пункта видна была вся местность, которую мы проехали, и та, куда нам
предстояло вступить.
густым, как шерсть барана, только на вершинах холмов можно было разглядеть
просветы в непроницаемой массе листьев - на фоне неба деревья вырисовывались
прерывистой бахромой. А впереди нам открывался совсем другой мир, просто
невозможно было поверить, что оба они - тот и этот, - такие разные,
существуют бок о бок. И смена эта происходила не постепенно, нет: позади
остался лес деревьев-великанов, сверкающих в своих роскошных мантиях из
лакированных листьев, подобно гигантским зеленым жемчужинам, а впереди до
самого туманно-голубого горизонта цепь за цепью встают горы. сливаясь и
переходя одна в другую, словно огромные застывшие волны; они как бы обращают
лицо к солнцу, а склоны их от подножия до гребня покрыты пушистым
золотисто-зеленым мехом травы, которая зыблется по прихоти ветра и то
светлеет, то темнеет, когда ветер ее завивает или разглаживает. Лес позади
расцветал то буйным багрянцем, то зеленью самых ярких и резких тонов.
Впереди же все цвета этого странного горного мира были мягкими и нежными -
бледно-зеленый, золотистый и все оттенки теплого желтовато-коричневого.
Плавные изгибы и складки холмов, покрытые этой нежной, пастельных тонов
травой, очень напоминали природу Англии - ее южные низины, только в больших
масштабах. Но вот солнце здесь сверкало без устали и нещадно палило - совсем
уж не на английский лад.
дело с треском и визгом тормозов спускалась в долины и вновь, кряхтя и
кашляя, взбиралась на крутые склоны. На вершине одной горы мы опять
постояли, чтобы остыл мотор, и тут я заметил впереди в долине деревню:
издали, на фоне окружавшей ее зелени, она казалась бесформенной кучкой
черных поганок. Когда выключили мотор, тишина окутала нас, точно мягким
одеялом; только слышно было, как чуть посвистывает трава, колеблемая ветром,
да из деревни, что лежала далеко внизу, доносился лай собак и крик петуха -
звуки, смягченные расстоянием, но отчетливые, как звон колокольчика. В
бинокль я разглядел в деревне какую-то суету: вокруг хижин сновали толпы
людей, порой сверкали ножи, похожие на мачете, и копья, мелькали яркие
саронги.
остановиться там?
выпить. Разве не так?
горы.
разместились вокруг небольшой площади, затененной купами молодых эвкалиптов.
Тут-то и расположился базар; торговцы разложили свой товар прямо на земле,
на пестром, уютном ковре света в тени под стройными деревьями, каждый на
своем клочке, а вокруг теснились деревенские жители: они протискивались
между торговцами, отчаянно спорили, болтали и размахивали руками. Чем только
здесь не торговали! Я просто диву давался - сколько всякой всячины, подчас
самой несуразной и неожиданной! Продавались сомы, копченые на костре и
насажанные на короткие палки; рыба эта и живая-то на вид не слишком
привлекательна, а уж высушенная, сморщенная, почерневшая от дыма она кажется
какой-то шаманской куклой, которая корчится в отвратительной пляске. Были
здесь и огромные тюки тканей, все больше очень ярких расцветок - их ввозят
из Англии, такие очень по вкусу африканцам; гораздо приятнее выглядели ткани
местного изделия, плотные, мягкие и не столь кричащие. Среди этих ярких
пятен мелькали в самых невероятных сочетаниях яйца и куры в бамбуковых
корзинах, зеленый перец, капуста, картофель, сахарный тростник, огромные
кровавые куски мяса; с веревок свисали большие, аккуратно выпотрошенные
тростниковые крысы. Продавали и глиняную утварь, и плетеные корзины, и
стулья, иголки, порох, пиво, силки для ловли птиц, плоды манго и папайи,
клизмы, лимоны, местную обувь, прелестные сумки из волокна рафии, гвозди,
кремни, карбид, касторку, сабли и леопардовые шкуры, парусиновые туфли,
мягкие фетровые шляпы, пальмовое вино в калебасах, кокосовое и фисташковое
масло в старых жестянках из-под керосина.
и товары, выставленные на продажу. Тут можно было увидеть людей народности
хауса в ослепительно белых одеяниях и маленьких белых шапочках; местных
вождей в многоцветных одеждах и богато расшитых шапках с кисточками; были
тут и полудикие жители отдаленных горных селений - на этих не было ничего,
кроме набедренных повязок из грязной кожи; зубы у них заострены, на лицах
татуировка. Для них эта деревня, конечно же, многолюдная столица, а базар,
возможно, самое веселое развлечение за целый год. Они яростно спорили,
размахивали руками, подталкивали друг друга, их темные глаза сверкали
восторгом при виде таких вещей, как яме или какая-нибудь тростниковая крыса;
чаще всего они стояли тесной кучкой и не сводили жадных глаз с высоких кип
разноцветных тканей - купить их они и не надеялись - и лишь изредка меняли
свой наблюдательный пункт, чтобы лучше видеть эту недостижимую роскошь.
муравьев в банке патоки, и я оказался предоставлен самому себе. Я немного
побродил вокруг, потом подумал, не поснимать ли жителей горных селений,
вынул фотоаппарат и стал наводить на фокус. Что тут началось! Ад кромешный:
торговцы вмиг побросали свои товары и все пожитки и с дикими криками
кинулись в ближайшее укрытие. Я даже растерялся - ведь африканцы обычно
очень любят сниматься - и спросил у стоявшего рядом хауса, что случилось.
Последовало любопытное объяснение: видимо, горцы уже знают, что если
фотоаппарат направить на человека, потом получается его портрет. Но они
твердо уверены, что вместе со снимком к фотографу переходит частичка души
того, кто фотографируется, и, если снимков сделать много, фотограф обретет
над ним полную власть. Отличный пример колдовства вполне современными
средствами: в старину вы получали власть над человеком, если завладевали
прядкой его волос или обрезками когтей; в наши дни для той же цели,
очевидно, вполне годится фотокарточка. И все-таки, хотя горцы вовсе не
желали мне позировать, я ухитрился сделать несколько снимков очень простым
способом: становился к ним боком и глядел в другую сторону, а сам щелкал
аппаратом из-под мышки.
колдовстве сразу вылетели у меня из головы. В одной из маленьких темных
палаток, которые окружали площадь, мелькнуло что-то рыжевато-красное, я
двинулся туда и увидел очаровательную обезьянку: привязанная длинной
веревкой за шею, она сидела на корточках в пыли и громко, пронзительно
кричала "прруп!". Шерсть у нее была светло-рыжая, на груди белая манишка, а
мордочка - траурно-черная. "Ее "прруп" звучало не то криком птицы, не то
дружеским кошачьим мурлыканьем. Несколько секунд она очень внимательно меня
разглядывала, потом вдруг вскочила и пустилась в пляс. Сперва она встала на
ноги и начала высоко подпрыгивать, широко раскинув руки, точно собиралась
прижать меня к груди. Потом опустилась на четвереньки и принялась скакать из
стороны в сторону как мяч, взлетая высоко в воздух. При этом она, видно, все
больше входила во вкус и прыгала все выше. Затем последовала короткая
передышка - и новые па: теперь обезьяна стояла на четвереньках, плечи и вся
передняя половина ее туловища раскачивались, как маятник, а задняя
оставалась совершенно неподвижный. Основная схема танца была ясна - и тут
обезьяна показала мне, на что способна подлинно искусная, опытная танцорка
из обезьяньего племени: она вертелась волчком, прыгала и скакала так, что у
меня голова пошла кругом. Обезьяна приглянулась мне с первого взгляда, а эта
неистовая пляска дервиша совсем меня покорила, и, конечно же, я просто не
мог не купить танцовщицу. Я заплатил ее владельцу двойную цену и с
торжеством унес обезьяну. В какой-то палатке я тотчас купил ей связку
бананов, и она была так тронута моей щедростью, что тут же меня
отблагодарила: обмочила мне всю рубашку. Я отыскал всех своих и шофера - от
них так и несло пивом, - мы погрузились в машину и поехали дальше. Обезьяна
сидела у меня на коленях, запихивала в рот бананы, обозревала окрестности из
окна кабины и слегка повизгивала от волнения и удовольствия. В знак
признания ее танцевальных талантов я решил назвать ее "Балерина" и впредь мы
ее так и звали - "красная мартышка Балерина".
хлынули темно-лиловые тени, а солнце неторопливо погружалось в несчетные
пунцово-зеленые перистые облачка за самыми высокими вершинами западных гор.
просто кончилась. Слева тянулся огромный пыльный двор, окруженный высокой
стеной из красного кирпича. За стеной разместилось множество круглых хижин с
высокими соломенными крышами, они теснились вокруг небольшой чистенькой
виллы. Но все эти строения казались крохотными и жалкими по сравнению с
огромным сооружением, похожим на диковинный улей, только увеличенный в
тысячу раз. Это была огромная круглая хижина с толстенной соломенной крышей
куполом, загадочная и черная от старости. По другую сторону дороги начинался
крутой подъем, вверх тянулась широкая лестница ступеней в семьдесят - она
вела к большой двухэтажной вилле в форме коробки для обуви, каждый этаж ее
обведен был широкой сплошной верандой и обе веранды обильно увиты
бугенвиллеей и другими вьющимися растениями. Так, значит, вот он какой - мой
дом на ближайшие несколько месяцев.
затекли, - как под аркой в дальней стене большого двора открылась дверь и ко