Чтение 2–й страницы книги ~Еще не вечер~

сейчас 17 мая 1935 года. Завтра будет 16-е, а послезавтра - 15-е. Все мы
читаем уже собранные комплекты газет и журналов, знаем, когда убирать эти
телефоны, когда отказываться от трамваев и перейти на конку. Изменения
происходят медленно и безболезненно. Мой внук вообще не будет знать о кино
и телефонах. Его не опечалит потеря того, о чем он не знает. Зато мы
наслаждаемся беспрецедентной уверенностью в завтрашнем дне! К тому же,
заранее видим допущенные ошибки. Второй раз уже не повторяем.

- И как же? - спросил я еле слышно, - мне бы хотелось...

Он строго взглянул на меня. Вспомнил, что я какой-то анахроник.
Оказывается, встречаются эгоистичные одиночки, отказывающиеся пятиться в
прошлое.

- Это решать не нам, - ответил он сухо. - Был черновик пути. Удачный
или неудачный - решать опять же не нам.

Я молчал, не в силах сразу понять и разобраться в обрушившейся на
меня лавине. Начальник милиции поднялся, аккуратно заправил гимнастерку за
ремень. Я тоже поднялся, и тотчас же в кабинет вошел рослый и здоровенный
милиционер с нашивками сержанта.

- Ваш адрес? - спросил начальник милиции отрывисто, словно выстрелил.

- Адрес? - переспросил я тупо. - Ах, вас интересует машина, но она
осталась в здании, которое было... будет... черт!.. где-то там, через
дворы...

- Вавилов, - обратился начальник милиции отрывисто к сержанту, -
пойдешь с нами.

Вавилов кивнул. Глаза его держали меня, упреждали каждое движение.
Втроем мы вышли на улицу. Со стороны поглядеть - идут трое знакомых:
Вавилов умело оттирал меня от подъездов и проходных дворов, куда я мог
шмыгнуть в отчаянной попытке избегнуть заслуженного возмездия.

Вот знакомый цех! Вошли в зал. Капитан милиции удивленно присвистнул.
Машина была на месте и светилась экраном.

Капитан негромко выругался:

- Что за хлам? Немедленно разломать! Чтоб духу не было! Безобразие!

Сержант Вавилов огляделся по сторонам в поисках кувалды или
чего-нибудь потяжелее. В то же время он по-прежнему стерег каждое мое
движение... Однако, я не родился доктором наук. "Неужели?" - мелькнуло в
голове. А сержант Вавилов успел взять кувалду, чтобы бить по машине.

Я кинулся к машине, сел в кресло и нажал "Ход". Я слышал крики и
выстрел из пистолета...

Тяжело дыша, я почти лежал на сидении. Сердце колотилось. Все-таки
пятьдесят лет, я уже не тот, каким был в двадцать.

Бдительный Вавилов успел съездить меня по черепу, не попал из
пистолета, но сидя в тихом зале у дисплея машины я думал: это
действительно единственный отчаянный шанс спасти цивилизацию.
Организованно отступить в прошлое, миновать тупик, в которой забежали
сдуру и впопыхах, затем уверенно двигаться вперед, избегая ловушек и
конфликтов!

Я всмотрелся в табло. Я очутился в кромешной темноте, если не считать
светящихся цифр на табло. Вокруг меня все те же стены.

Я сидел неподвижно, не убирая руки с пульта управления. Вокруг
непривычная тишина. Необычная, потому что повседневная тишина, к которой
привыкаешь с детства, состоит из множества не воспринимающихся сознанием
шумов большого города: шорох шин за окнами, работающий телевизор за стеной
у соседа, гудение холодильника...

Тишина настолько мертвая, что я едва снова не нажал "Ход". Но я
боялся капитана милиции. Далеко-далеко послышался крик. После двух-трех
минут напряженного вслушивания я уже не был уверен, что услышал именно
крик.

Из коридора проникал слабый свет, и я осторожно начал продвигаться
туда, стараясь ничего не задеть по дороге.

В коридоре через равные промежутки на стенах висели лампадки. Перед
иконами. В воздухе пахло горелым маслом, дышалось тяжело. Если
человечество все еще продолжает пятиться, то сейчас не 2278-й, как
показывает табло, а 1722-й год. Последние годы царствования Петра
Великого. Первый год после окончания войны со шведами.

Впереди послышались тяжелые шаги. Я стоял, как завороженный, хотя
инстинкт требовал круто развернуться и бежать к машине.

Из-за поворота вышли двое крепких солдат в опереточных мундирах.
Шагая в ногу, они держали на плечах неестественно длинные кремниевые
ружья. Из-под треугольных шляп выглядывали рыжие волосы, зеленые кафтаны
были перехвачены белыми поясами, а на рукавах огромные снежно-белые
обшлага.

Я попятился. В голове сумятица, часть мозга продолжала деятельно
работать, воспринимая картины преображенцев, гренадеров, семеновцев, и я
уже знал, что караул несут фузилеры лейб-гвардии Преображенского полка.

У ближайшего ко мне фузилера глаза оказались кошачьими. Он повернул
голову в мою сторону, крикнул:

- Эй, кто там в темноте прячется?

Я поспешно отступил к стене, где тень погуще. Второй преображенец
насторожился, снял с плеча ружье. Первый быстрым шагом пошел в мою
сторону. Правую руку он опустил на эфес шпаги.

У меня под ногами звякнула какая-то железка, я едва не упал. Фузилер
увидел меня, крикнул товарищу:

- Васятко! Поспешай, не инакше - свенский лазутчик!

- Держи!!! - закричал второй, бросаясь со всех ног товарищу на
помощь.

Я ринулся обратно. Сзади тяжело грохотали по каменным плитам сапоги,
неудобные мундиры стесняли часовым погоню. Зал был совсем близко. Я,
серьезно напуганный, мчался так, что дыхание остановилось, а в горле стало
сухо.

Оба стража догнали меня уже возле самой машины. Я уловил движение,
резко затормозил, подался вбок, одновременно ударив локтем. Бравый фузилер
с грохотом врезался в блестящую раму машины.

Я протащил на себе второго часового, ощутил тяжелый запах жареного
лука и копченой рыбы, из последних сил лягнул, стараясь попасть в уязвимое
место.

Вопль, ругань, но руки на моей шее разжались. Я влез в кресло машины,
трясущимися пальцами попал в нужную клавишу. Сиденье тряхнуло. Мигание
слилось в серый полумрак, куда меня еще занесет?

Противники реформ Петра добились возможности переиграть? Ведь Петр
Великий столицу построили на костях, истощив Россию, уничтожив в войнах
треть населения. А я тут при чем? Но ведь еще отец Петра пригласил
иноземцев, выделил им целый район: Немецкую слободу, куда бегал юный Петр,
но Алексей Михайлович использовал их как наемных специалистов, которые
обучали русскую армию новому строю.

Воздух начал нагреваться. Голова гудела. Я пожалел, что не запасся
аспирином, выключил машину. Все, довольно!

Открыв дверь, я сел на ступеньке, вдыхая чистый воздух, от которого
мгновенно начала улетучиваться головная боль. Затем вернулся к машине.
Правую руку я держал на клавише, чтобы в любой момент можно было запустить
машину.

Лес. Не Измайловский парк, а дремучий лес из толстых деревьев с
изогнутыми ветвями, которые хищно захватывали пространство. Деревья
напирали одно на другое.

Все еще не отнимая руки от клавиш, я размышлял, куда нажать, какой
год - впереди или позади? Пробежали цифры: 1724, 1924, 1624, 2024... 1790,
1890, 2090, 1090...

В воздухе деловито звенели пчелы. Передо мной зияло дупло, откуда
доносился аромат меда. Цокая коготками, пробежала белочка. Я был одинок, и
горькое чувство какой-то неотвратимой катастрофы закралось в душу.

Вдруг что-то страшно рвануло меня и потащило. Я упал лицом в листья.
Грубые руки отпустили меня. Оглушенный и перепуганный, я не сопротивлялся,
только запустил пальцы под ременную петлю на горле, не давая удушить себя.

Когда мне позволили подняться на ноги, я был в двух десятках шагов от
машины. Мои локти были скручены за спиной сыромятными ремнями, прямо
передо мной прыгал низкорослый, но очень мускулистый мужик в домотканой
рубашке и кожаных брюках мехом наружу. На поясе у него висел длинный нож,
в руках он вертел дубину.

- Аткель, приблуда? - допытывался он. - От невров или ляхов?

Один из звероватых мужиков с опаской подошел к машине. Вдруг раздался
свирепый вопль, брызнули осколки аппаратуры. Я закрыл глаза, ноги у меня
подогнулись. Я упал, чернота накрыла меня.

Вторично я очнулся уже на дощатом топчане. На этот раз руки у меня
были развязаны. В дубовую стену было вбито большое железное кольцо, от
которого тянулась толстая металлическая цепь, что заканчивалась широким
браслетом на моей ноге. Я прикован к стене!

В сотне шагов сквозь приоткрытую дверь я увидел вымощенную огромными
камнями ровную площадку. Посреди лежал валун с плоской поверхностью, перед
ним деревянный столб. От подножья и до вершины столба поднимался сложный
узор, а на самом верху была вырезана голова идола с выпученными глазами,
оскаленным ртом. Губы были вымазаны кровью.

На солнце поблескивал в луже крови каменный нож.

Послышались шаркающие шаги, в помещение с трудом вошел щуплый и
малорослый старик в длинном белом одеянии. Голова у него была белая, как и
длинная серебряная борода. Он вперил в меня старческие бесцветные глаза.

- Слава Перуну, - сказал он. - Звидки ты, зайда?

Перед глазами метался дикарь, его дружина крушила хрупкие приборы,
как в замедленной киносъемке разлетались осколки...

Старик выудил из складок хламиды большой ключ. Я в апатии следил, как
он с кряхтением наклонялся, долго возился с замком. Наконец цепь с лязгом
свалилась на землю. Старик с трудом выпрямился, его глаза остановились на
моем лице.