лучами поднявшегося над горизонтом солнца.
те или другие ворота, в них входили вооруженные винтовками и револьверами
люди в кожаных куртках и длиннополых шинелях и начинали выкрикивать фамилии,
заглядывая в толстые амбарные книги.
прозвучит, то я ее узнаю.
вернутся обратно, скорее всего их убьют совсем рядом с бараком, и я решил не
откликаться, когда очередь дойдет до меня. Но потребность услышать свое имя
была мучительно сильна, и я всегда пробирался к самым воротам в то время,
когда все остальные арестованные инстинктивно старались держаться от них
подальше.
заключении я относился равнодушно, а ощутить истинное отчаяние от своей
непонятной амнезии мешала та же самая амнезия плюс эмоциональная тупость.
легендарной. Слишком отличался от других. Натурам примитивным я казался
опасным в силу непонятности своего поведения, а более развитым и
образованным - либо сумасшедшим, либо разыгрывающим какой-то тщательно
продуманный сценарий.
одной из верхних вагонок лицо, показавшееся странно знакомым. Тем более что
и молодая эта дама, очевидно, красивая, несмотря на грязные разводы на щеках
(или просто свет так падал) и низко надвинутый на брови платок, смотрела на
меня неотрывным пронзительным взглядом.
пробивающемся вдобавок сквозь грязные стекла забранных решетками окон под
потолком, мне показалось, что она делает мне какие-то знаки руками и мимикой
лица пытается что-то сказать. Заинтересовавшись, я хотел подойти поближе,
спросить, что ей нужно. Однако толстая баба с бульдожьим лицом направила мне
в грудь длинную палку с торчащим из нее кованым ржавым гвоздем, прошипев
что-то матерно-угрожающее. Я пожал плечами и отвернулся. И тут же забыл о
привлекшей внимание женщине. Мало ли о чем я забывал каждую минуту и каждый
час! Хотя, когда я уже уходил, в мозгу вдруг отозвалось эхом странное слово,
непонятное и одновременно знакомое. Может быть, так она позвала меня?
Время для меня тогда не имело систематической протяженности. Иногда оно
отмерялось кормежками - вдруг открывались ворота, люди, похожие на прочих
обитателей барака, вкатывали тачку с корзинами грязной, ломаной, начинающей
протухать селедки или немытой полусырой картошки, а бывало, что и
плесневелый ячменно-гороховый хлеб выдавали по какой-то непонятной схеме.
Узники становились в очередь, получали еду, потом ее делили. Мне тоже
доставалось - человек, каждый раз новый, дергал за рукав, совал в руку
кусок чего-то, что можно было есть, я жевал, не ощущая вкуса, и забывал об
этом до следующего раза.
охранников. Сидя на нарах, они играли в карты, нарочито громко хохотали и
разговаривали, пили спирт и самогон, рвали руками караваи белого хлеба,
ломали круги домашней колбасы, запихивали в волосатые рты крутые яйца.
Громко рыгали после еды. Места, в которых они обитали, освещались
собственными коптилками или толстыми церковными свечами, потому что
карточная игра, происходившая здесь непрерывно, требовала яркого света.
Иногда я останавливался возле них, смотрел в упор, пытаясь понять, почему
так...
замечают, или спрашивали:
потому что именем это слово не являлось, а на вторую часть вопроса не
отвечал, подчиняясь не зависящему от моей воли внутреннему импульсу. Но если
отвратительного вида существо протягивало мне кусок колбасы, а то и жестяную
кружку с дурно пахнущей хмельной жидкостью, я не отказывался. Выпивал,
закусывал, коротко кивал, благодаря, и вновь уходил в свое бесконечное
путешествие по улицам и переулкам таинственного барака.
в пенсне, вместе с мятой шляпой едва достающий мне до плеча. И мы с ним
оживленно обсуждаем диалог Платона "Пир".
генерал, - сказал собеседник.
генералом?
наверное, скорее должны бы быть капитаном или подполковником, а то и
прапорщиком запаса. Кадровые офицеры в философии куда меньше сведущи, однако
чего в гражданских войнах не бывает...
какая же? Какую войну вообще можно считать гражданской? Восстание Пугачева
так ведь не называлось?
всяким мусором табачные крошки.
человека его внешности свернул козью ножку. Пыхнул дымом.
только студентами курили, по причине дешевизны. А вот из Гватемалы...
собеседник и добавил после продолжительной паузы: - А я экстраординарный
профессор Петербургского университета Самарин Лев Кириллович. Мы с вами на
соседних нарах недавно спали. Я латинист, историк, филолог. Тексты знаю. А
вы, позволю отметить, ни разу не сбились. Как по-писаному цитируете. И, что
удивительно, крайне остроумно каждую мысль Платона комментируете. С весьма
оригинальных позиций. Попробуйте вспомнить, где вы учились? В каком году? Не
могли же вы совершенно все забыть, раз качество личности в полном объеме
сохранили... У вас же классическое образование. И вы, безусловно,
дворянин...
не скажете ли, что это за место и что мы здесь делаем? А потом, если хотите,
побеседуем о Камю и Сартре. Мне кажется, у них было что-то подходящее именно
к теперешнему нашему положению. Профессор испуганно обернулся.
тень все время позади мелькает. Идет следом, а стоит нам приостановиться -
прячется в темноте...
стойками нар смутное шевеление. А в голове опять зазвучал голос, кажется,
женский. Но как издалека, в лесу - тональность улавливается, а слов не
разобрать.
Улики собирают. Я лучше пойду, пожалуй... - И неожиданно ловко метнулся в
ближайший проход. Как летучая мышь.
привычным постоянный гул заполненного тысячами людей барака, ударил
пронзительный крик:
сразу узнал его. И тут же вспомнил еще многое, хотя далеко не все. Не
хватало самого главного. Но как теперь поступать, я знал! Крутнулся на
каблуках, ловя направление. Крик несся как раз оттуда, где нам с профессором
почудилась колеблющаяся тень. И стал еще пронзительнее, только теперь уже
нельзя было разобрать слов - бессвязный вопль ярости, страха и отчаяния.
в себе пробудившуюся звериную силу и точность движений, бросился на зов.
я увидел: четыре или пять тех самых, гнусного вида обитателей барака, что
постоянно жрали, пили и играли в карты, пытались затащить на угловые нижние,
нары женщину, которая когда-то привлекла мое внимание.
достойное сопротивление. Хотя с нее уже содрали черное полупальто, оторвали
рукав бархатного жакета, пытались заломить ей за спину рукк и повалить на
кучу вонючего тряпья.
профессиональные удары, но озверевшие мужики, словно бультерьеры, обладали
таким низким порогом чувствительности, что бить их следовало сразу кувалдой,
а не легким женским кулаком.
загораживающих проход любопытных и сочувствующих той или иной стороне и
оказался один посередине вдруг очистившейся площадки.
огромном, заполненном войсками плацу.
отскочила в сторону, прижалась спиной к стене, судорожно, со всхлипами дыша
и рефлекторно пытаясь прикрыть обрывками рубашки полуобнаженную грудь.
заросший клочковатой бородой монстр в короткой грязно-белой бекеше
нараспашку. - Никак ихнее превосходительство? А ну катись отсюда, убогий,
пока рога не обломали!..