Чтение 2–й страницы книги ~Изгнанник самовольный~

становились хранителями духовного наследия, до того на родине запретного. А
беглецы-неудачники кончали жизнь на каторге.

И те, и другие случаи во все времена имели место. Пушкин, разумеется,
знал о них, подобные события происходили с его знакомыми, и поэт не раз
примеривал их судьбу на себя. Итак, не остается лазейки для сомнений, что
Пушкин, решая стать беглецом, хотел он того или нет, был вынужден
присовокупить к этому эмиграцию.

Не сыскать в истории русской литературы другого писателя, который был
бы одновременно таким простым и таким загадочным, как Пушкин. Одним из
любимых занятий его было рисовать собственные профили. Он делал это всю
жизнь, и в дошедших до нас рукописях можно собрать интересную коллекцию.
Впрочем, на эту тему уже имеется обширная литература. Но в ней не найти
ответа на простой вопрос, который невольно возникает: почему все профили
поэта, сделанные им самим, смотрят только на Запад? Впрочем, это, конечно
же, шутка.

Серьезный вопрос в том, почему мечта жизни поэта не осуществилась. Кто
или что помешало поэту осуществить хотя б одну из своих попыток: царь?
тайная полиция? чувство долга перед отечеством? женщины, которых он любил?
деньги? собственный характер? страх? Наверное, даже у гения лежит пропасть
между желаниями и их осуществлением. Поэт по природе своей беглец, и если
бежать ему некуда, то он бежит от самого себя. Пушкину было от кого бежать и
было куда: ему тесно, ему душно в России. Он называл себя то "беглецом", то
"изгнанником", хотя беглец -- самовольно спасающийся от властей, а изгнанник
-- человек, насильственно удаленный. Парадокс великого поэта в том, что он
считал себя беглецом даже тогда, когда был в ссылке, то есть был
изгнанником. И чувствовал себя изгнанником в Москве или в Петербурге, когда
вовсе не был в ссылке. На вопрос, кто же он, поэт, как мы знаем, ответил о
себе сам:

...Изгнанник самовольный,

И светом, и собой, и жизнью недовольный,

С душой задумчивой.

Естественное его желание посмотреть мир -- подавлено, запрещено,
сделано преступлением. Ему не дали возможности увидеть Европу, Африку,
Китай, куда он стремился, насильно изолировали от живой западной культуры.
Солнце русской поэзии взошло на Востоке и хотело сесть на Западе. Но
осуществиться этому было не суждено. Доведенный до отчаяния, незадолго до
смерти поэт сам сформулировал свое отношение к родине, которую любил:
"...черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!".

Мировое значение Пушкина всегда преувеличивалось и искажалось.
"Обвинять Европу в том, что она не заметила Пушкина, мы, русские, собственно
не можем. Ведь мы сами упорно обносили его пограничными столбами", -- писал
западный исследователь. Кем бы стал Пушкин по отношению к Западу, проживи он
еще четверть века: Гоголем или Герценом? Ответа у нас никогда не будет.

Настала пора нового подхода к пониманию Пушкина, этапа пушкинистики,
свободного от схоластики и идеологических запретов. Жизнь и творчество
Пушкина, находившегося всю жизнь на цепи, в состоянии имманентного трагизма,
нельзя ни понять, ни объяснить вне его стремления увидеть Запад. Но именно
этот аспект его биографии всегда оставался в тени. Замысел книги о, как
говорили в советскую эпоху, "выездном деле" Пушкина не только для читателей,
но и для литературоведения новый. Если не считать одной дореволюционной
статьи, данная тема вообще специально не изучалась. А важность ее
несомненна. Ведь и сосредоточенный на национальном самосознании Достоевский,
говоря о Пушкине, соглашался, что "стремление наше в Европу, даже со всеми
увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, в основании
своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного,
а в конце концов бесспорно имеет и высшую цель". Огромная литература о
Пушкине дает возможность по-новому прочитать полузабытые документы,
свидетельства мемуаристов, архивные материалы. Возникает возможность
сравнивать, сосредоточить внимание на белых пятнах, обнаружить противоречия,
понять заблуждения, построить новые гипотезы.

Не раз отмечалось, что, вырывая одного писателя из контекста среды, мы
нередко приписываем ему заслуги, принадлежащие литературе целой эпохи. Книга
"Узник России" сознательно избегает широкого жизнеописания и анализа
творчества Пушкина вообще. Рассмотрение биографии писателя, да еще столь
известного, под определенным углом зрения неизбежно ведет к некоторому
перекосу, к гиперболизации одной темы в ущерб другим, вынуждает постоянно
опускать важное, но не относящееся непосредственно к основной задаче. Нельзя
не согласиться с Василием Ключевским: "О Пушкине всегда хочется сказать
слишком много, всегда наговоришь много лишнего и не скажешь всего, что
следует".

Меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь воспринял этот труд в качестве
попытки поставить под сомнение значение Пушкина, да еще в эпоху, когда,
кажется, только он и остается на культурном кладбище России неразгромленным.
Как справедливо заметил Викентий Вересаев, "скучно исследовать личность и
жизнь великого человека, стоя на коленях". Постижение истины, очистка
исторического прошлого от наслоений лжи не расшатывает, но укрепляет
подлинные культурные ценности, каковой, без сомнения, является Пушкин. Он
мастер, совершивший рывок из русской литературы средневековья в литературу
современную. И вдвойне мастер, потому что творил, будучи от живой
европейской цивилизации насильно изолированным. Он старался связать Россию с
Западом, а ему ставили палки в колеса.

¶Глава первая. ПУШКИН СОБИРАЕТСЯ ЗА ГРАНИЦУ§

Краев чужих неопытный любитель

И своего всегдашний обвинитель...

Пушкин, 30 ноября 1817.

Летним вечером 1817 года в Петербурге маститый поэт и будущий
переводчик на русский язык Гомеровской "Илиады" Николай Гнедич познакомил в
театральном антракте двух поэтов. Один из них, Павел Катенин, был
гвардейским офицером, дослужившимся через три года до полковника, и
драматургом. Другой... Этот другой был молодым человеком, шедшим вместе с
Гнедичем. "Вы его знаете по таланту,-- представил Гнедич Катенину другого
поэта,-- это лицейский Пушкин". На самом деле Пушкин уже получил чин 10-го
класса, то есть коллежского секретаря, и был зачислен на службу в
Министерство иностранных дел. Гнедич, конечно, это знал, а "лицейский"
означало "тот самый, который был в лицее".

По-видимому, разговор между ними пошел о продолжении знакомства, но
выяснилось, что это сейчас невозможно. "Я сказал новому знакомому,-- пишет в
воспоминаниях Катенин,-- что, к сожалению, послезавтра выступаю в поход, в
Москву, куда шли тогда первые батальоны гвардейских полков; Пушкин отвечал,
что и он вскоре отъезжает в чужие краи; мы пожелали друг другу счастливого
пути и разошлись".

Сомневаться в том, что Катенин запомнил слова Пушкина, не приходится.
Исследователи не раз убеждались в достоверности его мемуаров. Авторитетным
свидетелем называет его Ю.Лотман. Катенин не указывает даты знакомства, но,
скорей всего, Пушкин сказал ему, что уезжает, 27 августа на представлении
драмы Августа Коцебу "Сила клятвы", в которой играла трагическая актриса
красавица Екатерина Семенова. Гнедич был ее учителем декламации, а Катенин и
Пушкин были актрисой увлечены, не подозревая о соперничестве.

К нашей теме этот флирт не относится, не будем на нем задерживаться.
Отметим лишь слова Пушкина, что он вскоре отъезжает в чужие краи. Слова
"чужие краи", "чужбина", были просто синонимами слова "заграница". В те годы
образованное общество с ними не связывало никаких негативных оттенков.

Итак, после окончания лицея (а возможно, и еще раньше, в лицее, но об
этом мы не знаем) Пушкин начал думать о поездке за границу. Исполнилось ему
восемнадцать.

Мы выделяем факт, отмеченный Катениным, потому, что биографы поэта не
упоминали о намерении Пушкина сразу после окончания учения отправиться за
границу. Вот, например, как забавно толкуются слова его, сказанные Катенину,
что "он вскоре отъезжает в чужие краи": "Пушкин имел в виду свою поездку в
Михайловское". Выходит, родное поэту Михайловское он назвал "чужие краи".
Выдающийся пушкинист М.А.Цявловский в первой и, кажется, последней
существующей статье на эту болезненную тему начинает разговор о намерениях
поэта выехать за границу с 1923 года, о чем у нас речь будет значительно
позже.

Через 20 лет жизнь его оборвется, но за это время великий русский поэт
так и не побывает ни разу за пределами империи,-- факт, важность которого
для него и для страны, где он жил, нам предстоит исследовать.

Голос крови был силен в Пушкине. Может быть, поэтому важно его, так
сказать, иностранное происхождение. До конца ХIХ века предка Пушкина считали
негром, потом абиссинцем, т. е. уроженцем страны, которую ныне называют
Эфиопией. Предположительно, он происходил из княжеского рода. Ныне
доказывается, что прадед поэта Ибрагим, известный по кличке "арап Петра
Великого", родился, по-видимому, недалеко от озера Чад, на границе
современных Чада и Камеруна, в Африке. Ибрагим был ребенком, когда началась
война с Турцией. Турки вывозили трофеи, ценности, рабов. В их число попал и
предок будущего поэта. В то самое время мода на чернокожих слуг дошла до
России.

В конце ХVII века мальчик был доставлен в подарок Петру I и назван
Абрамом Ганнибалом. Любопытно, что он был в Турции рабом, но оказался в
России свободным человеком -- не по прихоти Петра, а по закону, тогда
изданному. Впоследствии за сметливость и преданность произвели его в
генералы. Женат Абрам был первым браком на гречанке, а потом на немке или
шведке Христине Шеберг, от которой у него были дети. Сын Абрама и Христины
Иосиф, ставший впоследствии Осипом, и стал дедом Пушкина.