Чтение 2–й страницы книги ~Жрецы~

Арей надел шлем и шагнул вперед.

Воздух вокруг него задрожал, словно бог колебался: открывать Дромос
или нет?

- Скажи, брат, - донеслось из-за забрала, и два темных огня зажглись
в прорезях шлема, - скажи мне... Гиганты - кто они?

...Флегры, Пожарища, обугленная плоть Геи-Земли, разодранные глазницы
неба - и Сила, смертная Сила, пришедшая убивать навсегда... герои Тартара.

- Обреченные убийцы, - нужные слова пришли сразу.

- А что они, - голос Арея, прежде глубокий и звонкий, дал
предательскую трещину, - что они делают с такими, как мы? Уничтожают?

- Приносят в жертву.

- Кому?

- Себе.

ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ

Это случилось за два часа до рассвета, в то проклятое время, когда
безраздельно властвует легкокрылый Сон-Гипнос, родной брат Таната-Убийцы и
Мома-Насмешника; когда лживые видения смешиваются с пророческими и вольной
толпой носятся над землей, заставляя прорицателей беспокойно ворочаться на
смятом ложе.

Это случилось за два часа до рассвета.

И Гипнос недовольно поморщился, пролив маковый настой, когда
громоподобный хохот трех луженых глоток сотряс южные ворота Фив и разбудил
по меньшей мере половину Беотии.

- Охо-хо-хо! Уха-ха-ха! Гы-гы-ик! Когда они ходили с Гераклом на
амазонок! Го-го-го!..

Громче всех веселился Телем-Никакой, потомственный караульщик. Его
дед, покойный Телем Гундосый, полжизни просидел у фиванских ворот, его
отец, Кранай-Злюка, честно спал сейчас на западном посту; и сам Телем,
внук Телема и сын Краная, вот уже полтора десятилетия шел протоптанной
стезей.

Простую и в меру счастливую жизнь Телема отягощала лишь одна досадная
мелочь: прожив тридцать лет без прозвища, он на тридцать первом году стал
Телемом-Никаким, и временами ему казалось, что этим он позорит своих
достойных предков.

Особенно когда злые языки утверждали, будто прозвищем Телем обязан
жене; верней, ее ответу на вопрос подруг: "Каков Телем на ложе?"

Но, в конце концов, многие ли из ахейцев могут похвастаться, что у
них в жизни всего одна неприятность?!

- Уф, уморил! Когда они с Гераклом ходили на амазонок... Боги, этот
мальчишка рассмешит и мертвого!

- Нечего ржать, мерины! - звенящим от негодования голосом выкрикнул
щуплый паренек, сидевший на корточках перед Телемом и двумя другими
караульными. - Именно так! Этот шрам я заработал, когда мы с Гераклом
ходили на амазонок!

Трехголосое хрюканье было ему ответом - на большее у караульщиков не
хватило ни сил, ни дыхания.

...Паренька звали Лихасом. Минувшим утром он явился в Фивы и до
вечера просидел у ворот, развлекая часовых своей болтовней. Вечером же
Лихас неожиданно ушел в город, где пропадал до полуночи, после чего
вернулся встрепанный и запыхавшийся; теперь он снова коротал время с
караулом Телема-Никакого, намереваясь уйти на рассвете.

За время его отсутствия Телем успел плотно поужинать и вдоволь
поразмышлять о старых добрых временах. К последнему смутному пятилетию
определение "добрый" никаким боком не подходило. Басилеи в Фивах шумно и
зачастую кроваво сменяли один другого, трое из вереницы правителей на час
называли себя именем умершего Креонта (удачу, что ли, приманивали?);
сейчас в басилеях ходил невоздержанный в разгуле и скорый на расправу
Лик-буян, вполне оправдывавший звание Лика Фиванского [лик - волк (греч.);
т.е. Лик Фиванский - Фиванский Волк].

Свое правление Лик начал с того, что безо всяких причин изгнал из
города двух женщин - Алкмену и Мегару, мать Геракла и жену Геракла. По
слухам, женщины перебрались в Тиринф, где отдыхал между подвигами их
великий родственник, и долгое время Фивы жили надеждой на появление
разгневанного сына Зевса и избавление от беззаконного Лика.

Не дождались.

Для разнообразия стали поговаривать, что басилей Лик - оборотень,
ночью рыскающий по городу в поисках добычи. Сам караульщик Телем в
подобные байки не верил, хотя однажды встретил на темной улице большую
серую собаку, которая цапнула его за ягодицу и удрала, чем дело и
кончилось. Но многие фиванцы упрямо стояли на своем, возводя род басилея
то к Аполлону Ликейскому, то к аркадскому царю Ликаону.

Последнего Зевс еще до потопа за его дикие выходки сделал волком,
после чего на всякий случай испепелил молнией.

Фивы, сами того не замечая, становились захолустьем - вот и
сдабривали обыденность крупнозернистой солью легенд. Особенно это
проявлялось при встречах с разговорчивыми путниками вроде Лихаса, потому
что любой разговор неминуемо сводился к очередным деяниям богоравного
Геракла - и фиванцы мигом напоминали встречным-поперечным, где расположена
родина героя!

Опрометчивые попытки путников и самим примазаться к славе великого
земляка всех фиванцев карались публичным осмеянием - как, например,
сейчас, когда щуплый Лихас заявил, будто звездообразный шрам на лбу он
заработал в походе на амазонок.

Отдышавшись, Телем-Никакой тщательно вытер слезящиеся глаза, потом
протянул руку и одобрительно похлопал парнишку по плечу, чуть не опрокинув
Лихаса наземь.

- Молодец! - просипел караульщик. - Весельчак! Это ж надо придумать -
мы с Гераклом...

Злополучный шрам на лбу Лихаса стал темно-сизым.

- Да, мы! - Лихас стряхнул увесистую руку Телема и злобно сверкнул
глазами. - Мы с Гераклом! Я, между прочим, уже шестой год за ним таскаюсь!
А ты, дядя, бабу свою щупай, понял?!

- Шестой год? - быстренько прикинул в уме Никакой. - Это, значит,
тебе на момент вашей знаменательной встречи было эдак лет десять... а
Геракл как раз во Фракии у Диомеда-бистона кобылиц-людоедов отбирал!
Слушай, Лихас, может, это ты и есть?!

- Кто я есть? - не понял Лихас. - Диомед, что ли?

Сейчас парнишка походил на оголодавшую крысу, загнанную в угол тремя
сытыми и склонными к игре котами.

- Ты и есть кобыла-людоед! - добродушно заржал второй караульщик,
хлопая себя по объемистому брюху. - Эх ты, трепло гулящее... давай, ври
дальше! Куда вы еще с Гераклом ходили? За яблоками Гесперид?

- Не-а, за яблоками он меня не взял, - сокрушенно признался Лихас,
хмуря реденькие белесые бровки. - Далеко, говорит, не дойдешь. Сам пошел,
с братом. Я ему: "Что я, маленький?" - а он мне...

- А он тебе дубиной по лбу! - закончил за Лихаса Телем-Никакой. - Вот
шрам и остался! Ладно, герой, держи - заслужил...

Тонкостью чувств Никакой не отличался, но Лихас успешно помогал
убивать время и потому заслуживал поощрения. Так что Телем порылся в
корзине с провизией, извлек желтое крутобокое яблоко и швырнул его
парнишке.

- Ешь, поправляйся! Это, конечно, не яблоко Гесперид - но, с другой
стороны, и ходить никуда не надо... Жуй, Лихас, и давай еще про амазонок!
Правда, что ихняя царица сама Гераклу свой пояс отдавала, а тут Гера в
чужом обличье бучу устроила?

- Это не Гера, - грустно вздохнул Лихас, расправляясь с яблоком.

- А кто?

- Это я.

Напарники Телема готовы были разразиться дружным гоготом, но Никакой
исподтишка показал им кулак - здоровенный, волосатый и очень убедительный.
Дескать, обидится бродяжка, замолчит, а нам тут еще часа три сидеть!

- Мы под их бабскую столицу в Фемискире, - продолжил меж тем Лихас, -
целой армией пришли. Тыщ десять, если не больше. Только штурмовать не
стали - Геракл решил посольство отправить. Племянника Иолая-возничего,
потом Тезея-афинянина... ну, и меня. Тезея, значит, для красоты, Иолая для
ума, а меня для безобидности. Вестником. Иди, говорит, Лихас, впереди и
зеленой веткой размахивай. Только молчи, ради всех богов!

- Ну а ты? - не выдержал толстый караульщик, подмигивая Телему.

- А я не умолчал. Иолай с Тезеем сначала царицу Ипполиту умасливали
пояс добром отдать, потом вместе с ней и советницей Антиопой ушли куда-то,
а меня оставили. Стою один, как дурак, вокруг сплошные бабы с копьями...
Молчу. Долго молчу, устал уже - тут наши возвращаются. Тезей весь мокрый,
красный, одежда мятая; Иолай обычный, а царица с Антиопой пуще зари сияют!
Отдадим пояс, говорят. Как не отдать царский пояс великому Гераклу?! Я
смотрю - царица враспояску, пояс в руках держит, Иолаю протягивает. И
советница без пояса, хотя за ее поясом нас не посылали. Ну, тут-то я и