при Хрущеве яблони порубили - ничего не осталось.
деревням, где рубить было некому. Работаем помаленьку, но фирменного
магазина на Seestrasse мне еще долго не открыть.
распласталось серое военное сооружение. На десяток метров в окружности
земля была заменена замшелым от старости цементом. Его грубая фактура,
выветренная и потемнелая, казалась камнем, искони росшим тут, забытым
рассеянным ледником в далекий мамонтовый период. Но сквозь эту твердь в
свою очередь пробивалось иное творение чужеплеменных рук: стальной колпак
неведомой толщины, столь мощный, что даже ржавчина не осмеливалась пятнать
его. Раскосая прорезь амбразуры сторожила танкоопасное направление,
неприязненно глядя на гражданский экипаж, вздумавший прошмыгнуть мимо.
от дороги отходила еще одна раздолбанная колея. С виду она была
точь-в-точь, как та, по которой они только что плыли, но, видимо, качество
этой хляби было иным, потому что Путило вывел машину на обочину и заглушил
мотор.
трактор пройдет.
увидели, что часть склона словно срезана долой и на этом месте темнеет
заложенная кирпичом арка. Когда-то, должно быть, она была замаскирована и
страшна гордой неприступностью, но сейчас, выставив напоказ обшарпанное
уродство, сооружение походило на брошенный за ненадобностью туннель, а
никак не на крепость минувшей войны. Расколотые остатки бетонных тюфяков,
некогда прикрывавших горжевую часть, теперь были свалены вниз и густо
зеленели лишайником.
плиту.
один - сторож. И смотал. Объект бросил, даже, вот, смены не дождался.
Хрена он у меня получит соленого, а не зарплату. Почему, думаешь, тебя
сюда так спешно везти пришлось? Тут яблок лежит немеряно и оборудование
завезено. А охраны - никакой. Все для добрых людей. Во, гляди!
кирпичной кладки, пошарил под порогом и вытащил ключ. Тяжелый амбарный
замок со скрипом распался, открывая проход.
дверь.
шастали, кто ни попадя. Мы только проход пробили и дверь навесили. Ну, и
конечно, вычистили оттуда гору дерьма.
деревянных плах.
замочек.
была широка, больше трех метров в свету, как говорят строители, и до
половины заставлена заколоченными ящиками. Сделанные по трафарету надписи
навевали мысли о чем-то техническом.
мармеладное производство... и все стоит без дела, распутица строить не
позволяет. А яблоки - в рокадной галерее и казематах. Там глубина метров
двенадцать, температура всегда комфортная, ни мороз там не страшен, ни
жара.
фруктохранилища хуже приспособлены, - видно было, что Сергей Лукич отлично
изучил свое хозяйство и разговор поддержать может. - Там до сих пор пусто,
только один из орудийных дотов оборудовали тебе под жилье.
понравится, так и переезжай.
удобно.
лампочек. Проходы здесь были не так широки, но все равно почудилось, будто
стены раздвинулись, и вольный простор дохнул в лицо.
казалось, стоял стеной, тонкие оттенки запаха слились, дух был так силен,
что уже не имел отношения к чему-то съедобному - пахло как на кинофабрике:
эссенциями и растворителями. Флюиды пропитывали старый бетон, возвращая
ему призрак жизни, душистая сытость висела в воздухе, дыхание участилось,
кровь прилила к щекам, жар охватил пальцы рук.
а то как бы не заткнулись.
боровинки расписной в четыре ряда громоздились в тесных казематах, тускло
зеленели грубой кожей рамбуры, желтела титовка, собранная в разоренных
остатках некогда образцовой мызы господина Парамонова. Крошечные китайки,
бруснички, сливки наполняли плетеные короба, очаровательная гвоздичная
хорошавка алела в решетчатых барабанах. Болгарские щепные ящички,
привычные к безвкусному джонатану, не могли вместить ребристые плоды
снежного кальвиля - светло-желтые, лишь слегка затуманенные неярким
румянцем, который, впрочем, берет свое в глубине, так что на срезе яблоко
заманчиво розовеет, исходя приятной кислотой. Стаканчатые гремушки
королевского флейнера, бархатный анис, осенняя белая путивка, зимний
золотой пармен, облитый багряными полосами черногуз... Артиллерийские
погреба заполняла антоновка: желто-зеленая полуторафунтовка; каменичка -
кислая, но стойкая в лежке и бесподобная пользой хворым и слабым; румяный
сорт, носящий нелепое прозвание "серая антоновка". Но всего больше
собралось в подземелье короля и чемпиона окрестных садов - бесподобного,
великолепнейшего штрифеля. Крупные четырехдюймовые яблоки, с нежной
кожицей, которую не смеет тронуть ни парша, ни загар; словно облитые
растушеванным румянцем, с эффектно кинутыми пестринками более густого
оттенка, и все это радостное великолепие не режет глаз, а словно светится
изнутри притягательным матовым светом. Нет чудесней яблока, и просто диву
даешься, как скучно называют его в деревнях: "обрез", "старостино",
"Осеннее полосатое". Нет, пусть уж будет дразнящее слово "штрифель", в
котором слышится шорох осенней листвы и ожидание праздника.
перенасыщенной ароматами атмосфере от яблока тонко и сладостно пахло.
Пахло хорошим вином и жизнью.
тем, кои одержимы суть сухотною, тако же и тем, кои страждут меланколиевою
болестию, понеже от того духу вредительное естество переминится.
еще таких попробуешь?.. Кушай!
отбивает.
него зубы. - Сочное, - сообщил он.
стараясь сдержать кашель, но не справившись, согнулся, надрывно закашлял,
размахивая руками и ударяя себя в грудь. Разжеванные куски яблока веером
полетели изо рта. Ефим, не зная, чем помочь, беспомощно суетился вокруг,
что-то спрашивал, хлопал ладонью по спине.
бился в кашле, переходящем в хрип.
тамбур, где они оставили вещи, дернул молнию на сумке. Там должен быть
термос, вместе с завтраком. Мать, когда собирала его в дорогу, приготовила
завтрак. И термос с горячим чаем.
вот он!
сильнее самых душераздирающих хрипов. Отчетливо представлялось бездыханное
тело Сергея Лукича, его искаженное лицо в пятнах гематом от лопнувших вен.
Что делать, как помочь?
осторожно, боясь вызвать новый припадок кашля, втягивал в грудь воздух.
произнес:
А он тоже сладкий - знаешь, как тяжело, если сладким захлебнуться? Я думал
- не откашляюсь.
Каменистый Артем
Панов Вадим
Соломатина Татьяна
Каргалов Вадим
Бажанов Олег
Роллинс Джеймс