разогорчена, потому что ты свинья - уехал, со мной не простился. Но все же
ничего я от тебя, кроме хорошего, не видела: ты был один еще первый такой, и
я про это не забуду. Нельзя ли постараться, Саша, о моей выключке. Тебе
девицы говорили, что я убегу от тебя, если буду выключена; но это все вздор
и чистая неправда. Если бы ты только сжалился надо мной, то я после выключки
стала бы с тобой, как собака твоя. Тебе ведь легко это сделать, а мне очень
трудно. Когда ты был у меня, я плакала, что принуждена так жить, хотя я тебе
этого не сказала. До свиданья. Твоя Капитолина".
одной руки, другою покручивая бороду.
я про нее забыл... Напиши!
дал обещание, что женюсь на ней, тогда ей возвратят паспорт, а книжку у нее
отберут, и будет она с той поры свободная! Вник?
просто запил и весь пропился. Теперь снова поступил на место, завтра возьму
у хозяина денег вперед, вышлю их на Филиппа, и он тебя выключит. Денег тебе
на дорогу хватит. А пока - до свиданья. Твой Александр".
Жалости нет в письме у тебя, слезы нет. И опять же - я просил тебя ругать
меня разными словами, а ты этого не написал...
перед ней виноват. А так что! Точно горох просыпал - написал! А ты слезу
подпусти!
удовлетворился и, положив мне руку на плечо, задушевно проговорил:
уживемся.
была... Да вот свихнулась. Дальше - больше, и пошла в публичный дом... Я -
смотрю, ребенок совсем! Господи, думаю, разве так можно? Ну, и познакомился
с ней.
И все у меня было готово, деньги и все... И вдруг я запил и очутился в
Астрахани. Потом вот сюда попал. Известил ее обо мне один человек, и она
написала мне письмо.
это. Выключу ее - и потом иди на все четыре стороны. Место себе найдет, -
может, человеком будет.
хорошо знаю. У меня много было разных. Даже купчиха одна... Конюхом я был в
цирке, она меня и выглядела. "Иди, говорит, в кучера". Мне цирк в ту пору
надоел, я и согласился, пошел. Ну и того... Стала она ко мне ластиться. Дом
это у них, лошади, прислуга - как дворяне жили. Муж у нее был низенький и
толстый, на манер нашего хозяина, а сама она такая худая, гибкая, как кошка,
горячая. Бывало, как обнимет да поцелует в губы - как углей каленых в сердце
всыплет. Так ты весь и задрожишь, даже страшно станет. Целует, бывало, а
сама все плачет: плечи у нее даже ходуном ходят. Спрошу ее: "Чего ты,
Верунька?" А она:
это она верно, что я не понимаю-то ничего, - очень я дураковат, сам знаю.
Что делаю - не понимаю. Как живу - не думаю!
светился не то испуг, не то вопрос, что-то тревожное, от чего красивое лицо
его стало еще печальнее и краше...
тоска, что невозможно мне в ту пору жить, совсем нельзя. Как будто я один
человек на всем свете и, кроме меня, нигде ничего живого нет. И все мне в ту
пору противеет - и сам я себе становлюсь в тягость, и все люди; хоть помирай
они - не охну! Болезнь это у меня, должно быть. С нее я и пить начал... Так
вот, я и говорю ей: "Вера Михайловна! отпусти меня, больше я не могу!" -
"Что, говорит, надоела я тебе?" И смеется, знаешь, да таково нехорошо
смеется. "Нет, мол, не ты мне надоела, а сам я себе не под силу стал".
Сначала она не понимала меня, даже кричать стала, ругаться... Потом поняла.
Опустила голову и говорит:
кудрявые. Она не купеческого роду была, а из чиновных... Н-да... Жалко мне
ее было, а противен я был сам себе тогда. Ей, конечно, скучно было с
этаким-то мужем. Он совсем как мешок муки... Плакала она долго - привыкла ко
мне... Я ее очень нежил: возьму, бывало, на руки и качаю. Она спит, а я сижу
и смотрю на нее. Во сне человек очень хорош бывает, такой простой; дышит да
улыбается, и больше ничего. А то - на даче когда жили, - бывало, поедем с
ней кататься, - во весь дух она любила. Приедем, куда ни то в уголок в лесу
лошадь привяжем, а сами в холодок на траву. Она велит мне лечь, положит мою
голову себе на колени и читает мне какую-нибудь книжку. Я слушаю, слушаю, да
и засну. Хорошие истории читала, очень хорошие. Никогда я не забуду одной -
о немом Герасиме и его собаке. Он, немой-то, гонимый человек был, и никто
его, кроме собаки, не любил. Смеются над ним и все такое, он сейчас к собаке
идет... Очень это жалостная история... А дело-то было в крепостное время...
Барыня и говорит ему: "Немой, иди утопи свою собаку, а то она воет". Ну,
немой пошел... Взял лодку, посадил в нее собаку и поехал... Я, бывало, в
этом месте дрожью дрожу. Господи! У живого человека единственную в свете
радость его убивают! Какие это порядки? Удивительная история! И верно - вот
что хорошо! Бывают такие люди, что для них весь свет в одном в чем-нибудь -
в собаке, к примеру. А почему в собаке? Потому больше никого нет, кто бы
любил такого человека, а собака его любит. Без любви какой-нибудь - жить
человеку невозможно: затем ему и душа дана, чтобы он мог любить... Много она
мне разных историй читала. Славная была женщина, и посейчас жалко мне ее...
Кабы не моя планета - не ушел бы я от нее, пока она сама того не захотела бы
или муж не узнал про наши с ней дела. Ласковая она была - вот что первое, не
тем ласковая, что подарки дарила, а так - по сердцу своему ласковая.
Целуется она со мной и все такое - женщина как женщина... а найдет, бывало,
на нее этакий тихий стих... удивительно даже, до чего она тогда хороший
человек была. Смотрит, бывало, прямо в душу и рассказывает, как нянька или
ма ть. Я в такие времена, бывало, прямо как пятилетний ребенок перед ней. Но
все-таки ушел от нее - тоска! Тянет меня куда-то... "Прощай, говорю, Вера
Михайловна, прости меня". - "Прощай, говорит, Саша". И - чудная - обнажила
мне руку по локоть да как вцепится зубами в мясо! Я чуть не заорал! Так
целый кусок и выхватила почти, - недели три болела рука. Вот и сейчас знак
цел.
добродушно-печальной улыбкой. На коже руки около локтевого сгиба был ясно
виден шрам - два полукруга, почти соединявшиеся концами. Коновалов смотрел
на них и, улыбаясь, качал головой.
прошлом "купчиха" или "одна барыня из благородных", и у всех босяков эта
купчиха и барыня от бесчисленных вариаций в рассказах о ней является фигурой
совершенно фантастической, странно соединяя в себе самые противоположные
физические и психические черты. Если она сегодня голубоглазая, злая и
веселая, то можно ожидать, что чрез неделю вы услышите о ней как о
черноокой, доброй и слезливой. И обыкновенно босяк рассказывает о ней в
скептическом тоне, с массой подробностей, которые унижают ее.
были незнакомые мне черты - чтения книжек, эпитет ребенка в приложении к
мощной фигуре Коновалова...
головой к широкой груди, - это было красиво и еще более убедило меня в
правде его рассказа. Наконец его печальный и мягкий тон при воспоминании о
"купчихе" - тон исключительный. Истинный босяк никогда не говорит таким
тоном ни о женщинах, ни о чем другом - он любит показать, что для него на
земле нет такой вещи, которую он не посмел бы обругать.
звучала тревога. Он сидел на мешках с мукой, держа в одной руке стакан чаю,
а другой медленно поглаживая бороду. Его голубые глаза смотрели на меня
пытливо и вопросительно, морщинки на лбу легли резко...
рассказывать мастер... Нельзя, друг: если у человека в жизни не было ничего
хорошего, - он ведь никому не повредит, коли сам для себя выдумает какую ни
то сказку, да и станет рассказывать ее за быль. Рассказывает и сам себе
верит, будто так и было - верит, ну, ему и приятно. Многие живут этим.
Ничего не поделаешь... Но я тебе рассказал правду, - так оно и было. Разве
тут что особенное есть? Женщина живет, и ей скучно. Положим, я кучер, но
женщине это все равно, потому что и кучер, и барин, и офицер - все
мужчины... И все перед ней свиньи, все одного и того же ищут, и каждый
норовит, чтобы побольше взять да поменьше заплатить. Простой-то человек
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Афанасьев Роман