удара?.. А то и двух? Эй, подать мой острый меч и моего коня!.. Э-э, коня
не надо, а меч неси, да побыстрее, пока это пугало не удрало. А ты, святой
отец, чего пятишься как небольшая красная рыба? Брызни пока что святой
водой! Да не скупись, это не вино.
книгу:
Исчадие ада вперило в него грозные очи. Багровый огонь в них разгорелся,
словно угли костра на ветру, стал пурпурным, как зарево пожара:
страшно гримасничал, в зале слышались частые шлепки, будто кипы белья
равномерно бросали на каменный пол: жены рыцарей падали без памяти, а
мужья с готовностью подхватывали и уносили на свежий воздух.-- Вы из
трюма... А я пришел... за своим...
панцири. Гости выскакивали, топтали друг друга. Томас вскрикнул с
нарастающей яростью:
глубине зала стояла Ярослава в подвенечном платье. Она была как никогда
прекрасна в белом, женственная и чистая, ее розовый рот приоткрылся в
изумлении и испуге.
выходец оттуда наверняка рассыплется, а рыцари почувствуют узду... но
что-то заставило умолкнуть. Во взглядах рыцарей прочел нечто, что послало
по спине неприятный холодок. Этот болван тогда спьяну или сдуру крикнул
при всех рыцарях, что отдает свой голос за Томаса, если тот отдаст ему
Яру. Томас тогда ответил "Да" и тут же разрубил наглеца от кончика шлема
до середины груди. Тогда все восторгались таким мощным ударом, такими
рубят вепрей на охоте, а сейчас смотрят... осуждающе?
пойдет!
Гудвин.-- И такого человека хотят в короли?
смотрели сурово и с достоинством, Выходец из ада не поколебал их верности
сюзерену, который еще до свадьбы велел отворить подвалы с вином для
знатных и благородных. За их спинами шуршали платьями две-три бесстрашные
до глупости женщины. И рыцари, и женщины ожидающе смотрели на Томаса. Тот
вскипел:
и не знаю, что такое для вас важное!
твоей коронации. Но ежели для рыцаря любое обещание свято, то для короля
-- вдвойне.
осмаленому в аду кабану... да где там кабану -- гнусному подсвинку?
рыцаря, был полон достоинства и печали:
присягнешь нам! Ты принесешь присягу защищать, вершить суд праведный и
скорый, быть верным слову, блюсти заветы рыцарства и чести... А этот
обгорелый, как ты его назвал, он все еще рыцарь.
шил, потому что на вопрос за спиной: "Кому шьешь"?, брякнул сдуру "Черту"!
и вынужден был держать рыцарское слово, но одно дело отдать пояс, другое
-- любимую женщину!
понятно, что посоветует: да пошли, мол, этого смаленого в то место, где
черное солнце светит, только и всего! Какое еще слово? Да еще перед
мертвяками? Побывал бы в рыцарской шкуре... Хуже того -- в королевской.
опрометчиво... рыцарю, но за обещанным явилась какая-то осмаленная свинья
из преисподней. Пусть рыцарь и приходит, тогда и поговорим.
за спины могучих рыцарей. Гудвин, черный, как ночь, проскрежетал страшно:
черная, как смола, а запах горелого мяса стал густым и едким. Женщины
вскрикивали, выглядывали из-за спин мужчин. Макдональд кашлянул, покосился
на благородного Эдвина. Дядя Томаса стоял бледный, губы вздрагивали. Он
ощутил на себе взгляды, в лице было отчаяние, страстное желание помочь
племяннику, но лишь вздохнул и сказал хрипло:
неловкостью:
Благородным мечом, а не мельничным жерновом простолюдина, как стряслось
с... запамятовал имя, помню только кличку... гм...
чуть изменила цвет, словно бы престарелого боевого рака окунули в кипяток,
но кличку назвать вслух не решился, Гудвин же развернулся в сторону
сгрудившихся мужчин:
вылетали только хриплые звуки. Потекла зеленая слюна. В зале послышался
вскрик, еще одну женщину четверо мужчин торопливо понесли к выходу.
было суровым, но спина гордо выпрямленной, грудь широка, от всей фигуры
веяло знатностью и благородством:
чести, а не простой целесообразности. Будь ты простолюдином, то должен
дать по ушам этому обгорелому и забыть о нем, но согласно чести, обязан
сдержать слово! Ибо этот обгорелый является правопреемником прав рыцаря,
которого мы знали. К тому же, как видим, он и в аду помнит о рыцарском
слове, о наших обычаях и обетах. Так неужто ж мы, рыцари Пресвятой Девы
Марии, забудем о наших клятвах верности и чести?
обгорелый Гудвин по материнской линии в дальнем родстве с этим трухлявым
пнем! А какая верность королю, это все слова, если на другой чаше весов --
кровные узы?
он упал на одно колено, попытался красиво подать королевское оружие на
вытянутых руках, но не удержал, меч с таким жутким грохотом обрушился на
каменные плиты, будто упал с башни.
руке, да мало кто заметил, настолько стремительно двигался молодой рыцарь,
который королем не родился, а успел побывать на коне и под конем, умел
держать удары и наносить их сам.
зал, прижались к стенам. Томас встал у края ямы, загораживая выходцу из
ада дорогу обратно. Гудвин прохромал, страшно припадая на левую ногу, к
Ярославе. Она дрожала и смотрела жалобными испуганными глазами. За
последние дни она из отважной воительницы превратилась в робкую овцу,
какой и надлежит быть приличной британке.
захохотал. Внезапно он ухватил Ярославу за руку и, чего Томас не ожидал,
под обгорелым и Ярославой дрогнул пол, плиты провалились, оба исчезли во
мгновение ока. Взметнулась белая фата, пронесся отчаянный крик: "Томас"!,
гулкий скрежещущий хохот. Из провала выметнулся дым, а запах серы заглушил
аромат фимиама.
ухватили за плечи. Сзади ударили под ноги, свалили, оттащили. Он яростно
вырывался, но те же руки держали крепко, священник поливал святой водой,
пугливо бормотал латынь. Он трясся как былинка под ударами ветра, вода
лилась мимо, священник в ужасе оглядывался на зияющий провал, где трещало,
слышался рык, глубокий рев, затем наверх выдавило землю и каменные плиты.
Разбитые, с оплавленными краями, будто обжигали в неведомом горне, но
все-таки прежние плиты его замка.
вода отогнала?..
Лик молодого короля ужаснее, чем у выходца из преисподней!
глазах сострадание.