коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет.
То же разумей и о всех званиях и чинах. Ковалев был кавказский коллежский
асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту
не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он
никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором. "Послушай,
голубушка, - говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую
манишки, - ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только:
здесь ли живет майор Ковалев? - тебе всякий покажет". Если же встречал
какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание,
прибавляя: "Ты спроси, душенька, квартиру майора Ковалева". По этому-то
самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть майором.
проспекту. Воротничок его манишки был всегда чрезвычайно чист и
накрахмален. Бакенбарды у него были такого рода, какие и теперь еще можно
видеть у губернских и уездных землемеров, у архитекторов и полковых
докторов, также у отправляющих разные полицейские обязанности и вообще у
всех тех мужей, которые имеют полные, румяные щеки и очень хорошо играют в
бостон: эти бакенбарды идут по самой середине щеки и прямехонько доходят до
носа. Майор Ковалев носил множество печаток сердоликовых и с гербами, и
таких, на которых было вырезано: середа, четверг, понедельник и проч. Майор
Ковалев приехал в Петербург по надобности, а именно искать приличного
своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то -
экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Майор Ковалев был не
прочь и жениться, но только в таком случае, когда за невестою случится
двести тысяч капиталу. И потому читатель теперь может судить сам, каково
было положение этого майора, когда он увидел вместо довольно недурного и
умеренного носа преглупое, ровное и гладкое место.
идти пешком, закутавшись в свой плащ и закрывши платком лицо, показывая
вид, как будто у него шла кровь. "Но авось-либо мне так представилось: не
может быть, чтобы нос пропал сдуру", - подумал он и зашел в кондитерскую
нарочно с тем, чтобы посмотреться в зеркало. К счастью, в кондитерской
никого не было; мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с
сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях
валялись залитые кофием вчерашние газеты. "Ну, слава богу, никого нет, -
произнес он, - теперь можно поглядеть". Он робко подошел к зеркалу и
взглянул. "Черт знает что, какая дрянь! - произнес он, плюнувши.- Хотя бы
уже что-будь было вместо носа, а то ничего!.."
своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он
стал как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление
неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились;
выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице.
Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был
собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, все
переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но
решился во что бы то ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа,
как в лихорадке. Чрез две минуты нос действительно вышел. Он был в мундире,
шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые
панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он
считается в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал
куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру:
"Подавай!" - сел и уехал.
странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще
вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить, - был в мундире! Он
побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась
перед Казанским собором.
лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся, и
вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли
только при входе в двери. Ковалев чувствовал себя в таком расстроенном
состоянии, что никак не в силах был молиться, и искал глазами этого
господина по всем углам. Наконец увидел его стоявшего в стороне. Нос
спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением
величайшей набожности молился.
видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать!"
набожного своего положения и отвешивал поклоны.
ободриться, - милостивый государь...
свое место. И вдруг я вас нахожу, и где же? - в церкви. Согласитесь...
Объяснитесь.
начал:
это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском
мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду
получить... притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева,
статская советница, и другие... Вы посудите сами... я не знаю, милостивый
государь. (При этом майор Ковалев пожал плечами.) Извините... если на это
смотреть сообразно с правилами долга и чести... вы сами можете понять...
удовлетворительнее.
достоинства, - я не знаю, как понимать слова ваши... Здесь все дело,
кажется, совершенно очевидно... Или вы хотите... Ведь вы мой собственный
нос!
не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего
вицмундира, вы должны служить по другому ведомству.
В это время послышался приятный шум дамского платья; подошла пожилая дама,
вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило
рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке, легкой, как пирожное.
За ними остановился и открыл табакерку высокий гайдук с большими
бакенбардами и целой дюжиной воротников.
поправил висевшие на золотой цепочке свои печатки и, улыбаясь по сторонам,
обратил внимание на легонькую даму, которая, как весенний цветочек, слегка
наклонялась и подносила ко лбу свою беленькую ручку с полупрозрачными
пальцами. Улыбка на лице Ковалева раздвинулась еще далее, когда он увидел
из-под шляпки ее кругленький, яркой белизны подбородок и часть щеки
осененной цветом первой весенней розы. Но вдруг он отскочил, как будто бы
обжегшись. Он вспомнил, что у него вместо носа совершенно нет ничего, и
слезы выдавились из глаз его. Он оборотился с тем, чтобы напрямик сказать
господину в мундире, что он только прикинулся статским советником, что он
плут и подлец и что он больше ничего, как только его собственный нос... Но
носа уже не было; он успел ускакать, вероятно опять к кому-нибудь с
визитом.
минуту под колоннадою, тщательно смотря во все стороны, не попадется ли где
нос. Он очень хорошо помнил, что шляпа на нем была с плюмажем и мундир с
золотым шитьем; но шинель не заметил, ни цвета его кареты, ни лошадей, ни
даже того, был ли у него сзади какой-нибудь лакей и в какой ливрее. Притом
карет неслось такое множество взад и вперед и с такою быстротою, что трудно
было даже приметить; но если бы и приметил он какую-нибудь из них, то не
имел бы никаких средств остановить. День был прекрасный и солнечный. На
Невском народу была тьма; дам целый цветочный водопад сыпался по всему
тротуару, начиная от Полицейского до Аничкина моста. Вон и знакомый ему
надворный советник идет, которого он называл подполковником, особливо ежели
то случалось при посторонних. Вон и Ярыгин, столоначальник в сенате,
большой приятель, который вечно в бостоне обремизивался, когда играл
Афанасьев Роман
Березин Федор
Посняков Андрей
Махров Алексей
Лукин Евгений
Андреев Николай