пожухли. Настоящего возраста преподобного не знал никто; некоторые,
склонные к суевериям, утверждали всерьез, что он ровесник своей церкви, а
той перевалило уже за пять шестидесятилетий.
могучего и грозного, возглашенного пророком Сарагом тридцать поколений
назад. Вера потребовала знания Речений пророка, учеников его и
последователей - и, пока одногодки Вайна играли в "выбей птичку", мальчик
корпел над тяжелыми, хрупкими листами священных книг. Изучал он не только
свою религию, но также верования безбожников-горцев и, пуще того,
интери-огнепоклонников, почитающих за Вевладыку - Всеврага, которого сам
пророк назвал Князем Огней, повелителем адского пламени.
семинарию. Но очень не вовремя умер от удара, вызванного запойным
пьянством, его отец. Юноше уже исполнилось полтора цикла, без двух лет
двадцать, и во владение наследством - домом и лавкой - он вступил без
проволочек. А с лавкой... какая там учеба. Да и неприлично бросать
отцовское дело.
показалась - великий грех - куда большей.
близким дождем. Сухое аргитянское лето вот-вот должно было завершиться.
пуговицы, но невыносимая духота заставила его изменить привычке.
Приближение грозы давило сердце и душу.
он сам: рубашка расстегнута до пупа, смоляно-черные волосы растрепаны,
автомат болтается на ремне, большие пальцы заткнуты за пояс. Воплощение
абсолютного ублюдка.
отец. Старшие почему-то предпочитали обращаться по фамилии, по-своему не
менее оскорбительной, чем прозвище, брошенное кем-то из сверстников и с
радостью подхваченное - ведь Толлиер на северном диалекте означает
"коромысло весов", а перед войной слово это обрело новый смысл -
соглашатель, почти предатель. Харраэ же звала его Торгар - этим
послеименем интери награждали старшего сына в семье.
разговаривать.
все же истинная - служила частью маски, одеваемой им изо дня в день. Так
охраняем мы души свои - пусть все вокруг ляжет золою, пусть ярится огонь,
но сердце мое - мой замок и лен. Они не войдут в него.
самого утра ищет.
голос: - Под тебя вроде копает наш преподобный. Ты и сам хорош, конечно...
намертво гортань: не вздохнуть, не возразить, не оправдаться...
по плечу, того внутренне передернуло. - А я домой, баиньки, притомился за
ночь...
дешевеньких серебряных колец на медной булавке, подкинул, поймал,
распрощался и ушел. А Вайн так и остался стоять посреди улицы. Со стороны
горского гетто донесся выстрел. Еще один, и автоматная очередь. Снова
тишина. Немилосердное солнце прожигало дыры в сером пологе облаков, и на
город сверху смотрело яростное бело-голубое небо.
небо поглощало клочья дыма, они таяли, исчезали. Даже за несколько
кварталов Вайна преследовал низкий стон обезумевшего пламени.
остановился, содрал рубаху через голову, скомкал, да так и пошел с ней в
руках, куда ноги несут и глаза глядят.
поверхности воды плыла третья луна, отражаясь в небе. Вайна стошнило рядом
с луной, и ему стало немного легче. Немного. Огонь все еще плясал перед
его внутренним взором.
Интери всегда считали пожары благословением божьим. Но этот огонь
выплеснулся из самого ада.
обескровленный труп. Только люди в синем ходят по его улицам этой ночью, и
все они - на площади перед капищем. Но нет - кто-то сидит там, в
непроглядной тени, следит за ним, блестя глазами...
полминуты взводил курок, ткнул дулом в тень. "Кто там?", неестественно
громко спросил он. Стены отозвались насмешливым хмыканьем.
комком человеческой фигурки. "Вылезай", грубо приказал он. Снова нет
ответа. Только едва слышный полустон-полувизг, непрестанный, дрожащий,
звериный...
сменившись хрипом, но тот, кто сидел там, забившись в щель меж двух
сараев, держался крепко. Вайн рванул изо всех сил, что-то оглушительно
хрустнуло; сидевший вылетел на свет, царапая ногтями старые доски в
попытках удержаться, и Вайн от неожиданности отпустил ее руку. Тонкие
черты лица корежил дикий ужас, по плечам рассыпались светлые волосы - знак
дьявола.
начала визжать. Она не сделала и попытки убежать, спрятаться, просто
стояла, издавая горлом жалобный писк. Вайн дрожащей рукой отвесил ей
пощечину, и она замолчала.
будь она хоть демон, хоть саламандра. Бросить тут? Наткнется кто другой, и
все равно площадь. Значит - укрыть на время, пока не уймется захлестнувшее
Город Тысячи Дорог безумие. Да. Это будет достойно.
площади города. На флагштоке перед входом вяло колыхался ультрамариновый
вымпел.
торжественных речей при большом скоплении народа. Речи произносились
довольно часто, всякий раз в ознаменование побед Гемирской Империи на
северном фронте, заключавшихся поначалу в наступлении, а последнее время
больше в отступлении - стратегическом, конечно. Развиднелось; солнце
палило нещадно, плыл воздух на мостовой, хозяйки жарили оладьи на
раскаленных карнизах. Вайн намеренно задержался с приходом, боясь
предстоящей беседы.
- вышвырнули и спалили конторки, приволокли трактирные столы и лавки,
поставили в дальнем углу стойку, где можно было получить пива и пирожков -
за счет города. Сейчас почти все соратники Вайна собрались здесь, спасаясь
от жуткой послеполуденной жары; те, кто еще мог, весело приветствовали
его, остальные дремали, сморенные духотой и пивом.
отряде: как к своему, городскому дурачку. Свои могут и подшутить над ним,
и поиздеваться, но стоит кому чужому обидеть - все встанут на защиту. Эта
роль тоже принадлежала маске, крепя ее к живому лицу; поначалу крепления
эти терли до крови, потом он привык.
конфедерации сидел бургомистр. Старую табличку кто-то остервенело сбил
прикладом, едва не проломив хлипкую стенку, новой так и не повесили. Да и
что вешать, раз все и так знают, что Рред Ллаин главный человек в городе.
лишь трижды, на инспекции; каждый раз оказывались весьма довольны. В
остальном же горожане сами собой управляли, сами на себя доносили и сами
себя расстреливали. А Рред Ллаин до войны служил письмоводителем при
магистрате, и к нынешнему своему посту относился, как к заслуженному
повышению.
глаза и вошел без стука.
настолько, что трудно было понять, как умещается на нем широкое седалище
хозяина города. Покоились на столешнице и бумаги, витки, гармошки
тетрадей, конверты с гербовой печатью, но больше было вещей, особенно -
серебряных подсвечников интерийской работы; здоровенный канделябр в углу
как бы завершал их ряд.
цветком пурпурника - эмблемой Аргитянского Добровольческого Корпуса - он,
как и все, расстегнул, обнажив живот, буро-розовый и округлый, точно
коровье вымя.
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк
Юрьев Сергей
Шилова Юлия