коня. А один из ротников заехал сколько мог, в болото и закричал, наставив
ладони перед ртом:
ставился вне закона и никто не смел давать ему пристанища.
подумал Одинец.
поднимались дымки. Всадники повернули коней. По болоту зарождался туман.
запахнут ворота в городском тыне. Об этом-то воротные сторожа
и,предупреждали гулкими ударами колотушек по звонким дубовым доскам,
которые висели на толстых плетеных ремнях.
бычьей коже, натянутой на громадную бадью. Нет больше Одинцу ходу в
Город...
Теперь же остался один, как выгнанная, худая собака...
наконечника. Железо, слабо прикрепленное к дереву, осталось в теле.
спиной к Городу.
лозой. Дальше расставился можжевельник, и в нем, в сумерках, мерещились то
бык то медведь, то человек. Сгоряча Одинец забыл о ране.
среди звезд. Другие кругом нее всю ночь ходят, а она, как пастух, стоит на
месте до света. Когда Солнышко, выспавшись, с другого края на небо
полезет, Матка все звезды угонит на покой. Чтобы уйти от Города подальше,
нужно Матку-звезду держать на левой руке.
и его не удавалось захватить ногтями. Чтоб выковырять железо, придется
дождаться света.
грибов на стволах. Совсем стемнело. Потянул ветерок, тревожно зашуршали
уже подсушенные первыми заморозками жесткие дубовые листья. Железо в бедре
мешало беглецу крепко наступать на левую ногу.
не выбрался на поляну. В середине чернели две высокие, матерые сосны,
росшие от одного корня. Одинец нащупал глубокую дуплистую щель между
стволами и выгреб набившиеся шишки.
В подвешенной к ременному поясу кафтана суме-зепи нашлось огниво - тяжелый
брусок каленого железа, но сам огненный камень - кремень - запропастился.
В темноте нового не найдешь. Одинец уселся и вжался спиной в щель. Вверху
ночными голосами разговаривали сосны.
4
зябким инеем-куржаком. Ноги в мокрых сапогах так окоченели, что Одинец не
чувствовал пальцев. Он шевельнулся, и боль в бедре напомнила о нурманнской
стреле. С трудом встал на колени и одеревеневшими пальцами расстегнул
пряжку пояса, стягивавшего кожаный кафтан. Шитые из льняной пестряди штаны
поддерживались узким ремешком. В том месте, куда ударила стрела, пестрядь
одубела от крови и прилипла к телу.
Опухоль вздула бедро, а самую дырку совсем затянуло. Железо спряталось
глубоко, а знать о себе давало, стучалось в кость. Если что в теле
застряло, нужно сразу тащить или уж ждать, когда само мясо его не начнет
выталкивать...
много грибов. Сморщенные, заморенные холодом, они еще стояли, на вид как
живые. Около широких бурых лепешек дедушек-боровиков семьями теснились
младшие в коричневых шапках на толстеньких пеньках. Сухие сыроежки
дразнились брусничным цветом. Сама же брусника выбрала малый холмик и
щетинилась на мху под редкой высокой гоноболью. Приготовлено лесное
угощенье, да не по Одинцу оно.
быть и сегодня погожему, теплому дню. Куда ж теперь деваться? Лес добрый:
накормит, напоит, спать положит. Только без припаса, без нужной снасти не
возьмешь лесное богатство. Нож есть и то добро.
стащил кафтан и рубаху. От холода на парне вся кожа пошла пупырышками, как
у щипаного гуся. Накрыл кафтаном голое тело.
льняной ткани одним передним швом, с оставленной наверху дырой для головы.
Было нетрудно зацепить крепкую льняную нить и вытянуть во всю длину.
Одинец натаскал из подола пучок ниток.
свежей подстилки, обулся и оделся. Эх, не будь раны! В бедре сильно
возилось нурманнское железо, дергалось, стукало. Зла на нурманна у парня
не было совсем: брать кровь за кровь можно по Правде.
Городе мастера Изяслава и учился всему железному делу: и как железо из
руды варить и как ножи ковать, копейные, рогатинные и стрелочные
насадки-наконечники, гвозди гнуть, делать топоры, долотья, шилья, иглы,
тесла, заступы, сошники и всю прочую воинскую, домашнюю и ловецкую снасть.
Во всем железном деле Одинец уже хорошо мастерил. Не давалось одно,
последнее и хитрое умельство: не мог он собрать по ровным кольцам, одно к
одному, малыми молотами железную боевую рубаху - кольчугу.
лесам и болотам?.. Не бегал от работы Одинец. Изяслав же говорил, что
парню вредит медвежья сила, от которой в руке Одинца лучше играл большой
молот, чем малый, да еще - дурь в голове. Изяслав учил ремеслу сурово, не
давая потачки не скупясь и на обидное слово, которое хуже самого крепкого
тычка.
Изяслав своего умельства не держал в тайне, а у Одинца хватало ума, чтоб
все и понять и запомнить.
свином жиру, в льняном масле - в черном вареном и в свежем зеленом, в
говяжьих и в свиных тушах... Главная сила закалки крылась в наговорных
словах. Пока железо понуждаешь горновым пламенем - одни слова говори, на
волю вынешь - другие. В воде или в чем другом томишь - молви третьи. Для
всего есть свои слова. И их нужно не просто сыпать, а со знанием. Чуть
поторопишь речь или чуть промедлишь, и выйдет железо не такое могучее, не
так оно будет рубить и резать. Наука!
волосы трепал, и по спине чем. придется попадало. Учил: "Старайся, дурень,
сдай кольчугу на пробу, выйдешь полным мастером".
мастером и выпросить у Изяслава в жены дочку Заренку. Отдаст... А не
отдаст - убежим...
остался ни при чем. Из Города его выгнала нежданная беда. Не видать ему
теперь ни Изяслава, ни его дочки.
5
несколько прядок, отскоблил от ствола сосны кусочек смолы, размягчил ее
теплом руки и скатал со смолой заготовленные прядки. Получилась веревочка,
плотная и крепкая, как оленья жилка. На концах Одинец сделал по петле.
колено и ступню, поднимается до пояса. Кое-как добрел до холмика, лег
грудью, набрал вялых брусничных ягод и набил себе рот. Мшистый холмик
оказался вблизи диким камнем, выросшим из земли. Таких камней повсюду
много в Новгородской земле. За камнем открылась глубокая яма, налитая
свежей водой.
густой орешник. Одинец вырезал несколько толстых стволиков, нарвал охапку
тонких веток и потащился обратно к двойной сосне, как домой. Там он уселся
на обжитом месте, ошкурил самый толстый стволик, острогал и к концам
стесал заболонь. Он работал через силу, а все же лук скоро поспел. Дерево
сырое и слабое, ни вдаль, ни крупного зверя не годится стрелять, вблизи
лишь... Одинец натыкал кругом себя орешниковых веток и затаился за ними.
Не то спал не то грезил наяву.
По телу бегут мураши, ползут от пяток и собираются на спине, хоть по
времени уже уснули на зиму лесные муравейники. Ребра мерзнут, а голова
горит. Во рту сухо, рану зло дергает. В ней как живое, тукает и тукает
новгородское железо с нурманнской стрелы.
наложенной на тетиву тяжелой стрелой.
звуки, хрусты веточек под чьим-то осторожным шагом, шорохи, будто дальний
зов. В чащах пырхали рябчики, перепархивали добрые птицы дятлы пестря