естественно, раскурил здесь не он, а кто-то другой.
гораздо сложнее, господин Глебски. Но мы поговорим об этом позже. Пойдемте
в ваш номер.
и снова закрыл дверцы стенного шкафа и, подойдя к окну, похлопал ладонями
по портьерам. По-моему, ему очень хотелось заглянуть также и под кровать,
но он сдержался. Мы вышли в коридор.
короткого молчания, - что его специальность - так называемые медвежатники.
А у вас какая специальность, если это, конечно, не секрет?
преступления, растраты, подлоги, подделка государственных бумаг...
свеж, на столе - ни пылинки, за промытым окном - снежная равнина и
сиреневые горы.
хозяйничала Кайса. Чемодан мой был раскрыт, вещи аккуратно разложены, а
Кайса взбивала подушки.
приходилось, господин Глебски, замечать, насколько неизвестное интереснее
познанного? Неизвестное будоражит мысль, заставляет кровь быстрее бежать
по жилам, рождает удивительные фантазии, обещает, манит. Неизвестное
подобно мерцающему огоньку в черной бездне ночи. Но ставши познанным, оно
становится плоским, серым и неразличимо сливается с серым фоном будней.
Кайсу и понимал Згута. Пышечка-кубышечка на фоне постели выглядела
необычайно заманчиво. Было в ней что-то неизвестное, что-то еще
непознанное...
делайте что хотите. Лыжи, мази, снаряжение - все к вашим услугам внизу,
обращайтесь при необходимости прямо ко мне. Обед в шесть, а если вздумаете
перекусить прямо сейчас или освежиться - я имею в виду напитки, -
обращайтесь к Кайсе. Приветствую вас.
совершенства, а я достал сигарету, закурил и подошел к окну. Я был один.
Благословенное небо, всеблагой Господи, наконец-то я был один! Я знаю -
нехорошо так говорить и даже думать, но до чего же в наше время сложно
устроиться таким образом, чтобы хоть на неделю, хоть на сутки, хоть на
несколько часов остаться в одиночестве! Нет, я люблю своих детей, я люблю
свою жену, у меня нет никаких злых чувств к моим родственникам, и
большинство моих друзей и знакомых вполне тактичные и приятные в общении
люди. Но когда изо дня в день, из часа в час они непрерывно толкутся возле
меня, сменяя друг друга, и нет никакой, ни малейшей возможности прекратить
эту толчею, отделить себя от всех, запереться, отключиться... Сам я этого
не читал, но вот сын мой утверждает, будто главный бич человека в
современном мире - это одиночество и отчужденность. Не знаю, не уверен.
Либо все это поэтические выдумки, либо такой уж я невезучий человек. Во
всяком случае, для меня две недельки отчужденности и одиночества - это как
раз то, что нужно. И чтобы не было ничего такого, что я обязан делать, а
было бы только то, что мне хочется делать. Сигарета, которую я закурю,
потому что мне хочется, а не потому, что мне суют под нос пачку. И которую
я не закурю, если мне не хочется, именно потому что мне не хочется, а
вовсе не потому, что мадам Зельц не выносит табачного дыма... Рюмка бренди
у горящего камина - это хорошо. Это действительно будет неплохо. Вообще
мне здесь, кажется, будет неплохо. И это просто прекрасно. Мне хорошо с
самим собой, с моим собственным телом, еще сравнительно не старым, еще
крепким, которое можно будет поставить на лыжи и бросить вон туда, через
всю равнину, к сиреневым отрогам, по свистящему снегу, и вон тогда станет
совсем уж превосходно...
Была она в пестром платье в обтяжку, которое топорщилось на ней спереди и
сзади, в крошечном кружевном фартуке, шею охватывало ожерелье из крупных
деревянных бусин. Носки она держала несколько внутрь и не была похожа ни
на одну из моих знакомых, и это тоже было хорошо.
третьем тоже. Только там они не живут. А может, с дочерью. Не разобрать.
Красавица, все глазами смотрит...
играют и по стенам ползают. Шалуны они, только унылые. На психической
почве. - Она снова закраснелась и принялась водить плечами.
совсем.
так... Стоят просто. Не спят, не едят, только на постое стоят...
господина дю Барнстокра утащили. Ищем, ищем везде - нет туфлей. А они их в
музей занесли, да там и оставили. И еще следы оставляют...
звонить. То из одного номера, то из другого. Приду, а там никого нет.
надо. Пойду-ка я лучше в душ.
спальню за бельем. Там я сложил на столике в изголовье стопку книг,
подумав мельком, что зря я их, пожалуй, сюда тащил, сбросил ботинки, сунул
ноги в шлепанцы и, захватив купальное полотенце, отправился в душ. Кайса
уже ушла, пепельница на столе снова сияла девственной чистотой. В коридоре
было пустынно, откуда-то доносилось постукивание бильярдных шаров - должно
быть, развлекался унылый шалун на психической почве. Как его... Симонэ,
кажется.
оказалась заперта. Некоторое время я стоял в нерешительности, осторожно
крутя пластмассовую ручку. Кто-то неторопливо, грузным шагом прошел по
коридору. Можно, конечно, спуститься в душевую на первом этаже, подумал я.
А можно и не спускаться. Можно сначала пробежаться на лыжах. Я рассеянно
уставился на деревянную лестницу, ведущую, видимо, на крышу. Или,
например, подняться на крышу и полюбоваться видом. Говорят, здесь
неописуемо хороши восходы и закаты. А все-таки свинство, что душ заперт.
Или там кто-то засел? Да нет тихо... Я еще раз подергал ручку. А, ладно.
Бог с ним, с душем. Успеется. Я повернулся и пошел к себе.
секунду я понял: пахло трубочным табаком, совсем как в номере-музее. Я
немедленно взглянул на пепельницу. Курящейся трубки там не было - была
горка пепла вперемешку с табачными крошками. На постое стоят, вспомнилось
мне. Не пьют, не едят, только следы оставляют...
когтями, лениво вышел сенбернар Лель, с ухмылкой посмотрел на меня и
потянулся.
отъехал метров на пятьдесят, падая на каждом шагу, а затем возвратился,
проваливаясь по колено, таща лыжи и палки в охапке, роняя их, подбирая и
снова роняя, - казалось, над этими скорбными голубыми рытвинами и шрамами
в снегу до сих пор не осели замерзшие проклятия. Но в остальном снежный
покров долины был чист и нетронут, как новенькая накрахмаленная простыня.
солнцу, все наращивая темп, зажмурившись от солнца и наслаждения, с каждым
выдохом выбрасывая из себя скуку прокуренных кабинетов, затхлых бумаг,
слезливых подследственных и брюзжащего начальства, тоску заунывных
политических споров и бородатых анекдотов, мелочных хлопот жены и наскоков
подрастающего поколения... унылые заслякощенные улицы, провонявшие
сургучом коридоры, пустые пасти угрюмых, как подбитые танки, сейфов,
выцветшие голубенькие обои в столовой, и выцветшие розовенькие обои в
Лукин Евгений
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман