восклицавшие перед смертью, подобно Абд-эль-Кадеру, молившемуся в ограде
Меккского храма:
дился я пред лицом праведных!
багдадских шалей... Но давно уже -
пошли кругом зеленые холмистые побережья в цветущих садах и могильных
кипарисовых рощах, в парках, мраморных дворцах и виллах, в развалинах
крепостей и деревянных турецких домишках, тесными уступами нагроможден-
ных среди развалин и зелени... Ветхость, запустение - как странны эти
слова для вступающего в Турцию по Босфору! Ветхость - и чудовищные руины
Румели-Гисар, ее зубчатых твердынь и допотопной башни, глядящей из Евро-
пы в Азию, на красноватые развалины Анатоли-Гисар, от которой когда-то
наводил мосты в Европу сам Дарий. Запустение - и роскошь султанских
вилл, пороги которых купаются в зелено-голубой воде пролива, эти сплош-
ные сады и селенья, каики из золотой лакированной ясени, устланные бар-
хатными коврами, на которых полулежат щеголи-греки в фесках, турецкие
офицеры с меланхолически-прекрасными девичьими глазами или гаремы, заку-
танные в радужные брусские газы...
вые тоны. Босфор вьется, холмы впереди смыкаются - кажется, что плывешь
по зеркально-опаловым озерам. Но вот эти холмы расступились еще раз, - и
медленно принимает нас в свою флотилию великий город. Налево, на холмис-
тых прибрежьях Малоазийских гор, пестрят в сплошных садах несметные
кровли и окна Скутари. Направо, в Европе, громоздится по высокой горе
тесная Галата с возвышающейся над ней круглой громадой генуэзской башни
Христа. А впереди, на закате, единственный в мире силуэт Стамбула, над
которым - копья минаретов и полусферы на султанских мечетях... При захо-
дящем солнце, в тесноте судов, бригантин, барок и лодок, при стоголосых
криках фесок, тюрбанов и шляп, качающихся на зеленой сорной воде вокруг
наших высоких бортов, снова кидаем якорь. Ревут вокруг трубы отходящих
пароходов, в терцию кричат колесные пакеботы, гудит от топота копыт де-
ревянный мост Султан-Валидэ на Золотом Роге, хлопают бичи, раздаются
крики водоносов в толпе, кипящей на набережной Галаты... Оттуда, из то-
варных складов, возбуждающе пахнет ванилью и рогожами колониальных това-
ров; с пароходов - смолой, кокосом и зерновым хлебом, сыплющимся в трю-
мы, от воды, взбудораженной винтами и веслами - огуречной свежестью...
Солнце меж тем скрывается за Стамбулом - и багряным глянцем загораются
стекла в Скутари, мрачно краснеет кипарисовый лес его Великого кладбища,
в фиолетовые тоны переходит сизый дымный воздух над рейдом, и возносятся
в зеленеющее небо печальные, медленно возрастающие и замирающие голоса
муэззинов...
сих пор предпочитаются глашатаи-слепые: да не смущает их земная прелесть
наступающей ночи! А те, которых Творец не лишил счастья зрения, закрыва-
ют в час изана глаза... Закрывают ли глашатаи константинопольские? Голо-
са их все же звучат великой печалью старины и пустыни. И я вспоминаю
пыль и ветхость бревенчатого моста Валидэ, черные деревянные сараи возле
него... Вспоминаю сгнившие в труху и почерневшие лачуги Стамбула, его
развалины, тихие кофейни и кладбища... Потом гляжу на приземистый купол
Софии, в котором есть что-то непередаваемо-древнее, как в куполе синаго-
ги... Вижу, среди запущенного серальского сада, на берегу стамбульского
мыса, остатки древних стен Византии и дворца Константина...
когда-то.
ся даже небольшою. Не велик и дворец. Он из серого камня, прост, груб,
как крепостная тюрьма, крыша на нем без выступа, окошечки узкие, высоко
пробитые... И как чужд он всему - он и София - даже здесь, в старом
Стамбуле!
участь, подобная участи турецких женщин: женщинам нельзя после заката
выходить из дому, путешественникам - вступать в город. Но, стоя возле
борта и глядя вниз, на лодку афонских монахов, высматривающих, нет ли
паломников, которым они дают приют на своих подворьях в Галате, я вдруг
замечаю среди них знакомого, проводника-грека Герасима, и радостно кричу
ему по-русски, по-гречески и по-арабски:
за сорок - улучает среди качки удобный момент, чтобы ухватиться за пери-
ла трапа.
род. И Герасим немедленно вступает в свои обязанности.
разлучается, бережно снимает черную шляпу и вытирает ситцевым платком
свою большую коротко стриженную, серебристо-сизую голову... Жарко под
черной шляпой! Но Герасим является на пароход всегда в шляпе, в бумажных
отложенных воротничках и ветхом черном галстухе в виде летучей мыши...
этом старинном хане всех караванов Азии, - на каком-нибудь пыльном база-
ре, окруженном кофейнями, из которых несет чадом жаровен, облитых кипя-
щим бараньим салом, и пестреют халаты толстых хозяев в больших тюрбанах,
не редкость видеть грязно-грифельную груду верблюда и погонщика в еще
большем тюрбане и овчинной куртке. На главной скутарийской улице есть
кофейни почище, где так сладко мечтать за чашечкой кофе на длинных дива-
нах в пестром ситце, тихо поглаживая спину кошки и опустив одну ногу в
туфле, на пол, а другую, в чулке, поставив на сиденье. В переулках Ску-
тари, среди пекарен, шорных мастерских и лавочек, заваленных медными
болванами для глажения фесок, среди облезлых собак, скитающихся по пыли
и ослиному помету, в жаркие и нежные дни ранней приморской весны цветут
розовыми восковыми свечечками темно-зеленые платаны, из-за древних садо-
вых стен снегом белеют цветущие плодовые деревья, глядит осыпанное кро-
ваво-лиловым цветом голое иудино дерево...
кофеен крупные старики в белых и зеленых чалмах, в меховых безрукавках и
халатах, отороченных мехом. - Селям! - говорят они подходящим, легко и
красиво касаясь груди и лба, и опять замолкают, отдаваясь дыму нергиле и
спокойному созерцанию собак, туристов, ковыляющих женщин, закутанных в
розовые и черные фередже, и медленно, важно качающихся на ходу горбу-
нов-верблюдов.
стен, кладбищ, густых садов, запутанных переулков, где двухэтажные дере-
вянные домики выступают над пешеходными тропинками серыми решетчатыми
окнами. Сколько в этой сплошной садовой глуши, называемой Скутари, ста-
рых мраморных фонтанов, в хрустальной воде которых моют загорелые ноги
странники, благословящие именем Бога и эту воду, и легкую весеннюю тень
развесистого дерева над фонтаном, и дремотное жужжание пчел на цветущих
абрикосах! Сколько там, в этой глуши, мечетей, на куполах которых растет
трава, а внутри воркуют голуби! Сколько кладбищ, затерявшихся между са-
дами, мечетями и стенами, сколько кипарисов с голыми стволами телесного
цвета и могильных белых столбиков в чалмах и золотых надписях, где так
мирно, ласково и с такой трогательной верой говорится о весенних радос-
тях жизни, о холодных ветрах рока, о соловьях и розах в стране Блажен-
ной!
ют с Вавилоном, Содомом.
деревянных свай, я выхожу вслед за Герасимом на Галатскую набережную,
отдаю паспорт турецкому чиновнику, сидящему в сарае таможни, и вступаю в
Галату в тот час, когда замирают призывы муэззинов, день по закону Исла-
ма кончается и лавки должны запираться.
лезными боками гигантов с разноцветными знаками на трубах, а с другой -
сплошными кофейнями, шумными и уже ярко освещенными, непрерывно текут
навстречу друг другу потоки разноязычного народа. Зеленоватое небо еще
светло над темным и четким восточным силуэтом Стамбула, над сирене-
во-стальной водой и над шестами мачт в Золотом Роге. Но над набережной и
над рейдом уже висит опускающийся книзу дым, пыль и сумрак. Между носами
и кормами пароходов я вижу темную Скутарийскую гору, засыпанную роями
огненно-золотых пчел. Тысячи самоцветных камней - крупных изумрудов,
брильянтов и рубинов - рассеяны по кораблям темнеющего рейда. Бледные
топовые огни, как лампадки, высоко висят на всех мачтах возле набереж-
ной. Но это уже огни ночного отдыха. Совсем другими огнями горят раскры-
тые настежь окна и двери в галатских домах, в кофейнях, в табачных и
фруктовых лавочках, в парикмахерских. Сколько тут этих огней, сколько
народа, играющего в кости, в шашки, пьющего виски, мастику, кофе и воду
и занявшего своими табуретами, кальянами и столиками половину набереж-
ной! От тесноты, от запаха цветов, пыли, сигар и жаровен, на которых
уличные повара подшкваривают кофейные зерна, кебаб и лепешки, воздух
зноен и душен. Из вторых этажей домов, из освещенных окон несутся звуки
граммофонов, дешевых пианино. В толпе, текущей по набережной, раздаются
бешено-сиплые басы водоносов, звонкие альты чистильщиков сапог и продав-