встречный грузовик, незнакомый
водитель приветственно взмахнул рукой, Гай ответил и долго следил в
треснувшее зеркальце за удаляющимся желтым облачком.
Крысолов.
о прелести одиночества, ни о притягательности бесконечной дороги;
объяснять что-либо Гаю никак не хотелось, и потом он только коротко
вздохнул:
вдруг мотор заглохнет, или там авария, или сердечный приступ?..
Впрочем, для сердечного приступа ты еще, пожалуй, молоденек.
подозрительными спутниками путешествовать куда опаснее - но не сказал,
конечно. И не сказал, что знает Рыжую Трассу, как свою ладонь. И
вжился, как в привычную одежду. И что скука приходит, как правило, в
шумной толпе...
безнадежно чужим он был среди братьев-студентов. Он умел рассказывать
анекдоты и органично вписываться в попойки, он даже нравился
фермерским дочкам - но своим от этого все равно не становился. Его,
кажется, даже побаивались, и в друзья к нему никто не набивался;
правда, и обижать не обижали, потому что в драку он бросался не
раздумывая и дрался так, как дерутся загнанные в угол звери. И даже
парни покрупнее, посильнее и позадиристей предпочитали с ним не
связываться - "этот, который... бешеный, ребя, ну его..."
предпочитал общество старой Тины; сидел, уставившись в огонь, слушал и
молчал, истории заканчивались - а он все молчал, и даже старуха
понимала тогда, что человек этот не здесь, а где - она догадываться не
пыталась...
разглядывал его, Гая, и от этого взгляда ладони, лежащие на руле,
вспотели.
будто бы сам у себя.
В городе что нового?
ответ не прозвучал издевкой. - ну, студенты там... бунтуют...