смерть отца, безжалостно и неусыпно преследовать врагов своей религии и дал
обет Богу стать Его ангелом-мстителем на земле до того дня, пока не будет
истреблен последний еретик. А теперь все с великим изумлением видели, что
герцог, обычно верный своему слову, пожимает руки своим заклятым врагам и
по-приятельски беседует с зятем того, кого он обещал умирающему отцу
уничтожить.
наблюдатель, способный видеть будущее, чего, к счастью, не дано людям, и
способный читать в душах, что, к несчастью, дано лишь Богу, он, конечно,
насладился бы самым любопытным зрелищем, какое только может представить вся
печальная человеческая комедия.
улице; там раздавался его грозный рапорт и горели его глаза: то был народ, с
его чутьем, обостренным ненавистью; он издали глядел на силуэты своих
непримиримых врагов и толковал их чувства так же простодушно, как это делает
любопытный прохожий, глазея в запертые окна зала, где танцуют. Танцоров
опьяняет и влечет за собой музыка, любопытный видит только движения и, не
слыша музыки, потешается над тем, как скачут эти марионетки.
молниями ненависти, озарявшими грядущее.
особенно ласковый и мягкий говор: сняв подвенечный наряд, длинную вуаль и
мантию, юная новобрачная вошла в зал вместе с красавицей герцогиней
Неверской, своей лучшей подругой, и с братом, Карлом IX, который вел ее за
руку и представлял наиболее почетным гостям.
Маргарита Валуа, которую Карл IX, питавший к ней особую нежность, обычно
звал "сестричкой Марго".
королеве Наваррской. Маргарите едва исполнилось двадцать лет, а уже все
поэты пели ей хвалу; одни сравнивали ее с Авророй, другие - с Кифереей <То
есть с Афродитой (Венерой), один из храмов которой находился на о. Кифера.
(Здесь и далее примечания переводчика.)>. По красоте ей не было равных даже
здесь, при таком дворе, где Екатерина Медичи старалась подбирать на роль
своих сирен самых красивых женщин, каких только могла найти. У нее были
черные волосы, изумительный цвет лица, чувственное выражение глаз с длинными
ресницами, тонко очерченный алый рот, стройная шея, роскошный гибкий стан и
маленькие, детские ножки в атласных туфельках. Французы гордились тем, что
на их родной почве вырос этот удивительный цветок, а иностранцы, побывав во
Франции, возвращались к себе на родину ослепленные красотой Маргариты, если
им удавалось повидать ее, и пораженные ее образованием, если им удавалось с
ней поговорить. И в самом деле, Маргарита была не только самой красивой, но
и самой образованной женщиной своего времени; вот почему нередко вспоминали
слова одного итальянского ученого, который был ей представлен и который,
побеседовав с ней целый час по-итальянски, по-испански, по-гречески и
по-латыни, в восторге сказал: "Побывать при дворе, не повидав Маргариты
Валуа, значит, не увидеть ни Франции, ни французского двора".
- известно, сколь многословны были гугеноты. В эти торжественные речи ловко
вкраплялись и намеки на прошлое, и пожелания на будущее. Но Карл IX с хитрой
улыбкой на бледных губах отвечал на все намеки одно и то же:
гугенотам моего королевства.
двусмысленностью: его можно было понять как отеческое отношение короля ко
всему народу, хотя Карл IX не собирался придавать своей мысли такую широту;
можно было придать ему и другой смысл, оскорбительный для новобрачной, для
ее мужа, да и для самого Карла, так как его слова невольно вызывали в памяти
скандальные слухи, которыми дворцовая хроника уже успела запятнать брачные
одежды Маргариты Валуа.
поглощала не все его внимание: время от времени он оборачивался и бросал
взгляд на группу дам, в центре которой блистала королева Наваррская.
тень набегала на ее красивое лицо, над которым образовывало ореол трепетное
сверкание алмазных звезд, и какое-то непонятное желание проглядывало сквозь
ее волнение и тревогу.
замуж за герцога Лотарингского, заметила, что сестра встревожена, и стала
продвигаться к ней, желая спросить, что случилось, но тут все гости
расступились, давая дорогу королеве-матери, входившей под руку с молодым
принцем Конде, и оттеснили принцессу Клод от сестры. Герцог де Гиз
воспользовался движением толпы, чтобы подойти поближе к герцогине Неверской,
своей невестке, а вместе с тем и к Маргарите. В ту же минуту герцогиня
Лотарингская, не терявшая из виду королеву, заметила, как тень тревоги,
омрачившая ее лицо, исчезла, а на щеках вспыхнул яркий румянец. Когда же
герцог, все ближе продвигаясь к Маргарите, наконец оказался в двух шагах от
нее, она скорее почувствовала, чем увидела его и, сильным напряжением воли
придав своему лицу выражение беспечное и спокойное, повернулась к герцогу;
герцог почтительно приветствовал ее и с низким поклоном тихо сказал ей
по-латыни:
в воронку рупора, не были услышаны никем, кроме того, кому они были сказаны,
но, несмотря на краткость разговора, они успели сообщить друг другу то, что
хотели; обменявшись этими словами, они расстались - Маргарита с мечтательным
выражением лица, а герцог - повеселевший после встречи с нею. Но тот, кому
следовало бы весьма серьезно заинтересоваться этой сценой, то есть король
Наваррский, не обратил на нее ни малейшего внимания, - глаза его не видели
уже ничего, кроме одной женщины, собравшей вокруг себя почти такой же
многочисленный кружок, как и Маргарита Валуа, - красавицы г-жи де Сов.
(1457? - 1527) - министр финансов при Людовике XII и Франциске I; видимо,
несправедливо обвиненный в Растрате, был повешен.> и жена Симона де Физа,
барона де Сов, была придворной дамой Екатерины Медичи и одной из самых
опасных ее помощниц в тех случаях, когда королева, не решаясь опоить врага
флорентийским ядом, старалась опьянить его любовью: маленькая блондинка, то
искрившаяся жизнью, то исполненная грусти, но всегда готовая к любви и к
интриге - двум основным занятиям придворных при трех французских королях,
сменивших друг друга за последние пятьдесят лет, - г-жа де Сов была женщина
в полном смысле слова, во всем обаянии этого творения природы, начиная с
синих глаз, порой томных, порой горевших огнем, до кончика ее игривых
точеных ножек, обутых в бархатные туфельки. За какие-нибудь несколько
месяцев она успела овладеть всем существом короля Наваррского, еще новичка и
в политике и в любви; потому-то Маргарита Валуа с ее роскошной, царственной
красотой не вызывала у своего супруга даже восхищения. И было нечто странное
даже для такой темной, таинственной души, как душа Екатерины Медичи, и
поражавшее всех: дело в том, что королева-мать, твердо поставив своей целью
брачный союз между своей дочерью и королем Наваррским, в то же время почти
открыто поощряла его любовь к г-же де Сов. Но, несмотря на столь сильную
поддержку и на легкость нравов той эпохи, красавица Шарлотта все еще
упорствовала, и это невиданное, неслыханное, непостижимое упорство больше,
чем ум и красота упрямицы, возбудило в сердце Беарнца такую страсть,
которая, не находя удовлетворения, замкнулась в самой себе, вытеснив из
сердца юного Генриха и застенчивость, и гордость, и даже беспечность,
бравшую начало частично в его мировоззрении, частично в его лености и
составляющую основу его характера.
или от огорчения, она сначала решила не присутствовать при торжестве своей
соперницы и под предлогом нездоровья отправила в Лувр мужа, занимавшего пост
государственного секретаря уже пять лет, одного. Но Екатерина Медичи,
заметив, что барон де Сов явился один, спросила, почему отсутствует ее
любимица Шарлотта; услышав, что у г-жи де Сов всего-навсего легкое
недомогание, она черкнула ей несколько слов, предлагая явиться, и баронесса
поспешила исполнить ее требование. Генрих, сначала очень огорченный
отсутствием г-жи де Сов, все-таки почувствовал себя свободнее, когда увидел,
что барон де Сов пришел без жены; потеряв надежду встретиться с нею, Генрих
вздохнул и уже решил подойти к милой женщине, которую был обязан если не
любить, то почитать своей женой, как вдруг увидел в конце галереи г-жу де
Сов; он замер на месте, не спуская глаз с этой Цирцеи, приковавшей его к
себе волшебной цепью, и, после некоторого колебания, вызванного скорее
неожиданностью, чем осторожностью, вместо того, чтобы подойти к жене, пошел
навстречу баронессе.
зная, как пылко его сердце, деликатно удалились, чтобы не мешать их встрече;
и как раз в то время, когда Маргарита Валуа и герцог Гиз обменивались уже
известными нам латинскими словами, Генрих подошел к г-же де Сов и тоже
заговорил, но заговорил на французском языке, вполне понятном, несмотря на
его гасконский акцент, и разговор этот был, во всяком случае, куда менее
таинственным, чем вышеприведенный.
когда мне сказали, что вы больны, и я потерял надежду вас увидеть!
надежды дорого вам стоила? - спросила г-жа де Сов.
знаете, что днем вы мое солнце, а ночью - моя звезда? Честное слово, я был в
Флинт Эрик
Маркелов Олег
Конан-Дойль Артур
Круз Андрей
Корнев Павел
Лукьяненко Сергей