треснем. Дымок, у тебя есть?
глаза.
длинный палец. - Уродство Сатаны - ничто пред злобой женщины уродством.
Дима, стараясь разрядить обстановку, поспешно и несколько опрометчиво
заполнил паузу, перетянув внимание на себя.
случаю подходит.
вина, пытаясь срочно что-то придумать. Искательно посмотрел на Шута, но
тот был непроницаемо-внимателен. Даже не скалился. Ситуация скалилась сама
за себя. Шут знал, что импровизировать Дима не умеет. Импровиз - Шутова
привиления и прерогатива, спокон веков.
Дима сказку будет рассказывать!
снова облапил партнершу.
Лидке. - Возможно, даже участниками.
ней через стол.
пятнадцать до того, как... это самое... выступил на престол отец наш, Петр
Ликсеич... кузнец жил-был. Василий. Силищи необычайной, скажу я вам, -
лошадь на себе носил. И умом его, как ни дивно сие сочетание, Господь не
обидел. Ох, и смекалистый был кузнец!
добрая душа, сразу вступилась:
поудобнее.
сгинула.
подбородок на кулачке. Шут царственно откинулся на спинку дивана.
Архангельске дело-то было, - догадался он. - Индо немцы всякие диву
давались, нарочно забегали в кузню из своих фахторий - смотрели, ахали, к
себе звали. Не шел.
дочка посадского одного. Девка в самом соку, что говорить. Белая, пышная,
коса до пят... Вроде и сладили уж все, да тянул кузнец, как-то ему было не
так... Подозрение, конечно, Дуню взяло - не иначе, отваживает кто.
Стала... Нет, братьев подговорила проследить. Вызнали, конечно. Каждый...
кажинный вечер ходит кузнец на хранцузскую фахторию и часа три, а то и
поболе, там проводит. И на фахтории-то его уж знают, привечают: ах, мол,
мусью Базиль, как же вам не очень утомительно ходить кажинный вечер по
пять верст туды-сюди, вы б и вовсе к нам, такому мастеру чрезвычайно рады
будем... Вызнали - ходит он к купцу Жозефке Фременкуру, у коего дочка на
выданьи. Страшна, что война - губы да глазищи, а уж сухоляда-то, прости
Господи, чистая чахотка! И вот эдакая фалиса предилекцию Василию
вытворяет. Подглядели в окошко: сидят, значится, двоечко - да кака ж девка
вдвоем с чужим мужиком усядется, это ж жупел выходит! Содом и Гоморра! И
вроде бы, прости Господи, книжку читают. Книжка-то не по-нашему
накорябана, так Жанетка эта вроде как на язык толмачит, а уж чего такая
протолмачит, как не порчу на мужика! На обложке корабль ихний изображен
весьма затейливо, с парусами раздутыми, значится, едет по волнистой воде,
и дым от дырок в боках. Васька, дурень, головушку свою буйную кулачищем
подпер, на Жанетку глазеет, ровно на камень яхонт какой, и глазыньки-то у
него горят, и сам-то дрожит, и щеки-то пятнами - слушает, брательнички
видят - погиб человек, приворожила мосластая ведьма. Принялся Васька
руками вдруг махать, говорит громко: "Эх, кабы у нас!" Поняли - на шабаш
подговаривают, на оргию. После она прощаться стала, из-за стола поднялась,
а он не уходит, вроде неймется ему, говорит: еще, еще! А она с отъявленным
своим картавлением лопочет: ах, мол, нет, мол, мусью Базиль, у вас может
быть неприятность с родителями невесты, никто не поверит, что вы ходите
из-за книг. А Васька уж и вовсе не в себе: пущай не верят, кричит, да и не
из-за книг одних я хожу сюды, свет мой ясный Жанетка, - без тебя мне жизнь
не мила! Едва уйду, такая тоска берет, хошь вой, ровно пес бездомный! Тем
я живу, что вечером сызнова к тебе, а ты ждешь меня, красавица ласковая,
ясная головушка... за тобой весь мир мне открывается, а за мной - един
только хлев мой грязный да тупые наши людишки. Скажи, говорит, люб ли я
тебе хошь на столечко... А она, ведьма, алеючи к нему повертывается: да я,
говорит, кажинную ночку во сне тебя вижу, сокол ты мой, раз не приди - тут
я помру. Захрипел тут Васька, накинулся, зацеловал, а она жмется к нему,
паскудница, и чего-то по-своему бормочет. Во-от... Посля она спрашивает:
как жить-то будем? Ох, не знаю. Васька говорит, и в ноги к ней, в подол
грязный уткнулся, нюхает, дурень, дурман прелестный, коленки будыластые
обнимает. Не могу я без земли этой, без погоста, где мамка лежит, - режь
меня на куски, собакам брось, - и без тебя не могу тож. Она ему: и мне,
мол, без тебя не жить. Все, как скажешь, будет, как захочешь, господин мой
милый, вот я, твоя!.. Нет, Васька говорит, не могу я так, краса
ненаглядная, лебедь чистая, все чин чином сотворим, и будь что будет...
говорит, немку, а Василья спасу - видать, не крепки ведьмины уветы, коли
ушел от ее соблазну, не обмяк. Наутро Васька в кузне своей потеет, а
братья городишко гоношат, рассказывают об делах анчихристовых, сообчают
исправнику: уплывает, дескать, кузнечного дела виртуоз за кордон. И
порешил тогда исправник от греха посадить покамест Ваську, а в городу
разболтать, что поведут его на дыбу.
погибель русского человека. Ни на кого не глядит, нос от всех воротит, а
тут ее и встречают всем миром. Ты, говорят, куды? Молчит. Ты, Дуняшка
говорит, жениха мово портить бежишь? Молчит, белая стала. Тут Дуняшка на
нее бросилась, хотела волоса повыдрать, да только за ведьму-то черт радел
- отлетела Дуня. Что ж вы смотрите, говорит, люди добрые? Креста на вас
вовсе нет! Тут мужики на Жанетку и двинули. Раздели ее, хвост все
искали... Не нашли. Тогда оне, сколько их было, прошлись по ней раза.
Бабы, правду сказать, посля их корили - как-де вам не мерзостно, об
бесовку поганились... ну да сделанного не вернешь. Во-от. И бросили башкой
в канаву, а ноги на дорогу, чтоб все видели ее грех да стыдобу. Тем часом
отпустили Ваську, плетей только дали слегка. Идет это он к кузне, а все
по-за заборами прячутся и доглядывают, потому как одна ему дорога - мимо
места, где Жанетка валяется. Ну да она к тому времени померла уже, только
повозилась в грязи маленько - как бы подол все искала, срам прикрыть... И
вот видит Васька - ноги. Чьи, мол, ноги? Подошел, глянул. И весь серый
стал, рухнул рядом и заревел, ровно медведь на рогатине. Вытащил, рубахой
прикрыл и все целует, и ажно плачет. Посля встал, руки к небу простер, -
Дима, сам того не замечая, поднялся, протянул руки к потолку: голос его
дрожал и звенел. - Господи, кричит, не уберег я красавицу свою, отдал
ласточку на смех и поругание, как же мне жить теперь, надоумь, верни ее
или самого меня убей! Так вот в голову себе вцепился и орет: не уберег! -
Дима вцепился себе в волосы; с перекошенным лицом крикнул так, что всех
мороз продрал по коже: - Не уберег!!! - медленно опустил руки. Облизнул
дрожащие губы. - Ясно дело, молчит царь небесный, потому как не к его
департаменту Жанетка приписана. Во-от... А на самом-то деле крепка, видно,
порча оказалось, и не по слабости ее, а по своему недомыслию отказался
тогда Василий от ведьминого увету, потому как, проплакав весь белый день в
кузне над бесовкою своей, пошел он, яко тать, в нощи, с кувалдой по
городишку. В дом заберется и спящих по головушкам: тюк-тюк! Чуть не до
зорьки злобствовал, двенадцать семей уходил вчистую. Детишков, правду
сказать, отпускал. Детишки-то крик и подняли, а то невесть сколько сгубил
бы он в ту ночь. На рассвете взяли его мужики на ножи...
выпытывал он у будущего информацию, не ведая даже, что это - информация, и
переплавляя ее не в куцые прикидки, а в крик, в боль неизвестно за кого?
Ведь он не думал ни о чем таком, просто пытался фантазировать. И поймал
волну. И внезапно провалился в мир исступленно напрягшихся переживаний,
куда более реальный для него, чем мир сидящих вокруг тел и стоящих вокруг
стен. А там, в том мире, была истина...
обнаружил, что стоит. Саднило кожу на голове, будто кто-то пытался вырвать
у него волосы. Вокруг были все, даже танцевавшие. Шут по-прежнему сидел
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Корнев Павел