Чтение 2–й страницы книги ~Самолет по имени Сережка~

- Ромик, что с тобой?.. Откуда у тебя эта игрушка?

"Тебе все игрушки", - подумалось мне. И я сказал сипло:

- Сама небось догадалась. От дяди Юры...

Мама только вздохнула. Я не выдержал:

- Конечно, он тебе не пара. Какой-то прораб... А у тебя высшее
образование...

Мама спросила тихо:

- Это он тебе так сказал?

- Ничего подобного... Он даже не зашел...

Мама села рядом, проговорила устало:

- Ну причем здесь образование? Просто нельзя жить вместе, если нет
любви. Конечно, Юрий Андреевич очень хороший, но... - И замолчала. Потому
что и так все ясно.

Тогда я сделал, как говорится, ход конем:

- А ко мне-то у тебя есть любовь?

- Рома...

- Нет, ты скажи!

- Неужели ты считаешь, что нет?

- А тогда почему ты хочешь сплавить меня в интернат?

Я понимаю, это вышло у меня совсем не ласково. Даже беспощадно.
Однако выхода не было: я боролся за свою судьбу.

Потому что не хотел я в интернат! Изо всех сил не хотел!!

Мне казалось, что интернат похож на больницы, в которых я лежал много
раз и подолгу. И которые мне тошно вспоминать. Опять будут палаты с
кроватями в ряд, белые халаты, запах лекарств и кухни, который не исчезает
в коридорах. Короче говоря, казенный дом. И ни единого уголка, где можно
остаться одному.

Я же там зачахну от тоски!

Мне надо, чтобы вокруг были родные стены, которые я люблю до
последней трещинки. Чтобы рядом все было привычное, мое. Мой стеллаж с
книгами, мой телевизор, мой булькающий и ворчливый кран на кухне, мой
пылесос, с которым я управляюсь не хуже мамы. Мой балкон и мой двор за
окнами. И чтобы мама была рядом каждый день. Вернее, каждое утро и каждый
вечер... Неужели она этого не понимает?!

А мама снова и снова заводила разговор об интернате:

- Тебе нужен коллектив, товарищи. Такие же, как ты. Чтобы ты
чувствовал себя равным среди равных...

Но я не хотел быть таким равным.

Нет, не подумайте, что я как-то по-нехорошему относился к инвалидам.
Если бы я сам умел ходить, я мог бы вполне подружиться с больными ребятами
и помогал бы им во всем. От души, а не из жалости. По-моему, такие ребята
всегда должны быть с обыкновенными мальчишками и девчонками. И среди них
стараться чувствовать себя равными.

Если сильно захотеть, можно добиться многого!

Я, например, твердо решил, что, когда вырасту, то заработаю деньги,
куплю машину с ручным управлением и отправлюсь в путешествие по разным
странам. И потом напишу про это путешествие книжку и сделаю к ней свои
собственные рисунки.

А если не хватит денег на автомобиль, куплю мотоцикл.

Я видел телепередачу про безногого американца, который на мотоцикле
путешествовал вокруг света! И его всюду встречали как героя. Даже всякие
воюющие стороны пропускали его сквозь свои позиции.

А еще я читал про слепого яхтсмена, который под парусом отправился
через Атлантику. А летчик Маресьев даже воевал без ног, самолет водил!

Но о самолете - это особый разговор, дальше...

Мама слушала мои такие разговоры и говорила "да, конечно". Однако тут
же сворачивала к тому, что будущие путешественники, журналисты и художники
сперва должны много учиться.

А я разве не учился? Пятый класс закончил без единой троечки! Учителя
из соседней школы раз в месяц принимали у меня зачеты: и по русскому, и по
математике, и по всяким другим предметам. Даже по музыке. Потому что у нас
дома было пианино и я вполне освоил нотную грамоту и научился бренчать
разные мелодии. Плохо только, что педалями пользоваться не мог...

Учиться было совсем не трудно. Случалось, что месячное задание я
делал за три-четыре дня.

Но все равно мама снова и снова, при каждом удобном (и неудобном)
случае начинала беседы об интернате. В глубине души я давно уже
догадывался, почему она это делает.

Мама у меня молодая и красивая. И вдруг ей такое наказание -
сын-калека! Я слышал однажды мамин разговор с подругой тетей Элей. С
балкона слышал. Они думали, что дверь на балкон закрыта, а там просто была
задернута штора.

- Брось, Элечка, - говорила мам. - Кто меня возьмет с таким
приданым...

"Элечка" в ответ неразборчиво молола языком.

Мама опять сказала:

- Нет уж, такая судьба. Этот крест мне суждено нести до конца дней. Я
одного боюсь: если со мной что случится, как он будет один-то? Совсем не
приспособленный к жизни.

Но разве с мамой может что-то случиться? Нет, я об этом даже самым
краешком мозга думать боялся.

И разве я такое уж скверное "приданое"? Почему "совсем не
приспособленный к жизни"?

Я же дома все делал сам. И прибирался, и суп умел сварить и даже
знал, как стирать в машине "Малютка". И электрический утюг чинить меня
дядя Юра научил...

И я вовсе не считал, что моя жизнь совсем плохая. У нас дома полным
полно замечательных книг, и телевизор, и проигрыватель с пластинками. И
всяких конструкторов у меня куча...

И не бойся, мама, не буду я твоим "крестом". Вот вырасту, выучусь на
географа или корреспондента, заведу машину - и в дальнюю дорогу!

Однажды накопились во мне обиды, и я в упор все это высказал маме.
Она тоже не выдержала и много мне наговорила в ответ. Что я эгоист, что до
взрослости мне еще тянуть и тянуть, и что никакой путешественник и
журналист из меня не выйдет, если все детство проведу в своей комнате и на
балконе.

- И получится из тебя балконный житель! Потому что с этого балкона ты
не вылазишь!

Ну и что же? Да, я любил наш балкон. Он был для меня будто
капитанский мостик.

Наша пятиэтажная "хрущевка" стоит на краю панельного квартала, на
взгорке. За сараями и гаражами видны старые березы, тополя и голубятни. И
старинная колокольня.

Но самое интересное - наш двор. Он большой, зеленый, есть где играть
и в мяч, и в пряталки, и в разные другие игры. Ребята почти каждый день
играли, особенно летом. И я всех их знал, и они меня знали, и все
относились ко мне по-хорошему. Случалось, мы перебрасывались мячиком: они
мне на балкон, я - обратно. А иногда мальчишки выносили на двор меня и
кресло, катали по соседним улицам, брали с собой на берег ближнего пруда.
А еще меня назначали судьей в волейбольных встречах. Судить никто не
любил, все хотели играть, а я - всегда пожалуйста. А бывало, что на
широком крыльце соседнего деревянного дома мы играли в шахматы, в лото и в
подкидного дурака, хотя бабка Тася и бабка Шура на ближней скамейке
ворчали:

- Ишшо че надумали! От горшка два вершка, а уже в карточные игры... И
хворого мальчонку с пути сбивают.

Однажды я участвовал в стрелковых соревнованиях. Все ребята
понаделали себе луки и мне тоже дали черемуховую палку, чтобы я смастерил
оружие. И я смастерил. И стрелы сделал с наконечниками из жести и с
перьями. Мы стреляли с двадцати шагов по разноцветным картонным мишеням,
прибитым к забору. И я занял третье место. И получил приз - большую спелую
грушу.

Ну, может, главный судья, девятиклассник Владик Ромашкин, когда
считал очки, малость поколдовал над ними, чтобы у меня получилось третье
место (я уж потом догадался). Но четвертое-то было точно! Из двенадцати...

Изредка ребята приходили ко мне домой. Пластинки слушали, играли моей
железной дорогой, болтали о том о сем. И я в это время совсем не
чувствовал себя не таким, как они...

А еще ребята любили, когда я пускал с балкона бумажных голубей.

Точнее говоря, это были не совсем голуби. Я научился делать из бумаги
птичек, похожих на летающие блюдца. Совсем круглые, только со складкой
посередине и с треугольным клювиком. Они здорово летали, плавными широкими
кругами. Иногда ветер подымал их на высоту и уносил со двора.

Ребята толпой гонялись за каждым голубком - кто первый схватит!
Потом, чтобы не было свалки, я стал заранее говорить, какого голубка кому
посылаю.

Дело в том, что каждого голубка я разрисовывал фломастерами. На одном
рисовал всякие узоры, на другом - кораблики среди моря, на третьем -
сказочные города, на четвертом - цветы и бабочек. И всякие космические
картинки. И еще много всего. Ребятам это нравилось.

А потом оказалось, что не только ребятам. В нашем доме живет Анна
Платоновна, заведующая клубом при домоуправлении. Она выпросила у ребят
моих голубков, штук тридцать, и устроила в клубе выставку под названием
"Фантазии Ромы Смородкина". Про эту выставку даже в городской газете
заметку напечатали. Там было сказано, что "у юного художника удивительное
чувство цвета и очень своеобразное понимание перспективы, словно он
пытается расширить привычное трехмерное пространство". А я ничего не
пытался! Просто так рисовал...

Мама была рада, что я прославился. А я не очень. Потому что в газете
написали и то, что я "прикован к инвалидному креслу". А причем тут