Чтение 2–й страницы книги ~Ворон~

- Создать новый мир, - сказал Антиох. - Собой заполнить все, что
есть. Сделать людей, землю, ночной звездный купол. Миросоздание... И
вместе с тем - мироумирание. Ведь делать приходится из себя. Другого
материала нет. Чем больше мой мир, тем меньше я. И тем бледнее, тоньше все
это.

Распахнул невидящие глаза.

- Помнишь, мы говорили об абсолютном тексте?

- Нет, конечно, - сказал я, обмахиваясь потной ладонью. - И не
надейся. Не хватало еще помнить...

- Он есть, - очень серьезно сказал Антиох. Замер. Глядя в одну точку,
повел пальцем в воздухе, по невидимой строке. - Недобрые были знамения.
Подходившие обозы видали белых волков, страшно подвывавших на степных
курганах. Лошади падали от неизвестной причины. Кончились городки и
сторожки, вошли в степи Дикого поля. Зной стоял над пустынной равниной,
где люди брели по плечи в траве. Кружились стервятники в горячем небе. По
дальнему краю волнами ходили миражи. Закаты были коротки - желты, зелены.
Скрипом телег, ржанием лошадей наполнилась степь. Вековечной тоской пахнул
дым костров из сухого навоза. Быстро падала ночь. Пылали страшные звезды.
Степь была пуста - ни дорог, ни троп. Все чаще попадались высохшие русла
оврагов. От белого света, от сухого треска кузнечиков кружились головы.
Ленивые птицы слетались на раздутые ребра павших коней...

То ли погода действовала, то ли что. У меня слабо кольнуло сердце.
Перевернулись стены. Солнце хлынуло прямо в лицо. Встал слепящий туман.
Комната задрожала и расплылась. Мелькнули какие-то тени. Голос Антиоха
доносился издалека - комариным писком. Дунул горячий ветер. Волнами пошла
шелковая, поющая трава. Острый запах земли ударил в нос. Каркнула ворона -
складывая треугольные крылья, понеслась низко над степью. Упала в ковыли.
Белый матерый волк, облизав розовым языком морду, строго смотрел на меня.
Желтели беспощадные глаза. Зрачки быстро сужались и расширялись. Локтями я
чувствовал раму окна, а под ногами пол. Но их не было. Бездонное,
невероятной синевы небо легло на горизонт. Долетело невнятное: скрип...
оклики... щелканье кнутов... Волк махнул хвостом и попятился...

Антиох тряс меня за плечи. Заглядывал с острым любопытством - вытянув
шею. Жадно спросил: - Что, что, что?

- Ну ты и того - совсем уже... - обалдело сказал я.

- Видел?

- Фу-у...

Он стал быстро-быстро обкусывать ноготь на большом пальце.

- Было так: все померкло, свет погас. Некоторое удушье, не хватает
воздуха, стеснение в груди. И вдруг, сразу - лес, малиновое солнце,
черные, громадные ели. Стонут и качаются. Синие лишайники. Крохотный огонь
на папоротнике. Птицы поднимаются из сумеречной травы и тянутся к закату.

- Пошел ты куда подальше, - ответил я, окончательно приходя в себя. -
Ерундой тут занимаешься, словоблудием...

- Я тоже не отчетливо представляю, - отпуская меня, с сожалением
сказал Антиох. - Чувствую, а увидеть не могу - как сквозь мутное стекло.

Поднял с пола книгу, задумчиво открыл, скользнул по тексту, и вдруг,
не торопясь, как будто так и надо, начал выдирать страницу за страницей -
с мучительным треском.

Меня ужасно клонило в сон. Веки слипались, и в голове была гулкая
пустота. Напрасно я пришел. Ему уже ничем не поможешь. Бесполезное это
занятие.

Кто-то тронул за локоть. Буратино, слезший с кровати, стоял передо
мной. Лицом к лицу. Чуть не протыкая носом.

- Дай закурить, дядя, пересохло от ваших разговоров, - хрипловатым
голосом сказал он. - Ну чего уставился? Папиросы не найдется? - не
дождавшись, махнул рукой. - А... все вы тут чокнутые...

- Неслабая игрушка, - сказал я, машинально отталкивая колючий нос.

- Сам ты игрушка, дядя, - обиделся Буратино.

И, неожиданно нырнув вперед, больно укусил меня за палец мелкими,
острыми зубами.

Неделю спустя я возвращался домой.

Было уже поздно. День давно сгорел и легкий пепел его развеялся.
Сошла темнота. Проступили мохнатые звезды. Мигали в каменной духоте над
горбатыми крышами. Лунный свет застыл в тихих улицах. Светились мутные
рельсы. Бесшумно, как бабочки, пролетали по ним цветные огни трамваев.

Переулок, где я жил, тянулся от проспекта до канала. Он был узкий и
кривой. Будто средневековый. Давясь слабым эхом, торопливо глотал мои
шаги. Разевал звериные пасти подворотен.

Очень неприветливый был переулок.

Я невольно оглядывался.

Сиреневые тусклые пятна лежали под редкими фонарями.

Мне оставалось уже немного, когда впереди, где один из домов выпирал
прямо на мостовую, в плотной тени шевельнулась громоздкая фигура.

У нас в переулке это бывает. Иногда стоят. По двое или по трое.
Наверное - мысли. Ждут с кем поделиться. И, бывает, делятся. Весьма
оживленно. Я как-то попал на такой коллоквиум. Ничего интересного. Потом
здорово распухла губа и шатались два зуба. Одно хорошо: если лицо знакомое
- отсюда, из переулка, то разговор не завязывается. Вроде как не о чем.
Нужна свежая тема. Я сильно рассчитывал, что мое лицо знакомое. Хожу здесь
пять лет. Однако, взял левее - на всякий случай, фигура тоже взяла. Тогда
я свернул вправо - уже не рассчитывая. Фигура немедленно переместилась
туда же, загородив мне дорогу.

Первое, что я понял - это дворник. Обыкновенный дворник. Сапоги и
метла. Белый жестяной фартук. Борода лопатой. На груди здоровенная
металлическая бляха.

- Так что, ваше благородие, премного вами довольны, - сказал он.
Откашлялся, как паровоз. Выпятил широкую грудь. Свет попал на бляху и она
засияла надраенным серебром. - И супруга наша, Анастасия Брюханова, бога
за вас молит...

- Э... свободен, голубчик, - с чувством ответил я.

И попытался прошмыгнуть.

Дворник стоял, как скала. Я налетел, ушибся и отступил назад.

- Не дайте пропасть, ваше превосходительство, - опять сказал он очень
жалобно. - Окажите такую милость. Чтобы отпустил. Нет мне жизни: все мое -
там, я - здесь... Он вас послушает, ваше сиятельство!.. Не виноватый я, -
медаль у меня за беспорочную службу... Супруга тоже... И детишкам прикажу,
ваше высокоблагородие!..

Железная, нечесаная борода его росла прямо от бровей. Лоб был
вздутый, как у мыслителя. Он дохнул, и меня качнуло могучим запахом
чеснока.

- Разумеется, можешь идти, голубчик, я тебя отпускаю, - ласково
разрешил я.

Зря разрешил. Потому что наступило молчание. Нехорошее какое-то,
сокрушительное.

- Так, - сурово произнес дворник. - Дурочку, значит, валяешь? Уронил
метлу. Она треснулась об асфальт. Сдвинув медвежьи брови, посмотрел на мои
сандалии. Потом в лицо. Взгляд был на редкость недобрый. Потом опять на
сандалии. Что он в них нашел? Обыкновенные сандалии, сорок первого
размера.

- Ни в коем случае, - быстро сказал я. - Вы просили отпустить -
пожалуйста. Идите, куда вам надо. А я - куда мне.

И я сделал вторую попытку проскочить.

Но дворник поднял руку.

- А вот это как же?

Рука была похожа на окорок в мясном магазине. У меня такие ноги.
Хотя, пожалуй, поменьше. Но не это главное. В руке был топор. Нормальная
штука - килограммов на шесть: деревянная масляная рукоять и вороненое
лезвие со светлой кромкой.

У меня упало сердце. Как камень. Даже плеснуло в желудке.

- Тот самый, - объяснил дворник. - Которым на канале... Верно, верно
- мой топорик. Под лавкой произрастал, на поленьях... Я его из тысячи
отличу...

Он держал топор, как спичку, без напряжения.

Справа был сад. Синий блеск лежал на широких тополях. Глухо шумели
кроны. Оборвался лист. Медленно поплыл - куда-то в прошлый век, не желая
существовать в страшной ночи и безмолвии. Дома придвинулись. Сверкнули
черные окна. Воздух загустел. Опустились бессмысленные фонари.

Вдруг стало тесно.

- Или подкинуть его? - понизив голос до хрипа, сказал дворник.
Неожиданно и дико подмигнул морщинистым веком. - Уж так он мне надоел, так
надоел. Это походить с ним надо, чтобы понять, как надоел. И не нужно, а
берешь. Привязанный... Руки отмотал, пальцы опухли. - Он растопырил
сардельковые пальцы. Гнутые, твердые ногти врезались в шелушащуюся кожу. -
А подкинуть, и дело с концами. Не моя забота, знать ничего не знаю...
Домик-то я приметил, где стоит - за мостом. Все как раньше. Перекрасили
только. И квартирку знаю, на четвертом этаже. Цела квартирка... Вот и
подкинуть туда. Будто просмотрели его, не заметили в горячке... Или во
дворе брошу - даже лучше, обронил и все...

Я слушал эту галиматью и соображал: если осторожно отойти - кинется
или нет?

- А то иногда думаю: может кровью смоет? А?.. Наворотят же сюжет,
прости господи!.. - Дворник опустил топор, и лезвие его качнулось над
мелкими трещинками асфальта. - Может он того и ждет, чтобы кровь была?
Боюсь я этого... Думаю и боюсь... Это же - как? С ума сойдешь раньше. -