Чтение 2–й страницы книги ~Художник~

Вождь успокоился. Он тяжело вздохнул, а потом нагнулся и заботливо
расправил сбившуюся под художником шкуру.

- Стереть важно, - сказал он.

Художник закрыл глаза.

...Он помогал резать корни, потрошил рыбу, выделывал шкуры. Над ним
смеялись. Иногда он выбирался из пещеры и останавливался у входа, вдыхая
свежий, просторный воздух и глядя в лес. Ходить было трудно, но солнце
горячим языком вылизывало его перекошенное тело. Художник щурился и
мечтал.

В редкие мгновения, когда он оставался в пещере наедине с детьми и
глупыми полуслепыми старухами, он подходил к своей стене. Рисунки были
стерты, но художник гладил стену ладонями, в кожу которых все глубже
въедалась земля, ласкал холодный камень огрубевшими пальцами, творя
воображаемые картины, и вдруг снова, как в прежние времена, он осознавал,
что правильно ведет эту линию и вот эту тоже; будь они видны, на него
смотрел бы со стены влажный удивленный глаз косули...

А старейшины все припоминали способ извести медведя, и каждый говорил
свое и упрекал остальных в молодости, и вождь не решался рискнуть.

Однажды, опираясь на крепкую палку, художник вышел из пещеры и
заковылял туда, где его помощник брал глину.

Он дошел через час. Набрал сколько мог унести и поплелся обратно,
часто присаживаясь отдохнуть, вытягивая усохшую ногу и подпирая подбородок
суковатым костылем.

Он нашел большой валун неподалеку от пещеры и сел возле; начал
растирать глину - неумело, но любовно и тщательно, чувствуя, как она
постепенно перестает быть глиной и становится краской.

Потом он обессиленно лег, уткнувшись затылком в мягкую траву. Небо
сияло. Художник подумал, что очень давно не видел звезд. Он с трудом сел и
начал рисовать.

...И вновь увидел, как громадный серый ком беззвучно рухнул откуда-то
сверху, вскрикнул растирающий глину, и лишь тогда медведь взревел, почуяв
кровь. Тоненькие ноги, торчащие из-под туши, дернулись по земле. Морда
медведя стала багровой. Художник попятился, неловко выставив копье, потом
закричал от ужаса. Все произошло так неожиданно и внезапно, ведь
растирающий только что разговаривал и старался успокоить художника - и,
отстранив его крепким локтем, пошел первым... Медведь поднял голову и
опять зарычал. Художник попятился и споткнулся, упал навзничь, цепляясь за
копье, и медведь бросился. Художник швырнул копье и попал, но медведь лишь
взревел сильнее, художник вскочил, медведь прыгнул, художник прыгнул тоже
и покатился с откоса, а следом за ним с нарастающим гулом и грохотом,
вздымая облака пыли, понеслась лавина песка и щебня...

Он рисовал. Он рассказывал, и плакал, и просил: не надо смеяться. В
том, что случилось, нет ничего смешного. Он закончил одну картину, другую,
третью, четвертую, срисовывая с памяти все, как было. Он не жалел красок.
Его била дрожь. Ему хотелось, чтобы хоть на миг всем стало так же больно и
обидно, как больно и обидно ему, чтобы все поняли. И перестали смеяться.
Он нарисовал себя, искалеченного, скрюченного, как сухая травинка,
опрокинутого на шкуру, - и пустую стену рядом.

Он вернулся в пещеру поздно, люди уже спали. Его глаза тоже
смыкались, он был опустошен; сладкая усталость умиротворяла и расслабляла
его. Он уснул мгновенно, и этой ночью его не преследовали кошмары -
медведь и вождь.

Вождь пришел к нему после полудня. Его ноздри широко раздувались, и
верхняя губа то и дело вздергивалась, обнажая зубы.

- Ты рисовал? - отрывисто спросил вождь.

Художник отложил рыбу, которую потрошил.

- Я рисовал, - ответил он. - Я - рисующий людей и зверей.

- Зачем ты рисовал? Я не велел.

- Я люблю. Я решил сам, потому что ты не велишь, а я люблю.

Вождь сдержался.

- Зачем ты рисовал такое? - спросил он, пряча руки за спину. - Это
самое вредное, что ты нарисовал.

- Я рисовал, что видел. Я рисовал, что думал.

- Ты рисовал, как медведь вас ел.

- Да.

- Некоторые уже видели, и некоторые еще увидят. Мы сотрем, но
некоторые увидят, пока мы не сотрем. Они никогда не решатся войти к
медведю. Он страшный.

- Да, - подтвердил художник, - он страшный.

- Ты для этого рисовал?

- Нет.

- Для чего же ты рисовал?

- Я не мог не нарисовать.

Вождь задумался, морща лоб.

- Ты испугал все племя, - сказал он.

- Я не думал об этом.

- О чем ты думал?

Художник помедлил.

- О себе. Когда я рисую, я всегда думаю о себе и о том, чего хочу. И
что люблю. Я думал о том, как мне больно. И еще я думал о растирающем
глину.

Вождь быстро оглянулся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли
кто-нибудь их разговор, и резко спросил:

- Тогда почему медведь похож на меня?!

Художник молчал. Об этом он не знал.

- Я сразу понял, - сказал вождь. - Ты хотел сделать мне плохо.

- Нет, - ответил художник безнадежно. - Я не люблю делать плохо. Я
люблю делать хорошо.

- Тогда ты пойдешь и сотрешь, - сказал вождь. - И нарисуешь все не
так, потому что так страшно. Твой медведь - страшный.

- Он не мой медведь. Он сам медведь, и был такой.

- Ты нарисуешь другого. Ты нарисуешь маленького-маленького медведя и
больших-больших охотников с большими-большими копьями. Тогда никто не
станет бояться. Я сам буду водить охотников смотреть на твою картину. А
потом велю им убить медведя.

- Нет, - сказал художник. - Медведь был не такой. Я не могу рисовать
не такого медведя, потому что могу рисовать только такого, какой был.

- Тогда ты будешь изгнан, - сказал вождь, - и погибнешь один в лесу.
И даже если ты найдешь чужих, они сперва поманят и похвалят тебя, а потом
съедят.

Так или иначе, меня везде съедят, подумал художник. У него заболели
едва затянувшиеся раны. Он промолчал.

- Когда все станут смелыми от маленького медведя, они его убьют, - и
у нас будет пещера.

- Когда они, - не выдержал художник, - увидят настоящего большого
медведя, они испугаются еще больше, потому что думали, что он маленький
медведь.

- Пусть, - ответил вождь спокойно. - Когда медведь бросится, им
придется драться, потому что он бросится на них.

- Он многих убьет.

- Да. Но у нас будет большая пещера.

- Когда многие погибнут, большая пещера станет не нужна.

Вождь поразмыслил.

- Большая пещера всегда нужна, - сказал он. - Медведя надо убить,
потому что мы уже сказали, что его надо убить, и теперь не можем сказать,
что убивать не надо.

Художнику нечего было ответить. Он опустил голову.

- В новой пещере я разрешу тебе рисовать на стене и дам помощника, -
мягко сказал вождь. - Иди.

Художник пошел, и вождь довел его до выхода, поддерживая своими
мощными руками. Он так поддерживал, что художнику казалось, будто он
выздоровел и даже никогда не был ранен, - вот как легко было идти, пока
поддерживал вождь. Но вождь поддерживал недолго, и весь путь художник
прошел один.

У валуна, опершись на копья, стояли два молодых охотника и тихо
разговаривали. Художник, навалившись на костыль, остановился за кустами и
уставился в их широкие коричневые спины.

- Смотри, - говорил один другому. - Вот, оказывается, где был
медведь.

- Да, - отвечал другой. - Смотри, как он прыгнул. Передние лапы
вытянуты, а брюхо беззащитно. Если прыгнуть ему навстречу и поднять копье,
он брюхом напорется на копье.

- Но они этого не знали. А видишь, как здесь нарисовано. Удобно зайти
с двух сторон.

- Да. Помнишь прием, который мы придумали?

- Жаль, что они не знали приема, который мы придумали.

- Жаль, что они не знали, как прыгнет медведь.

- Жаль, что они не знали, где сидит медведь.

Они неловко помолчали, поглядывая на валун.

- Но мы-то теперь знаем, - сказал один.

Второй облегченно вздохнул и перекинул копье в правую руку.

- Да, - сказал он. - Мы знаем.

Больше они не говорили. Стискивая копья, они еще раз посмотрели друг
другу в глаза и ушли, проскальзывая сквозь кустарник беззвучно, словно
тени.

Художник опустился на землю. Из него будто вынули все мышцы и все
кости. Он мучительно жалел, что не может пойти с теми двумя, и раз уж он
не может пойти, то не стоило шевелиться совсем. Оставалось только ждать.

Небо затуманилось, и по листьям зашуршал тихий дождь. В воздухе
повисла мелкая водяная пыль, тревожа ноздри, обостряя пряные запахи. Под