Чтение 2–й страницы книги ~Колесо времени~

друга матово-черные зубы. И вот Аллегрия (что значит
по-испански -- "веселость") накидывает на себя яркую мантилью с
бахромой, вытаскивает из волос розу, берет ее в зубы,
подбоченивается и вызывающей походкой, раскачивая толстыми
бедрами, с головой, гордо закинутой вверх, подходит к столу
скандалистов. Интересно было глядеть на нее в эту минуту. Вся
она точно преобразилась, помолодела и внезапно похорошела"
Гневные карие глаза, ноздри, раздутые, как у арабской кобылы,
красная роза в красных губах... Коротким повелительным
движением, вытянув перед собой руку, она указала на дверь и с
удивительным выражением высокомерного презрения, сквозь
стиснутые зубы произнесла; -- Сортэ!4

Ах! Что дала бы Сара Бернар за такой жест и за такую
интонацию!

Матросы так и остановились среди перебранки, забыв даже
закрыть рты, и один за другим, гуськом, вышли осторожно из
ресторана на согнутых ногах на цыпочках, скрипя тяжелыми
морскими башмаками. Этот водевильный уход, в связи с
величественной позой Аллегрии, был полон дикого комизма. Я
захохотал так невольно, так свободно, как смеялся только в
детстве на клоунских пантомимах.

И тут же я почувствовал, что спинка моего стула слегка
трясется. Я взглянул вверх и сейчас же встал, чтобы дать место
даме. И вот тут-то... нет, не бойся, я не слезлив... тут-то я с
восторгом понял, что милостивая судьба или добрый бог послали
мне величайшее счастье в мире. Почувствовал сердцем, но умом
еще не понял.

Красива ли была она? Этого я не сумею сказать. Она была
прекрасна. Если бы я был беллетристом -- черт бы их всех
побрал,-- я бы смог ее описать: губы коралловые, зубы
жемчужные, глаза как черные бриллианты или бархат, роскошное
тело и так далее, и так далее, и так далее.

Она еще продолжала смеяться. Она сняла перчатки и бросила
их на мой стол. Она аплодировала шутя хозяйке, и Аллегрия
ответила ей серьезным поклоном. Хороша ли она была? И опять я
скажу -- не знаю. Знаю только, что о ней одной я мечтал с самых
ранних, с самых мальчишеских дней. Мне показалось, что я знаю
ее очень давно, лет двадцать, и как будто бы она была всегда
моей женой или сестрой, и если я и любил других женщин, то лишь
-- в поисках за ней.

Опять наши глаза сошлись в улыбке. Я думаю, что ничто так
не соединяет людей, как улыбка. И не с улыбки ли начинается
каждая истинная любовь?

Она села рядом со мной. На ней было черное шелковое
платье, с черными кружевами. Она не была ни надушена, ни
напудрена. Ее тело благоухало молодостью и свежестью. Она
спросила:

-- Что вы себе заказали? Мне лень выбирать по
прейскуранту.

Я ответил:

-- Устрицы, рыбу соль, швейцарский сыр и бананы.

-- Закажите то же и мне. А вино будет мое. Согласны? И, не
дожидаясь моего ответа, она постучала перстнем по мрамору и
позвала гарсона.

Анри принес во льду бутылку шампанского вина, и когда я
увидел марку "Мумм Кордон Руж", то немного испугался: если эта
женщина так широко распоряжается, то во сколько же десятков
франков она мне сегодня обойдется? Хватит ли? Говорю тебе,-- в
этот день я был дурак, а главное -- так и остался дураком во
все последующие дни. Я попробовал было сделать моему другу Анри
строгие глаза, но напрасно: это уже был не мой Анри, а ее слуга
и раб.

Да она почти и не пила. Ей дали маленькую серебряную
ложку. Она взболтала вино, и когда оно выпенилось, только
чуть-чуть пригубила. Ела она с удовольствием и очень красиво. А
я сидел и думал: кто же она, эта женщина? Актриса?
Международная шпионка? Очень дорогая кокотка? Развратная
искательница приключений? Или, может быть... она работает на
процентах в этом кабачке? Не аргентинка ли она?

Анри принес закрытый счет, но подал его не мне, а ей. И
опять не помогли мои гневные глаза. А она, небрежно взглянув на
счет, только кивнула слегка головой. Тогда я рассердился, да и
какой бы мужчина не рассердился бы на моем месте? Рассердился и
обнаглел, и спросил грубо:

-- А кофе мы будем пить у меня наверху? Не так ли? Анри,
принесите нам наверх кофе и ликеры.

Ах, аллах Акбар! Если бы мне еще раз в жизни услышать
веселый стук ее каблучков, когда она быстро всходила на мой
седьмой этаж! Если бы еще раз поглядеть, как она сама заботливо
ухаживала за патентованным кофейным самокином, как ласково она
мне разрешила: "Курите, если хотите!" И не я, а она удлинила
наш поцелуй. И она же первая отвела деликатно мои руки...

-- Потом,-- сказала она.

Глава II. ДУРНЫЕ МЫСЛИ

-- Я прошу вас сесть,-- сказала она,-- и выслушать меня
спокойно. Я хочу, чтобы вы поняли меня.

Она опустилась на диван, так близко ко мне, что наши плечи
часто соприкасались, и я чувствовал порою лучистую теплоту и
упругость ее тела. Сначала я думал: "Ну, к чему эти объяснения,
после внезапного и фамильярного знакомства? Ведь она не
девочка, ведь ей лет тридцать, тридцать пять,-- и, конечно, не
девушка. Она, несомненно, знает, что ходят женщины к холостым
мужчинам вовсе не для того, чтобы посмотреть редкие японские
гравюры или, прихлебывая ликеры, развлечься дружеским
разговором о спорте и последних премьерах. А особенно ночью",

Не сделал ли я с самого начала грубейшую ошибку против
старой тактики любви? Ведь давно-давно сказано, что самые
сладкие поцелуи вовсе не те, которые выпрашиваются или
позволяются, а те, которые отымаются насильно; что каждая
женщина, даже вполне нравственная, вовсе не прочь от того,
чтобы ее стыдливость была преодолена пылким нетерпением, и,
наконец, что параграф первый любовной войны гласит: потерянный
удобный момент может очень долго, а то и никогда не
повториться. И так далее... Вспомнился еще мне мимоходом
немного рискованный анекдот из жизни веселой, прелестной
графини де Вальвер, рассказанный ею самою, уже в ее преклонных
годах.

На ее карету напали в Сенарском лесу разбойники.
Предводитель банды, кстати, молодой, очень красивый и вежливый
человек, не удовольствовался тем, что отобрал у графини все ее
деньги и драгоценности, которые она отдала без сопротивления,
но, -- о, ужас! -- очарованный ее цветущей красотой и невзирая
на ее мольбы и крики, злодей отнял у нее то сокровище, которым
женщина дорожит более всего на свете.

-- Представьте, дамы и господа,-- говорила де Вальвер,--
вы можете мне не верить, но был один момент, когда я, вся в
слезах, не могла не воскликнуть: "Oh, mon voleur, oh, mon
charmant voleur"5.

Да, мой милый, такие анекдоты и дешевые афоризмы очень в
ходу между нами, мужчинами, и не оттого ли мы так часто выходим
из любовных битв мокрыми петухами и меланхолическими ослами? Уж
лучше верить мудрому Соломону, который из своего обширнейшего
любовного опыта вывел одно размышление: никто не постигнет пути
мужчины к сердцу женщины. И надо тебе сказать правду: после
нескольких слов моей странной незнакомки я почувствовал себя со
стыдом весьма маленьким, весьма обыденным и весьма пошленьким
человечком.

-- Я не скрою,-- говорила она ласково,-- я видела вас
раньше, и даже не один раз. Видела сначала на вашем цементном
заводе. Я туда заехала за директором, но не выходила из
автомобиля.

Меня очень приятно поразило, как вы разговаривали с
патроном: руки в карманах рабочей блузы, короткие уверенные
жесты, холодная вежливость, ни малейшего вида услужливости.
Такую независимость у подчиненного можно увидеть только у
англичанина да, пожалуй, у американцев. У французов -- реже. Я
подумала было сначала, что вы англичанин, но потом решила: нет,
не похоже.

Когда мы с директором ехали в Марсель, то он в разговоре
как-то сказал, что у него на заводе много русских и что он ими
очень доволен. Работают не только руками, но и головой. Им не
только не жаль, говорил он, повышать плату, но даже выгодно.

Тут я и поняла, почему ошиблась, приняв вас за
англичанина. В вас очень много этого русского... как бы
сказать, этого quelque chose de "Michica"6.

Я удивился:

-- Много чего?

-- De "Michica", чего-то медвежьего. Пожалуйста, простите,