Чтение 2–й страницы книги ~Комната невесты~

вулканолог,- не знающий стихов классика. - Почему сам не спасаешь своих
пернатых тварей? Кто мешал тебе самому, черт подери, самому кинуться на
свет звезды в разрывах туч? Кто?

Окончательно рассердясь, он обеими руками швырнул птицу вверх, и вскоре
хлопанье крыльев затихло.

Я положил фонарик в карман.

- Решил молчать как пень? Эй, дед?.. - окликнул он.

- А кто вам мешает пересесть из элекара в кабину самолета - и в небо? К
примеру, прямым ходом на Кергелен...

- Для этого надо быть не доктором наук и автором трех книг - учти,
старина, это все в возрасте Иисуса Христа! - а обыкновенным летчиком.

- Точно так обстоит и со спасением пернатых, - сказал я. - Я занимаюсь
кое-чем другим. В данное время, например, занимаюсь тем, что говорю вам:
написать три книги в соавторстве с литературным прохиндеем - неприлично.
Как и защитить докторскую под папиным крылышком.

Он кинулся к элекару, с треском захлопнул дверцу.

- Хватит морочить голову, взбалмошный прорицатель! Не знаю, кто тебя
натравил на меня, кто эту катавасию подстроил. Но раскопаю, не сомневайся!
Ой, как вашей братии не поздоровится!

- Я действую всегда в одиночку. В отличие от вас, - сказал я. Он завел
мотор и осветил меня фарами, продолжая ворчать:

- Рассказать коллегам - не поверят, Чертовщина, антинаучный бред! Будет
о чем поразмышлять на Кергелине. Надеюсь, больше никогда не встретимся.

- Не торопитесь трогаться с места, доктор наук: на Кергелен вы опоздали
безнадежно. Взгляните на часы.

Рев, раздавшийся из элекара, немного меня утешил.

- Возмутительно! Заговорил меня, заболтал! Почти одиннадцать!
Одиннадцать! Но только что было полдесятого? И вдруг - одиннадцать! Неужто
одиннадцать, а?

- На моих ровно одиннадцать, - сказал я и сошел на обочину.

Тот, кто сидел за рулем элекара, действительно опоздал к самолету. Ни
он, ни его экспедиция так и не попали на Кергелен. И никто никогда туда не
попадет. На другой вечер после событий, разыгравшихся в березовой роще,
чудовищным циклоном Цецилия научная станция Порт-о-Франсе на Кергелене
будет уничтожена. Погибнут девять ее сотрудников и семь японских
вулканологов, прилетевших утром. Известие о катастрофе произведет на того,
кто сидел за рулем элекара, действие почти непредсказуемое. Он начнет
бояться самолетов (не говоря о планетолетах), станет активным членом
общества охраны земной природы (а к концу жизни и его председателем),
заведет у себя дома живой уголок. О, не раз и не два в разные времена года
будет он наведываться в рощу березовую, которая оставила его в живых.
Наведываться в надежде встретить обиженного им чудаковатого старика. Но
так и не встретит.

До конца жизни он никому не решится рассказать об обстоятельствах,
предшествовавших его чудесному спасению.

* * *

Двухэтажный ресторанчик в виде терема с четырьмя башнями обнаружился в
дальнем углу рощи. Сразу позади терема вползал на холм вишневый сад и
пропадал в дрожащих озерах туманов. Подходя к терему, я услышал музыку. Я
никогда не любил электроинструменты, они вызывают во мне отвращение своей
мертвенностью, искусственностью. Такими скрежещущими, взвизгивающими
звуками полны машинные отделения планетолетов. Так беснуются песчаные бури
на Индре...

На стоянке перед теремом отражались в лужицах фиолетовыми огнями
элекары. Их было 68. "Приличная компания наведалась в теремок. Но зачем
столько свидетелей блаженства?" - подумал я.

Я поднялся по мокрым ступеням. На стеклянных дверях рука ремесленника
вывела голубым и розовым пару целующихся голубков и надпись в виде вензеля
из цветов:

ВСЕ МЕСТА ЗАНЯТЫ. ИЗВИНИТЕ! СВАДЬБА!!!

Цыганистого вида робот в красной рубахе распахнул передо мною дверь и
склонился в подобострастном поклоне. Плечевые шестерни бедолаги еле слышно
заскрипели: никто их давно не смазывал.

Появление бородача в черной куртке никого не заинтересовало, как будто
все единогласно приняли меня за одного из роботов. Тем лучше. Я прошел
влево, к огромному окну, задрапированному мрачными занавесками. Напротив
вдоль стены тянулся стол с немалыми остатками пиршества. Люстры -
аляповатые петухи на каруселях - светились вполнакала, и я не сразу
разглядел на возвышении оркестрик - четверо в клетчатых штанах,
грязно-желтых рубахах и отвратительных куцых пиджачишках, придающих
музыкантам крайне легкомысленный вид. Впечатление усугубляли сапоги выше
колен с раструбами и широкополые шляпы. Играли они, если это можно было
назвать игрой, черт знает на чем, играли притом собственную музыку, чьих
звуков с лихвой хватало на всех танцующих, а танцевали почти все.

Но настоящая вакханалия грянула, когда вышла певичка с обесцвеченными
волосами и накладными двенадцатисантиметровыми ногтями. Прыжками и
ужимками изображая ведьму из "Макбета", она прокричала жабой и заголосила:

Нам наплевать, добро иль зло.

Седлай, красотка, помело!

На дорожку морячку

Грусть-тоску поберегу,

Чтоб и днем, и по ночам

Он отчаянно скучал.

Чтоб забыл еду и сон

Семь недель, голубчик, он.

Чтобы таял, как свеча,

Жизнь унылую влача.

Но клянусь, что в пасть штормам

Я попасть ему не дам...

После каждого двустишия четверо в клетчатых штанах закатывали глаза и
выли:

Тьму кромсай, клинок огня,

Клокочи в котле, стряпня!

К концу они основательно взбудоражили публику.

Даже те, кто не танцевал, начали прихлебывать из чаш веселящую амриту и
дергать под столом ногами.

Наконец в бутоне белых платьев я угадал невестино.

Она была одного роста с женихом и втрое его тоньше.

Втрое - это, допустим, сильно сказано, поскольку я склонен иногда к
преувеличениям, но на семипудового кабанчика женишок смахивал, ой как
походил. Даже черные бачки, сползающие вниз, к углам пухлого рта, вполне
могли сойти за клыки. Странная мода одолела ребят, которым чуть за
двадцать, - холить и лелеять свою плоть. Начиная с детства бешено
накачиваются всем, что округляет розовое тело: непомерными дозами
съестного с биостимуляторами, загоранием на пляжах, беззаботным
времяпрепровождением в сообществах таких же юных растолстевших богов. Все,
что угодно, готов простить молодому человеку, но свешивающееся через
ремень, выпирающее, как перестоявшее тесто, брюшко повергает меня в
уныние. К счастью, не всех, не всех захватило поветрие. Тех, кто
сызмальства готовится к разнообразным испытаниям силы и духа - будь то
пьезоловушки Сатурна, рудники на Венере, заледенелые шхеры Плутона, - этих
замечаешь в толпе с первого взгляда. Талия выгнута, как по лекалу, плеч
разворот богатырский, поступь - как по струне переходит пропасть, глаза -
ясные-ясные, с напором сиянья, с дерзинкой; такому скажи: через час на
полгода в Гималаи или во мрак Тускароры - не задумываясь согласится, как
на крыльях, на край света помчит. Треть из них, этих будущих
планетолетчиков, астрогеологов, смотрителей маяков на задворках солнечной
системы, наверняка не доживет и до пятидесяти. И они прекрасно это знают.
Знают, но в стан наслаждающихся и ублажающихся не перебегают. Как будто
невидимый луч рассек целое поколение на долго и коротко живущих.