потом налево по берегу...
брезент, заменивший и саван, и гроб; Бакс соорудил грубый крест, а Тальку
я отогнал подальше, но он все равно подглядывал из-за угла флигеля - в
общем, все как положено, только вот я не знал, так оно положено или совсем
не так.
и сказал, что вечером обязательно помянет покойницу, а в окружном
магистрате сообщит, кому следует.
маслятами, невесть откуда взявшимися и бросающимися буквально под ноги, -
но настроение все равно было пакостным, хотя дождь притих, и между серыми
обрывками туч стало проглядывать некое подобие солнца.
и они с Баксом заспорили, как та называется, а я отстал, но Бакс вскоре
подошел ко мне и начал молча ковырять палкой землю. Так мы и стояли и
молчали, пока Талькин крик не сорвал нас с места, и пока я бежал,
спотыкаясь и моля бога не прекратить сегодняшний дурацкий эксперимент - я
снова ясно увидел паутину, кишевшую чем-то живым, и от мест пересечения
волокон исходила уже знакомая мне дрожь, заставляя вибрировать всю
бесконечность нитей; превращая паутину в белесый туман, сквозь который
просматривалась нелепо-черная сердцевина...
налипшего тумана, и мы оказались на опушке - если можно представить себе
опушку, возникшую прямо в середине леса, Выходит, можно - потому что все
остальное представить себе было гораздо сложнее.
про средневековые крестьянские бунты; вкопанный в землю и сложенный
взъерошенными вязанками хвороста столб, к которому...
невидимых из-за дальности веревках давешняя старуха из флигеля. Которую мы
два часа назад успешно похоронили. Или ее сестра-близнец. Или... Из толпы
- я уж потом сообразил, что вся ситуация развивалась совершенно беззвучно
- вышел кряжистый мужик с взлохмаченной бородищей и медленно двинулся к
столбу, помахивая вяло разгоравшимся факелом.
прервав оцепенение:
мгновенно и адекватно. Я еще только разворачивался да примеривался, а он
уже пронесся мимо Тальки, с ужасом глядевшего на женщину у столба, и
врезался в толпу. И мне не осталось ничего другого, как кинуться следом.
крики моего сына.
продвижения в их массе таяли, превращаясь в ничто; а я все бежал,
пронизывая бесплотную толпу, пока не врезался лбом в возникшую передо мной
сосну и не свалился на землю.
через него, в районе груди, и попала в Бакса - который, по всей видимости,
промчался сквозь факельщика и последовал моему примеру, чувствительно
войдя в соприкосновение со стволом дерева.
и, кусая губы, смотрели на призрачного бородача, как тот делает шаг к
столбу со старухой... поднимает факел над головой... и мне вдруг
мерещится, что у столба вовсе не старуха, а моя жена, оставшаяся с
байдарками, а на палаче развевается широкое бело-серебряное одеяние...
сжался, ожидая, что это будет первый и последний звук - первый за все
время этой невероятной казни и последний в моей жизни... и я еще успел
увидеть, как факельщик недоуменно оборачивается...
факелом, ни толпы, ни опушки... и на том месте, где только что была груда
вязанок хвороста, росла семья молодых маслят. Глянцевых, упругих и
наверняка не червивых.
разбив руку в кровь. Потом он коротко всхлипнул, провел тыльной стороной
ладони по лицу и стал похож на рыжего клоуна. На плачущего рыжего клоуна.
Ишь, расколдовались...
убила нас всех, но мы покорно выслушали ее аргументы в пользу нашей общей
никчемности и бестолковости, и принялись готовить еду.
выпили по два стаканчика. Молча.
ловлей, мозолями от весла и прочими прелестями жизни. Бакс учил Тальку
каким-то немыслимым приемам, супруга моя истекала счастьем и покоем, что с
ней случалось отнюдь не часто, я добросовестно разделял это
благостно-расслабленное состояние, но в действительности не мог отпустить
себя ни на секунду.
земляникой, он мог застыть, как истукан, уставясь на неведомый стебель
местного лопуха и морща лоб, словно он (Талька, а не лопух!) видит старого
знакомого и никак не может вспомнить, как того зовут. И место для стоянки
он определял теперь безошибочно - без комаров, с подветренной стороны; и
вообще...
временами мне казалось, что в добром толстом дяде Баксе кипит скрытый
котел с плотно пригнанной крышкой, и надо бы успеть увернуться, когда тот
взорвется. Со мной раньше случалось нечто подобное. Это когда
какому-нибудь гаду надо было дать по морде, а ты не дал - по причинам
социальным, этическим или просто от интеллигентской трусости - и потом
ходишь, как дерьма наелся, и все это перевариваешь, если не сбрасываешь на
кого-то безвинного и случайно подвернувшегося под руку.
пять-шесть; и более того, я чувствовал нашу зависимость от ее колыхания.
Дернется нить, и рыба на вечерней зорьке клевать не будет, сколько ни
прикармливай и не чертыхайся шепотом. Или грибов сегодня есть не следует,
а следует давиться макаронами, потому что волнение прошло по дальним
волокнам, и легкая рябь соизволила докатиться до нас.
проклятую паутину; Инга поглядывала на меня с недоумением, а Талька - с
сочувствием. А когда мы добрались до Браншвейга, и Бакс тут же отправился
в местную ратушу, а потом вернулся оттуда злой до бледности и долго
показывал мне, не стесняясь Тальки, что бы он сделал с местными
бюрократами, не желающими приподнимать свои толстые задницы - я
занервничал до рези в желудке. Я понял, что чувствуют марионетки, когда их
достают из сундука.
есть пиво и телевизор, дома есть мягкий диван - и никаких галлюцинаций. Мы
берем отличное купе на четверых и немедленно едем домой. Ты понял меня,
Баксик? Мы едем с тобой в кассы, достаем из кармана бумажник...
домой. Ты, Энджи, идешь в кассы, берешь три билета, ты берешь Ингу, Тальку
и одну байду, и вы все вечером мотаете отсюда к пиву, дивану и такой-то
матери от греха подальше. Займешь мне место на диване и купишь лишний литр
пльзеньского. Жди меня, Энджи, и я вернусь. Позже.
удивлением обнаружил, что этой мой собственный голос. - Хорошо, Баксик, но
не совсем так... Я беру два прекрасных билета, и Инга с Талькой едут
налегке. Я иду в кассы, не спуская с тебя пристального взгляда, я иду в
кассы...
улыбнулся чужой, взрослой улыбкой. - Один билет для мамы. Иначе я ей все
расскажу... Все-все...
удалось уговорить Ингу уехать.
Черепнин Владимир
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Русанов Владислав
Посняков Андрей
Апраксина Татьяна