настигли меня здесь, и отсюда бежать уже было некуда.
Анно и поехал домой. Он уже ждал меня там, когда я вошел - уезжая, я
всегда оставляю ему ключи от квартиры. Развалился, как обычно, в моем
кресле и сосал свою вечно пустую трубку. Он ничего не ответил на мое
приветствие, только кивнул и проследил взглядом, когда я прошел в спальню,
чтобы переодеться с дороги. Странно, я и не ждал ничего другого. Я как
будто бы чувствовал, что так оно и будет, предвидел этот странный его
взгляд и застывшую позу, предвидел его молчание и гнетущую, напряженную
тишину в квартире.
единственным источником информации о ней. Там, на юге, я почти не читал
газет и журналов, даже радио мне каким-то чудом удавалось избегать. Я
старался насколько только мог спрятаться от любого возможного упоминания
об этой выставке, хотя и понимал, отлично понимал, что в масштабах страны
она является событием слишком ничтожным, чтобы заслуживать упоминания в
сводках новостей. Но чем больше старался я воздерживаться от мыслей о
выставке, тем больше - вполне естественно - они овладевали мной, тем чаще
стали возвращаться прежние сомнения и прежние, так и не разрешенные
вопросы. Я не хотел звонить Анно, я страшился позвонить кому-то еще, и к
тому моменту, когда самолет пошел на посадку, пришел уже в совершенное
смятение. Переодеваясь, я посмотрел на себя в зеркало. Застывшее, ледяное
лицо, пустой, невидящий взгляд. "Портрет наркомана", - сказал бы Анно.
покидали последние посетители, и пожилая уборщица в синем халате начала
мыть пол. Когда мы вошли в зал, предварительно переговорив с вахтером, она
подняла голову, неодобрительно поглядела на нас и снова занялась своим
делом. На картины она не смотрела.
отзывов и принялся ее перелистывать. Я знал, что он не читает - так,
переворачивает страницы. За всю дорогу сюда мы не сказали друг другу ни
слова. Что-то тяжелое висело в воздухе между нами, мы оба чувствовали это
и не могли говорить. Он сидел теперь в кресле спиной к залу, спиной к
картинам. Он не хотел смотреть на картины, он оставлял меня наедине с
ними.
зашелестел страницами. Услышал, как уборщица поставила на пол ведро. И
все. И весь мир вокруг исчез, во всем мире остались лишь я и мои картины.
Я лишь взглянул на них, поднял глаза, и они заполнили собой весь мир, они
не оставили в этом мире места ничему больше. Они глядели на меня со всех
сторон, они обступили меня, и я шагнул им навстречу.
поражало своей новизной вчера, назавтра покажется тусклым и неинтересным.
И ты уже не увидишь радуги в капле воды и не уловишь аромата дальних стран
в случайном порыве ветра. Всегда, пока ты живешь, все окружающее тебя,
даже если оно и не меняется внешне, постоянно наполняется новым смыслом и
новым содержанием - лишь потому, что меняешься ты сам. Время идет, и ты
становишься, наверное, мудрее и богаче, но никогда уже не сможешь
воспринимать мир так, как воспринимал его прежде. Время идет, и нет
никакой силы, способной остановить и сохранить твое восприятие мира.
Никакой, кроме силы художника. Время идет, и мы не можем вернуться назад.
Но мы можем вспомнить...
полный, быть может, чудесных загадок или же страшных тайн, может быть,
добрый и ясный, а может - страшный и злой. Стоит лишь распахнуть это окно,
и ветер того мира ворвется сюда, и можно будет вдохнуть его полной грудью
и на миг ощутить его аромат - радостный и тревожный, каждый раз новый и
неожиданный. Сколько раз стоял я перед этим окном и протягивал к нему
руки, и раскрывал его, сколько раз вглядывался я в неведомый мир,
открывающийся из этого окна...
зарослей малины и иван-чая. Повернулся и смотрит на меня ласковым взглядом
из-под густых седых бровей. Или это леший? И это не брови, а лохмы
спутанных волос свисают со лба? Или это оборотень, не то человек, не то
волк, злобно оглянувшийся, прежде чем скрыться в чаще? Или это всего лишь
замшелый лесной пень, память о нерадивых лесорубах? Кто знает, кто сумеет
ответить на этот вопрос? Во всяком случае, не я.
недели, проведенные с ними вместе, вспоминал все, что чувствовал, когда
писал их, когда вглядывался в их постепенно проступавшие на холсте черты.
И вспоминал то, что чувствовал позже, когда вновь и вновь возвращался к
ним, и каждый раз открывал в них что-то для себя новое, ускользавшее
прежде от моего взгляда - просто потому, что когда-то это было обыденным в
моем восприятии мира, но потом ушло навеки, сохранившись лишь в картинах и
неожиданно открываясь для меня самого много позже. "Мадонна" проводила
меня долгим задумчивым взглядом, кто-то помахал рукой из окошка старой
ветряной мельницы, кто-то почти неразличимый вдали посмотрел на меня в
морской бинокль с палубы парусника, огибающего острова. И я шел от картины
к картине, ничего вокруг, кроме них, не замечая.
презрительно скривил губы и смотрел властно и высокомерно. Он был одет как
обычный человек, и выглядел он как обычный человек, но взгляд его таил в
себе такую силу, был так глубок и пронзителен, что не оставалось ни
малейшего сомнения в том, кому он принадлежит. В этом взгляде ощущалась
сила, способная парализовать волю любого самого волевого человека, и была
в нем мудрость - злая мудрость того, кто знает все несовершенства мира и
готов воспользоваться ими в своих низменных целях. Он соединял в себе все
эти качества и таил вдобавок еще много такого, чего я не сумел разглядеть
и осознать в те минуты. Он приковывал к себе, от него невозможно было
оторваться, я не мог сделать и шага, не мог пошевелиться, парализованный
этим взглядом, залезающим в самую душу. Неужели я написал это лицо,
неужели это я вложил в него такую силу? Откуда взялась она, как смог я
перенести ее на холст? Я яростно затряс головой, сбрасывая наваждение
дьявольского взгляда, с трудом отвел глаза от картины, перевел дух.
подошел. Я молча оглянулся, посмотрел вокруг. Уборщица уже ушла, никого,
кроме нас двоих, не было в зале.
избегать взгляда Дьявола, стал внимательно осматривать ее. Нет, сомнений
не оставалось - это была моя картина. По сути - не более, чем эскиз,
написанный в спешке, среди будничной суеты, неровными мазками, с
многочисленными огрехами, хорошо заметными при внимательном рассмотрении.
Я искал в картине чего-то, что раскрыло бы мне ее силу, не замеченную мной
раньше, хотел увидеть неуловимые штрихи, которые в корне меняли бы
впечатление от нее, но не находил для себя ничего нового - лишь свои
поспешные и не слишком умелые мазки. Ничего нового не появилось в этой
картине с тех пор, как я видел ее последний раз. И только Дьявол,
изображенный на ней, ожил. И стоило мне вновь встретиться с ним взглядом,
как я опять потерял власть над собой, застыл, прикованный к месту, вбирая
в себя этот взгляд и все, что за ним стояло, чувствуя, как он завладевает
моей душой и начинает командовать моим телом. Я попытался бороться с ним -
моим творением! - но не смог выдержать и минуты этой борьбы. Я
почувствовал, что сердце мое бьется на пределе, дыхание стеснено, голова
кружится и, понимая, что долго мне этого не выдержать, усилием воли отвел
глаза, повернулся на нетвердых ногах и зашагал к выходу из зала.
простояли молча, глядя назад. Дьявол отсюда виден не был, но теперь, после
его взгляда, все остальные картины поблекли, висели на стенах нелепыми
разноцветными пятнами с размытыми очертаниями. Мимо нас прошел, гремя
ключами, сторож, подошел к электрическому щитку и стал гасить свет в зале.
неестественным голосом.
незнакомо.
начал запирать двери. Полутемной лестницей мы спустились вниз и вышли на
улицу.
заводя мотора. Я не торопил его, мне было все равно.
особенно...
получалось. Все валилось из рук. Работать не хотелось. Выходить никуда не
хотелось. Дождь со снегом, слякоть, холод. Ветер. Отопление еще
отключили... Пошел в мастерскую и давай малевать. Потом увидел, что ерунда
получается, бросил. Хотел закрасить, да все руки не доходили. Ты же видел,
что он не закончен. Так, намечен - и все.
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Белов Вольф
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк