люди. Гости обмерили входную дверь, озабоченно оглядели все помещение и
ушли, так и не воспользовавшись своим оптическим приспособлением. Еще
через несколько дней они появились в сопровождении человека в коричневом
плаще и с коричневым портфелем - Вера знала его, это был начальник всех
городских туалетов. Вели себя прибывшие непонятно - они ничего не
обсуждали и не измеряли, как в прошлый раз, а просто прохаживались взад и
вперед, задевая плечами спины переливающихся в писсуары (как зыбок мир!)
трудящихся, и время от времени замирали, мечтательно заглядываясь на
что-то, Вере и посетителям невидимое, но, очевидно, прекрасное: об этом
можно было догадаться по улыбкам на их лицах и по тем удивительным
романтическим положениям, в которых застывали их тела - Вера не смогла бы
выразить своих чувств словами, но поняла она все безошибочно, и на
несколько мгновений перед ее глазами встала когда-то висевшая у них в
детдоме репродукция картины "Товарищи Киров, Ворошилов и Сталин на
строительстве Беломоро-Балтийского канала".
вокруг. Как-то постепенно и быстро, без остановки производственных
мощностей, был сделан ремонт. Сначала бледный советский кафель на стенах
заменили на крупную плитку с изображением зеленых цветов. Потом переделали
кабинки - их стены обшили пластиком под орех; вместо строгих унитазов
победившего социализма поставили какие-то розово-фиолетовые пиршественные
чаши, а у входа установили турникет, как в метро - только вход стоил не
пять, а десять копеек.
в месяц и выдали новую рабочую одежду: красную шапку с козырьком и черный
полухалат-полушинель с петлицами - словом, все как в метро, только на
петлицах и кокарде сверкала не буква "М", а две скрещенные струи, выбитые
в тонкой меди. Две соединенные кабинки, где раньше можно было хотя бы
поспать, теперь превратились в склад туалетной бумаги, куда уже было не
втиснуться. Теперь Вера сидела возле турникетов в специальной будке,
похожей на трон марсианских коммунистов из фильма "Аэлита", улыбалась,
разменивала деньги; в ее жестах появилась счастливая плавность, совсем как
у виденной однажды в детстве и запомнившейся на всю жизнь продавщицы из
Елисеевского - та, белокурая и женственно полная, резала семгу на фоне
настенной фрески, изображавшей залитую солнцем долину, где прямо в
полуметре от реальности висела прохладная виноградная кисть, - и было
утро, и нежно пело радио, и Вера была девушкой в красном ситцевом платье.
полтора-два больших холщовых мешка. "Кажется, - смутно думала Вера, -
Фрейд где-то сопоставил экскременты и золото. Все-таки умный мужик был,
чего говорить... за что только его так люди ненавидят... вот тот же
Набоков..." И она погружалась в привычные неторопливые мысли, часто
состоявшие из одного только начала и так и не доползавшие до собственного
конца, потому что им на смену приходили другие.
бархатные портьеры, которые посетитель должен был, входя, раздвинуть
плечом, а на стене у входа - купленная в обанкротившейся пельменной
картина, в какой-то странной перспективе изображавшая тройку: трех белых
лошадей, впряженных в заваленные сеном сани, где, не обращая никакого
внимания на бегущих следом сосредоточенных волков, сидели трое - два
гармониста в расстегнутых полушубках и баба без гармони (отчего гармонь
казалась признаком пола). Единственным, что смущало Веру, был какой-то
далекий грохот или гул, иногда доносившийся из-за стен - она никак не
могла взять в толк, что может так странно гудеть под землей, но потом
решила, что это метро, и успокоилась.
На умывальниках появились куски мыла, рядом - настенные электрические
ящики для сушения рук. Словом, когда один постоянный клиент сказал Вере,
что приходит сюда как в театр, она не удивилась сравнению и даже не
особенно была польщена.
очках - он появлялся на месте редко, и как понимала Вера, курировал еще
два-три туалета. Вере он казался очень загадочным и могущественным
человеком, но однажды выяснилось, что заправляет всем вовсе не он.
зеленой бархатной портьеры коротким и властным движением ладони; затем
появлялось его лицо с двумя черными стеклянными эллипсами вместо глаз, а
потом раздавался тонкий голос. В тот раз все было наоборот - сначала Вера
услышала его высокий заискивающий тенор, раздавшийся на лестнице; в ответ
там же что-то снисходительное рявкнул бас, и портьера разошлась - но
вместо ладони и черных очков появилась даже не согнутая, а какая-то
сложившаяся джинсовая спина: это пятился и что-то на ходу объяснял верин
начальник, а вслед за ним шествовал пожилой толстый гном с большой рыжей
бородой, в красной кепке и красной заграничной майке, на которой Вера
прочла:
оглядев помещение, он открыл портфель, вынул связку печатей и приложил
одну из них к листу бумаги, торопливо подставленному начальником Веры.
После этого он дал какую-то короткую инструкцию, ткнул молодого человека в
черных очках пальцем в живот, захохотал и исчез - Вера даже не заметила,
как: стоял напротив зеркала, и - нету, словно нырнул в какой-то только для
гномов открытый подземный ход.
вырос в длину и сказал несколько ни к кому не обращенных фраз, из которых
Вера поняла, что только что исчезнувший гном - на самом деле очень большой
человек и заправляет всеми московскими туалетами.
монетами на стоящем перед ней блюде и выдавая одноразовые полотенца, прямо
ужас.
должна была бы воспринять его некая абстрактная Вера, работающая уборщицей
в туалете, и старалась не думать о том, что сама разбудила эти подземные
силы - и разбудила для смеха, для того, чтобы на стене повисла картина.
Что касалось музыки, то она полагала, что ее желание уже воплотилось в
двух нарисованных гармонях.
настолько теперь она стала значительной и интересной. Теперь Вера довольно
часто видела разных удивительных людей - ученых, космонавтов и артистов, а
однажды туалет посетил отец братского народа маршал Пот Мир Суп - ехал в
Кремль, да не стерпел по дороге. С ним была уйма народу, и пока он сидел в
кабинке, возле вериной будки на длинных флейтах играли какую-то протяжную
и печальную мелодию три волнующихся накрашенных пионера - так трогательно
и хорошо, что Вера украдкой всплакнула.
колонки, и уже на следующий день в сортире заиграла музыка. Теперь к
вериным обязанностям добавилась еще одна - переворачивать и менять
кассеты. Утро обычно начиналось с "Мессы и Реквиема" Джузеппе Верди;
первые взволнованные посетители появлялись обычно тогда, когда страстное
сопрано из второй части уже успевало попросить Господа об избавлении от
вечной смерти.
такт тяжелым ударам невидимого оркестра позвякивала медью на блюде. Потом
обычно ставилась "Рождественская Оратория" Баха или что-нибудь в этом
роде, по-немецки и на духовные темы, и Вера, разбиравшая этот язык с
некоторыми усилиями, прислушивалась, как далекие звонкоголосые дети весело
уверяют в чем-то Господа, пославшего их в дольний мир.
конвоируемое двумя скрипками сопрано.
в обозначенный хриплыми духовыми кузов.
голоса из хора, не замечая уже давно наведенной на них сзади
виолы-да-гамба.
Моцарта, и растревоженная душа медленно успокаивалась, скользя над
холодным мраморным полом какого-то огромного зала, в котором, перебивая
друг друга, дребезжали два минорных рояля.
Валькирии несколько секунд никак не могли взять в толк, что это за
кафельные стены и раковины мелькнули на миг возле их бешено несущихся
вперед коней.
незаметная и даже показавшаяся галлюцинацией. Вера стала замечать какой-то
странный запах, а сказать откровенно - вонь, на которую она раньше не
обращала внимания. По какой-то необъяснимой причине вонь появлялась тогда,
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Куликов Роман
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Суворов Виктор