Чтение 2–й страницы книги ~Княжеский пир~

-- Злато!

Два огромных, как валуны, кулака потряхивали стол. Справа и слева перестали бражничать, тяжелые кулаки тоже пошли грохать о столешницу. Посуда подпрыгивала, двигалась к краю. Это развеселило, уже и другие начали мерно бухать по столу. Посуда запрыгала, кубки и блюда со звоном падали на пол, подпрыгивали. Псы снова жадно набрасывались на еду, рычали и дрались за лакомые куски.

За княжеским столом началось движение, прибежал отрок. Выслушал, унесся. Все видели, как преклонил колено перед великим князем, почтительно говорил, а князь потемнел, брови грозно сдвинулись. За другими столами богатыри подхватили клич Сиявуша, мощно били кулаками по столу. Их клич стал грозен, от него дрожали стены:

-- Злато!..

-- Злато!!!

За княжеским столом перестали есть, все взоры скрестились на Владимире. Он чувствовал, как в груди начинает появляться холодная тяжесть. Оглянулся, поймал взглядом Претича, тот остановился в дверном проеме и ожидающе смотрел на князя. Владимир подозвал взглядом, спросил:

-- Ну, что теперь скажешь?

-- Ты князь, -- проворчал воевода.

-- А ты военачальник!

-- Воинские знания тут не помогут.

-- Мне ничто не поможет, -- ответил Владимир негромко. -- Но я знаю, что сохранив злато, потеряю дружину. А сохранив дружину, добуду еще и злато, и камни, и Жар-птицу, буде понадобится.

Шум стал грознее. Богатыри вскакивали, опрокидывая тяжелые дубовые лавки. Владимир проговорил быстро:

-- Ракша, дуй к ним. Скажи, князь велел подать на столы золотую посуду вместе с красной скатертью. Скажи, так было задумано давно. Чтоб знали, что не они вытребовали, а так было по княжеской воле... А ты, Вертило, возьми эти ключи, быстро беги в мою потайную комнату. Открой все сундуки... ну, к которым ключи подойдут, достань все золотые кубки и блюда, бегом тащи вниз, пусть положат жареных лебедей или что там у них... Только быстро!

За столами малость успокоились, уже пронесся слух, что вот-вот подадут посуду из чистого золота. За дальним столом поднялся рослый длиннорукий богатырь, синеглазый и с длинными волосами пшеничного цвета. Родом из странного племени кумыков, о котором никто не слышал, но богатырь был отважен, весел, сумел многих одолеть в дружине Владимира, а на предложение остаться послужить, радостно согласился.

Сейчас он стоял красиво и гордо, серебряную чашу с вином держал на ладони, а локоть отвел в сторону. Издали поклонившись Владимиру, он заговорил плавным красивым голосом, в котором словно бы слышался клекот горных орлов и прыжки оленей в его родных горах:

-- Речь Сиявуша был великолепна и блистательна, как дорогой княжеский кинжал в золотых ножнах. А перлы его речи не уступают перлам в рукояти!. Я не смею соперничать, я только хочу добавить... Как вот у каждого наряду с дорогим кинжалом есть ма-а-а-аленький ножик, совсем простой ножик, которым режут мясо, лук, хлеб, так эта моя речь -- ма-а-а-аленький ножик, который я скромно кладу рядом с великолепным блистательным кинжалом Сиявуша...

Сиявуш сопел, бросал исподлобья огненные взоры. Все понимают, что маленький ножик в повседневной жизни нужнее, чем усыпанный яхонтами кинжал.

-- Я добавлю, -- сказал Батрутдин плавно, почти нараспев, -- что слабый да скупой цепляется за злато, в то время как мудрый и сильный ищет опору в надежных друзьях. Наш великий князь мудр, он знает настоящую цену как любому металлу и драгоценным камням, так и настоящей мужской дружбе и верности!

За столами одобрительно закричали. По столам били кулаками, посуда подпрыгивала, стучали ножами по металлическим блюдам.

В палату забежали отроки, спешно собирали со столов посуду, ножи, ложки, медные и даже серебряные кубки. Следом вошли гридни постарше, взяли скатерти за углы, унесли с остатками еды. Тут же другие постелили чистые скатерки, а из дверей появились, встреченные веселыми криками, доверенные люди Владимира. За ними дюжие дружинники, красные от натуги, несли на широких подносах высокие горы золотой посуды, кубки, чаши, чары, ковши и ковшики, братины, гусятницы.

Под бдительным оком самого воеводы Претича золотые тарелки ставили перед каждым гостем, раздали золотые ложки, а по всем столам расставили множество золотых чар и кубков. Владимир раскинул руки:

-- Пейте, веселитесь, друзья мои! Что злато? Вы -- мое истинное злато.

Ему ответили довольным ревом. Кто-то прокричал здравицу великому князю. Подхватили, заорали, застучали, поднялись так дружно, задевая вздутыми животами столы, что едва не повыдергивали из пола.

Внезапно словно холодный ветерок пронесся через необъятную Золотую палату. Даже синеватый дым исчез, все с поразительной ясностью увидели, как в дверях возникла гигантская фигура. Владимир ощутил, как взоры пирующих устремляются в его сторону. Оглянулся, невольно вздрогнул. Страшная медвежья харя, глаза горят как уголья, пасть чуть приоткрыл, белые зубы блестят длинные и острые, как ножи из лучшего булата. В правой руке Белояна поблескивал высокий кубок... даже не кубок, а чаша, нет -- чара. Простая, бока тускло поблескивают старой медью.

Белоян большей частью ходил по-медвежьи сгорбившись, раскачиваясь и тяжело переступая короткими ногами в непомерно широких сапогах. На этот раз он двигался прямой, и все видели, что он выше любого из богатырей. В обеих руках, человечьих, но странно напоминающих медвежьи, смутно поблескивал кубок.

За столами, мигом протрезвев, смотрели с ожиданием. Некоторые еще помнили высокого красивого витязя, ему не было равных ни в кулачном бою, ни в скачке на диких конях. В силе уступал только Муромцу, да из лука стрелял лучше Лешак, поповский сын, но... вдруг бросил все, одел вериги, долго скитался по дорогам, ходил в дальние страны, что-то искал, исхудал, иссох, но оставался все еще прекрасным и могучим, девки все так же грезили о нем, бегали следом, потеряв всякий стыд. А потом он вовсе ушел в волхвы. А чтоб служить только богам, не поддаваться красивым девкам, он вырастил себе страшную медвежью морду вместо некогда прекрасного лица...

Все напряженно следили, как он опустил перед Владимиром чару. Медная, потемневшая, узор на выпуклых боках полустерт. В напряженной тишине Тудор вдруг сказал:

-- Волхв, я отдам тебе все золотые чаши из своего шатра!

Белоян молча качнул головой. Тудор предложил:

-- И все серебряные!... И стадо молодых кобылиц в придачу!.. Мало? Тогда и шатер свой...

Белоян прорычал:

-- Хан, не трать слов. Ты умеешь видеть глубже, чем остальные, потому и стал ханом. И потому перешел к нашему князю... Но эту чашу нельзя продать или купить.

-- Можно подарить, -- сказал хан полу утвердительно.

-- Верно. Она... очень непростая. Ее сковали наши деды из упавшей звезды. Много лет служила старым волхвам, но... кончилось их время... Кончилась и служба этой чаши. Теперь владей ею ты, князь!

Владимир смотрел на чашу насупившись, в руки не брал. Сильным голосом, хриплым и подозрительным, спросил грозно:

-- За дар благодарствую. Но что за толк, если потеряла свои чары? Рядом с золотыми кубками ей станет соромно.

Белоян жутко блеснул белыми клыками:

-- Да, чары в ней уже не те. Но осталась махонькая особенность...

Он окинул палату прищуренным взором. За столами стихли еще больше, ждали. Владимир нетерпеливо постукивал пальцами по столешнице.

-- Ну-ну?

-- Ежели ее возьмет в руки богатырь, который не соврал о своих подвигах, то в чаше появится вино. Да не простое, князь! А то, которое пили наши отцы-прадеды.

Князь вопросительно изогнул бровь. За столами, где напряженно ловили каждое слово, радостно загудели. Белоян закончил:

-- А ежели соврал, то пропадет и то, что было в чаше.

Глава 3

В мертвой тиши слышно было, как за окнами шумел веселый люд, в разных концах двора затянули песни. В палате все застыли, смотрели на князя и волхва. Владимир засмеялся мощно и грохочуще. В темных, как ночь, глазах заблистали оранжевые искры, словно пламя далекого пожара:

-- Волхв! Ты не мог придумать лучший подарок!

Он ухватил растопыренной пятерней за мохнатую голову, притянул к себе, звучно поцеловал в узкий, как клин, лоб, оттолкнул, тут же схватил чашу обеими руками:

-- Слушайте все! Только что Фарлаф вернулся с заставы богатырской. Он успел сообщить, как сразил трех великанов и огромного Змея Горыныча... Слава героям, что защищают землю нашу! Прими, Фарлаф, эту чашу, расскажи подробнее, как все было, а мы послушаем жадно и уважительно.

Он протянул через широкий стол чашу, а Фарлаф, огромный и длиннорукий, захватил ее широкой ладонью под множеством взглядов. Массивный, как сторожевая башня, грузный, тяжелый, с обвисшими от тяжести плечами, он был из старших богатырей, что входили в отборную дружину князя, сами водили малые дружины на покорение племен, собирали дань для Киева. Сейчас он стоял, слегка покачиваясь, длинные вислые усы падали на грудь, там блестела булатными кольцами кольчуга. Длинные волосы касались железных пластин на плечах, крупное мясистое лицо было в шрамах..

-- Как со Змеем? -- он улыбнулся, молодецки расправил усы большим пальцем. -- Мне поселяне сказали, что эта скотина с крыльями повадилась таскать скот, а потом Змей вовсе обнаглел: молодых девок ловил да таскал в свою нору! Как забредет какая дура далеко, а ему с горы видно, тут же налетит, сцапает. Пока стрелки прибегут, только хвостом в небе вильнет... Я, знамо дело, тут же оседлал своего буланого. Конь у меня зверь, сам ищет с кем подраться! Поверите, однажды ночью оборвал узду, убежал на соседнюю заставу. Побил там ихних коней, а под утро вернулся... И я знать не знал, пока не пожаловались...

За столами зашумели, а Владимир напомнил:

-- Ты про Змея давай.

-- И про великанов, -- закричали за столом.

-- Да, как это с тремя?

-- Змея чем побил?

Фарлаф откашлялся, выпятил грудь, и без того выпуклую, как сорокаведерная бочка. Голос богатыря прогудел как со дна этой бочки, неторопливо и небрежно:

-- Да что особенного? Впервой, что ли? Подъехал к пещере, кричу: вылезай, зеленое! Кричал, кричал, наконец слышу недовольное: кто там? Я слез с коня, жаль губить друга, сам с мечом в руке шагнул в пещеру, кричу: это я, доблестный Фарлаф, который пришел к тебе биться смертным боем!.. Слышу молчит, а потом спрашивает с недоумением: если биться, то биться, только зачем мне в задницу влез?.. Гм, что это я, не так было, больно вино у тебя крепкое, княже... На мой крик вылез Змей лютый, огнем дышит, крылами машет, зубами лязгает как пес на муху. Ну, изловчился я, одним ударом срубил все три головы. Потом вывел из пещеры пленных девок... Ни одну пальцем не тронул, клянусь! Из них трое уже и так брюхатые. Видать давно их похитил. Морды -- во, на краденом-то мясе...

Голос становился все тише, а лицо вытягивалось. Взгляд был устремлен в чашу. Рядом поднялись еще двое, заглянули тоже, на их широких лицах расплылись злорадные усмешки. За столом засмеялись, смех перешел в хохот, а Фарлаф стоял красный, как вареный рак, на него уже показывали пальцами.

Фарлаф гаркнул взбешенно:

-- Да брехня это все!

Он с размаху швырнул чашу о пол. Зазвенело, она подпрыгнула на уровень стола, покатилась, позвякивая. Ее с хохотом поймали, Фарлаф орал и доказывал, что все волхвы -- обманщики, дурят людей, тем и живут, всех их разметать бы деревьями. А то и к хвостам диких коней попривязывать...

Владимир, сам смеясь, подал чашу статному молодому воину:

-- Ну-ка, добрый молодец. Мы все слыхивали, как ты в одиночку побил целый отряд лихих степняков! Держи чашу обеими руками... так, верно, волхв? А теперь повтори при всем честном народе, сколько их было в том войске, которое ты разметал сам вдруг?

Воин встал, и без того румяное лицо залилось тяжелой кровью, побагровело под взглядами множества дружинников. Держа чашу у груди, сказал несчастным голосом:

-- Это было на развилке дорог... Их было двенадцатеро, но со мной мой длинный меч, я ехал на коне-звере, а руки у меня никогда не устанут рубить супротивника!.. Я сам бросился на них. А они все десятеро сперва попятились, а когда наконец поняли, что не уйдут, то так всемером и налетели на меня. Визжали, размахивая саблями. Но что их шестеро сабель супротив моего меча? Я начал рубиться, двое тут же упали с седел, а еще двое попятились... поняли, с кем довелось встретиться! Я кинулся на них, зарубил последнего... а потом забрал всех коней, оружие и так с двумя конями в поводу приехал к твоему двору, великий князь!

Голос его становился все тише, губы дрожали, а глаза с такой надеждой заглядывали в чашу, что за столом смешки раздались то там, то здесь, остальные посмеивались негромко. Мальчишка совсем, приврал, даже бывалые врут, вон как Фарлаф, а этот уж очень жаждет выглядеть зрелым мужем, а у самого еще щеки в пуху...

Владимир обводил пирующих горящим взглядом исподлобья, и там, куда падал его взор, веселье гасло. Волхв, то ли желая отвести в сторону княжий гнев, то ли преследуя нечто свое, шепнул с загадочной усмешкой:

-- Ну, ты уже убедился, сколь доблестны твои богатыри... Но чаша может проверить и женщин!

Владимир перевел на него сумрачный взор:

-- Как?

-- Была ли верна мужу... Блюла ли честь девичью. Чаша соврать не даст!

Владимир властным жестом велел подать ему чашу. Та стояла одиноко на краю стола, к ней опасались даже притрагиваться. Малый отрок, которому хвалиться нечем, бережно отнес князю, но даже он держал ее на вытянутых руках, словно видел на дне гадюку.

С коварной усмешкой Владимир протянул чашу старому, но еще статному воину, у которого на лбу седые волосы были придавлены широким обручем из золота. А над переносицей зловеще блистал кроваво-красный рубин, знак княжеской власти. Князь журавлевцев, даже не просто князь, а светлый князь, что означает власть над группкой князей помельче. Так и не пошел под руку Руси, а крепости у журавлевцев надежные, народу много, так просто не осилить, приходится держать при себе торговлей, выходом в Царьград и в другие диковинные страны.

-- Прими чашу, доблестный князь! И поведай, не случилось ли с тобой чего-либо необычного, что стоило бы рассказать на таком пиру?

Князь встал, прежде чем принять чашу, сдержанно поклонился в обе стороны, избегая даже видимости, чтобы поклон достался Владимиру:

-- Мой поклон люду киевскому... Гм, случилось ли что-либо необычное?

Он перевел взор на женщину, что сидела по правую руку. Тоже немолодая, но увялая роза все равно красивей чертополоха, она выглядела княгиней больше, чем любая из жен Владимира, и это добавило краски гнева в его лицо. Женщина вскинула на него глаза, большие и голубые, как небо, ее полные губы дрогнули в сдержанной улыбке. Таким же задумчивым голосом она произнесла:

-- Необычное?.. Вряд ли... Разве что те разбойники, что пытались нас ограбить под самыми стенами Киева?.. Но это, я думаю, обычное дело в княжестве, где не умеют защитить тех, кто кормит князя и дружину. Или те лешие, что вышли из леса и напали на одинокое село, где домики поставили слишком близко к деревьям?.. Но это необычно у нас... У нас мужчины не пьянствуют беспробудно в княжеских хоромах, похваляясь подвигами, а бдят и защищают.

Владимир все мрачнел, кожа натянулась на скулах, челюсти стиснул, даже кулаки сжал так, что костяшки побелели. Глаза его прожигали обоих насквозь. В палате повисла тяжелая тишина. Князь, все еще держа чашу словно в задумчивости, светло улыбнулся:

-- Ничего не случилось, князь Владимир. Но разбойников я побил, их было с дюжину... Да и леших порубил. Еще над нами Змей пролетел, огнем дохнул, но я пустил каленую стрелу, в крыло поранил... Он тут же повернул, теперь сидит где-нибудь в норе, рану зализывает...

Руки его дрогнули, чуть опустились. За столами начали вскакивать, но в чашу заглядывать не пришлось, светлое вино колыхалось вровень с краями. Князь улыбнулся беспечно, поднес чащу к губам. Все затаили дыхание, глядя, как задвигался кадык. Князь запрокидывал чашу все сильнее, несколько капель сорвались с губ, повисли на бритом подбородке, квадратном, раздвоенном посредине.

За столами раздался говор, разросся. Богатыри начали мерно стучать кубками по столу:

-- Слава!

-- Слава Круторогу!

-- Слава князю журавлевцев!

-- Слава настоящему витязю!

-- Слава!

Князь запрокинул чашу уже вверх дном. За столами восторженно вопили. Он поймал языком последние капли, героя видно и за столом, другой бы запросил передых или свалился, а Круторог даже не шатнется. По ту сторону стола Владимир улыбается широко, но в глазах настороженность, да и улыбка застыла. Волхв наклонился, пошептал звериным рылом, Владимир вскинул руку, говор и крики несколько стихли. Он взял чашу, вперил недобрый взор в жену князя, сказал медленно:

-- А теперь скажи ты, княгиня.. О чем? Да о том, за что ценим и любим женщин. Скажи о своей любви и верности. О том, как ждешь, когда уходит в дальние походы! Как ждешь верно, блюдя честь женскую...

В голосе прозвучала угроза. За столами умолкли. Тишина настала гробовая, перестал жевать даже самый старый из богатырей -- Асмунд. Его глаза под набрякшими веками недобро взглянули на Владимира, потом перешли на жену князя. Она приняла чашу, лишь потом встала, высокая и все еще стройная, грудь высока, хотя выкормила семерых богатырей, хотя внуки уже с детских палочек пересаживаются на жеребят. Ясные глаза обежали палату, все взгляды скрестились на ней, она повернулась к Владимиру.

Князь наблюдал насмешливо. Княгиня слишком красива, да и нравы у журавлевцев, говорят, вольные. Княгиня же слишком красива и своенравна, чтобы сидеть как дура возле окошка и блюсти верность мужу, который достался ей лишь потому, что нужно было скрепить союз зареченцев и журавлевцев.

-- Клянусь этой чашей, -- сказала она чистым ясным голосом, -- что у меня был только один единственный мужчина в моей жизни... вот он, тогда еще не бывший князем. И что я ждала его верно, супружеской верности не нарушала... да и зачем, если я не встречала витязя краше и доблестнее?

В мертвой тиши она опустила взор на чашу. Брови ее приподнялись. Из-за соседнего стола вскочили любопытные, с двух сторон заглянули в ее чашу. Переглянулись, а с той стороны стола донесся нетерпеливый голос князя:

-- Ну что там? Сухо?

Княгиня смолчала, Круторог сидел с каменным лицом, а другой богатырь ответил с недоумением:

-- Да нет... Есть вино. Но мало.

-- На донышке, -- добавил второй.

-- Наполовину, -- поправил первый.

За столами смотрели то на жену князя, то на Круторога, то на князя Владимира. Владимир спросил у Белояна раздраженно:

-- Разве такое может быть? Если верность -- то верность, если измена -- то измена! Как можно наполовину?

Белоян в растерянности развел руками. Владимир перевел горящий взор на жену князя. Круторог протянул к ней руку, сжал ободряюще ее узкую красивую кисть с длинными пальцами. Княгиня воскликнула, словно от прикосновения мужа обрела силы:

-- Будь проклята ты, чаша, за свою ложь!.. Ты что же, не знаешь, что я лишь единожды нарушила девичью честь, когда убежала тайком из родного терема к молодому витязю, с ним целовалась и миловалась, уговаривалась бежать, если меня не отдадут за него?.. Но потом он сумел добиться моей руки, и теперь он муж мой, которому я не изменяла вовеки!

Чаша пошла вниз, налившись тяжестью. Княгиня удержала над самым столом, и все увидели светлое вино, что заполнило чашу до краев. Палата загремела такими восторженными воплями, что в раскрытые двери начали вбегать испуганные челядинцы, повара.

Круторог заметно посветлел, встал, обнял жену. Она поднесла ему чашу, они припали к ней вдвоем, а в палате все встали, орали и ликующе колотили кубками, а при ком были ножи или мечи, стучали ими по железу.

Владимир встал, совсем с некняжеской торопливостью обогнул длинный стол. Воины орали ликующе, кто-то выкрикнул здравицу и князю Владимиру, но одинокий голос потонул в восторженных кличах в честь княгини. Круторог и княгиня уже допили вино, у него только рожа побагровела, но глаза блестели как у большого довольного кота, что стянул самую большую рыбину из-под самого носа повара на кухне, а княгиня прижималась к нему чуть смущенно, больно громко орут и славят, но вид у нее был гордый и достойный, только щеки раскраснелись как у юной девушки.

Владимир обнял князя, тот крепок, как старый дуб, поклонился княгине:

-- Спасибо... Спасибо вам! Хоть вы... Вы показали как надо...

Дрожащими руками он снял с шеи золотую цепь с алатырь-камнем. Круторог понял и слегка склонил голову, но так, чтобы не выглядело поклоном. Владимир одел ему цепь, поправил камень на груди сверкающей стороной вверх, а для княгини снял с мизинца большой перстень с загадочно горящим зеленым камнем:

-- И ты, доказавшая всем, прими в дар... Нет, не за верность, за это награда в самой верности, а за то, что...

Губы его подрагивали, в глазах угрюмая злость уступила место совсем затравленному выражению, словно это был не великий и грозный князь, а бегущий от злых хортов испуганный оборванный мальчишка. Князь Круторог помедлил, потрогал цепь, словно еще не решив, взять или снять, покосился на жену, что стояла рядом, очень похожая на него, сказал неуклюже:

-- Брось, княже... Если любит, то ждет.

Владимир прошептал:

-- Да... Но витязей на свете много, а я не самый лучший. И все там, в Царьграде.

Голоса начали умолкать, многие услышали, как Круторог сказал веселее:

-- Любовь зла, полюбишь и козла... И никакие витязи не помешают. Разве их не было и тогда?

Он обнял Владимира, как старший младшего, и Владимир жадно припал к груди старого князя, спрятал лицо, потому что губы дергались, в глазах щипало. Широкая надежная ладонь старого князя отечески похлопывала по спине, широкой и бугристой от твердых мышц, но сейчас это был плачущий ребенок, и Круторог торопливо утешал, потому что этот ребенок сейчас великий князь, в своих покоях хоть на стенку лезь, но перед дружиной должен был силен, весел и чтобы все видели, что он уверен в постоянных победах.

Владимир перевел дыхание, с усилием выпрямился. На другом конце стола князя Круторога среди веселящихся дружинников выделялись двое мужчин, немолодых, с лицами, темными от солнца, как кора старого дуба, непонятно какого возраста, чубы седые, но лица совсем не старческие. Один массивный, грузный, похожий на старого могучего медведя, а второй с насмешливым сухощавым лицом, глаза дерзкие, злые. Только они двое, не считая самого князя, явились в простых рубахах, хоть и вышитых, без кольчуг и доспехов. У обоих даже рубашки распахнуты одинаково на груди, бесстыдно обнажая волосатые заросли.

-- Рудый, -- сказал Владимир. Голос колебался, словно князь не знал, как обращаться к воину, который с виду простой богатырь, но чего-то в нем было больше, чем у простого могучего воина. -- Ты что молчишь? Вы с Асмундом, я слышал, вернулись вчера с обхода реки Киянки. Сабля твоя выщерблена, а на щите царапины...

Богатырь, которого князь назвал Рудым, отмахнулся с небрежностью:

-- Ерунда. Встретил троих... Один, правда, был колдун. Я спросил, зачем идут на наши земли. Ответили нагло, что надумали увести в полон наших женщин с десяток-другой. И если не посторонимся, а мы были с Асмундом, то и нас заберут свиней пасти...

-- Свиней, -- сказал кто-то понимающе, -- значит, не хазары.

-- Или те, старые, -- поправил другой, -- что иудеями так и не стали.

Владимир, зловеще усмехаясь, протянул Рудому чашу. Их взгляды встретились. Некоторое время смотрели один другому в лицо, затем Рудый принял чашу обеими руками. За столами воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были на Рудом, на князя посматривали искоса, с опаской.

-- Расскажи, -- попросил Владимир тем же негромким голосом, в котором была угроза, -- как ты с ними... Ведь ты с ними разделался, верно?

Рудый усмехнулся. Его глаза не оставляли лица Владимира:

-- Хочешь знать, как было?.. Да ничего особенного. Они решили, что они богатыри, раз на конях и при мечах. У тебя вот половина дружины таких!.. Когда я их облаял... не за столом повторять, они сдуру напролом, как вон твои прут к накрытым столам. Доспехи у них, правда, крепкие. Потому сабля и пощербилась. Но сабля выстояла, а доспехи -- нет. Уши срезать не стал, я ж не степняк, как вон ты, но кошели срезал, так что еще и завтра гуляю в корчме и приглашаю всех, кто со мной уже пил, а также тех, кто хочет со мной выпить...

За столами радостно зашумели, даже о чаше забыли. Рудый скосил на нее глаза, внезапно с проклятием отставил на вытянутые руки. Из чаши мощно хлынуло багровое вино, словно вобравшее в себя кровавый закат, широкими струями обрушилось на стол, взлетели брызги, гости вскрикивали, отмахивались, красные капли повисли на лицах, намочили доспехи, одежду.

Наконец поток иссяк, только в чаше еще колыхалось оставшееся вино, и было его вровень с краями. Рудый осторожно опустил чашу на середину стола. Туда сразу же полезли ковшиками, даже ложками, чтобы хотя бы язык смочить в волшебном вине.

Владимир спросил досадливо:

-- Волхв, что скажешь?

Белоян ответил неспешно, Владимиру почудилась насмешка:

-- Всякому видно, княже. Рудый все еще за подвиг чтит украсть у кого кошель или коня, жену увести... тьфу-тьфу на его седой чуб, в кости обыграть. А врага сразить на поединке это ему не интересно. За это ему платят.

-- Ну и что? -- спросил Владимир сквозь зубы, хотя начал смутно догадываться в чем дело.

-- А то, что там наверняка было не трое, а по меньшей мере пятеро... А то и больше, вон сколько вина перелилось!

Владимир стиснул челюсти. Да, Рудый из тех, кто не бахвалится воинскими подвигами. Он да еще Асмунд, два богатыря, что пришли из неведомых сказочных земель с его прадедом Рюриком. Сколько он помнит, все такие же широкие, огромные, грохочущие, независимые. Разве что Асмунд малость погрузнел, да и то не всяк заметит, да морщинки на лбу и у рта стали резче...

Он сказал резко, чувствуя что голос звучит неприятно, но не в состоянии что-либо сделать:

-- Асмунд, а что скажешь ты?

Второй богатырь неспешно жевал жареную ляжку вепря. Вопрос князя застал врасплох, он сперва удивленно повел очами, потом сообразив, что спрашивают у него, прогудел густым сильным голосом, как говорил бы исполинский медведь, ставший человеком:

-- А что... Могу и я... Только дозволь чашу держать у тебя над головой.

За столами, где на миг воцарилась тишина, загремел хохот. Богатыри орали и стучали кубками по столу, ржали как кони, иные от хохота вовсе сползали под столы. Владимир вымученно растянул губы в понимающей усмешке. Чертова дружина не знает уважения ни к князю, ни к богам, ни к устоям. Ради красного словца и князя продадут.

-- Спасибо, -- сказал он, губы растянул еще шире, вид беспечный, веселый, -- у тебя вина хлынет еще больше, знаю! Веселитесь, ребята. Я пока покину вас, но еще вернусь.

Глава 4

Белоян проводил взглядом спину князя, а сам наклонился к уху Якуна. Старый викинг невольно отшатнулся, ощутив запах сильного и хищного зверя, а ладонь звучно шлепнула по широкому поясу.

-- Тьфу, -- выругался он. -- Когда-нибудь я тебя на рогатину... Чего честной народ пугаешь?

-- Так то честной, -- прорычал Белоян, -- а ты при чем?. Слушай, ярл, что у тебя внутри скрипит, будто жернова мелют не зерна, а камни?.. Всякий раз, когда взглянешь вон в ту сторону, то слышу скрип.

Якун зло покосился на печенежского хана. Кучуг мелко хихикал, толстый живот колыхался как студень. Узкие глаза совсем закрылись, а длинные узкие усы и бороденка висели как тощие крысиные хвосты. Тудор продолжал нашептывать ему на ухо что-то веселое, видно по роже, и хан уже слабо махал в изнеможении руками, умоляя замолчать, а то кончится прямо за столом...

-- Я скриплю? -- переспросил Якун злобно. -- У меня зубы не скрипят, а... даже не знаю с какой бы легкостью перемололи ему кости!

-- Ты его не любишь, -- сказал Белоян грустно.