воспоминание о том, как я стаскивал спасательные пояса с полок над голо-
вой, а Краснолицый человек надевал их на бившихся в истерике женщин. Это
я помню отчетливо, и вся картина стоит у меня перед глазами. Как сейчас
вижу я зазубренные Края пробоины в стене салона и вползавший в это от-
верстие клубящийся серый туман; пустые мягкие диваны с разбросанными на
них пакетами, саквояжами, зонтами и пледами, оставленными во время вне-
запного бегства; полного джентльмена, не так давно мирно читавшего мою
статью, а теперь напялившего на себя пробковый пояс и с монотонной нас-
тойчивостью вопрошавшего меня (журнал с моей статьей все еще был у него
в руке), есть ли опасность; краснолицего человека, который бодрю ковылял
на своих искусственных ногах и надевал пояса на всех, кто появлялся в
каюте... Помню дикий визг женщин.
му, страдал от него и краснолицый, ибо еще одна картина навсегда оста-
лась у меня в памяти: плотный джентльмен засовывает журнал в карман
пальто и с любопытством озирается кругом; сбившиеся в кучу женщины, с
бледными, искаженными страхом лицами, пронзительно кричат, словно хор
погибших душ, а краснолицый человек, теперь уже совсем багровый от гне-
ва, стоит в позе громовержца, потрясая над головой кулаками, и орет:
чувствовал, что меня душит смех, и понял, что я впадаю в истерику; ведь
предо мною были женщины, такие же, как моя мать или сестры, - женщины,
охваченные страхом смерти и не желавшие умирать. Их крики напомнили мне
визг свиней под ножом мясника, и это потрясло меня. Эти женщины, способ-
ные на самые высокие чувства, на самую нежную привязанность, вопили, ра-
зинув рты. Они хотели жить, но были беспомощны, как крысы в крысоловке,
и визжали, не помня себя.
ноту, я опустился на скамью. Смутно видел я метавшихся людей, слышал их
крики, - кто-то пытался спустить шлюпки... Все происходило так, как опи-
сывается в книгах. Тали заедало. Все было неисправно. Одну шлюпку спус-
тили, забыв вставить пробки: когда женщины и дети сели в нее, она напол-
нилась водой и перевернулась. Другую шлюпку удалось спустить только од-
ним концом: другим она повисла на талях, и ее бросили. А парохода, кото-
рый был причиной бедствия, и след простыл, но кругом говорили, что он,
несомненно, вышлет нам спасательные шлюпки.
подступала к краю борта. Многие пассажиры стали прыгать за борт. Другие,
уже барахтаясь в воде, кричали, чтобы их подняли обратно на палубу. Ник-
то не слушал их. Все покрыл общий крик: "Тонем!" Поддавшись охватившей
всех панике, я вместе с другими бросился за борт. Я не отдавал себе от-
чета в том, что делаю, но, очутившись в воде, мгновенно понял, почему
люди кругом молили, чтобы их подняли обратно на пароход. Вода была хо-
лодная, нестерпимо холодная. Когда я погрузился в нее, меня обожгло, как
огнем. Холод проникал до костей; казалось, смерть уже заключает меня в
свои ледяные объятия. Я захлебнулся от неожиданности и страха и успел
набрать в легкие воды прежде, чем спасательный пояс снова поднял меня на
поверхность. Во рту у меня было солоно от морской воды, и я задыхался от
ощущения чего-то едкого, проникшего мне в горло и в легкие.
что минуты мои сочтены. Вокруг меня в воде барахтались люди. Они что-то
кричали друг другу. Я слышал также плеск весел. Очевидно, потопивший нас
пароход выслал за нами шлюпки. Время шло, и меня изумляло, что я все еще
жив. Но мои ноги уже утратили чувствительность, и онемение распространя-
лось дальше, подступало к самому сердцу. Мелкие сердитые волны с пенис-
тыми хребтами перекатывались через меня; я захлебывался и задыхался.
до меня издали, и я понял, что "Мартинес" пошел ко дну. Потом - сколько
прошло времени, не знаю, - я очнулся, и ужас снова овладел мной. Я был
один. Я не слышал больше голосов, криков о помощи - только шум волн, ко-
торому туман придавал какую-то таинственную, вибрирующую гулкость. Пани-
ка, охватывающая человека, когда он в толпе и разделяет общую участь, не
так ужасна, как страх, переживаемый в одиночестве. Куда несли меня вол-
ны? Краснолицый говорил, что отлив уходит через Золотые Ворота. Неужели
меня унесет в открытое море? А ведь мой спасательный пояс может разва-
литься в любую минуту! Я слышал, что эти пояса делают иногда из картона
и тростника, и тогда, намокнув, они быстро теряют плавучесть. А я совсем
не умел плавать. Я был один, и меня несло неведомо куда, среди извечной
серой безбрежности. Признаюсь, мной овладело безумие, и я кричал, как
кричали женщины, и бил по воде окоченевшими руками.
об этом только, как о тревожном мучительном сне. Когда я очнулся, каза-
лось, прошли века. Почти над самой головой я увидел выступавший из тума-
на нос судна и три треугольных паруса, заходящие один за другой и напол-
ненные ветром. Вода пенилась и клокотала там, где ее разрезал нос кораб-
ля, а я был как раз на его пути. Я хотел крикнуть, но у меня не хватило
сил. Нос судна скользнул вниз, едва не задев меня, и волна перекатилась
над моей головой. Затем мимо меня начал скользить длинный черный борт
судна - так близко, что я мог бы коснуться его рукой. Я сделал попытку
ухватиться за него, я готов был впиться в дерево ногтями, но руки мои
были тяжелы и безжизненны. Я снова попытался крикнуть, но голос изменил
мне.
увидел человека у штурвала и еще одного, спокойно курившего сигару. Я
видел дымок, поднимавшийся от его сигары, когда он медленно повернул го-
лову и скользнул взглядом по воде в мою сторону. Это был случайный, рас-
сеянный взгляд, случайный поворот головы, одно из тех движений, которые
люди делают машинально, когда они ничем не заняты, - просто из потреб-
ности в движении.
уже снова поглощает судно. Я видел спину рулевого и голову того, друго-
го, когда он медленно, очень медленно обернулся и его взгляд скользнул
по воде. Это был отсутствующий взгляд человека, погруженного в думу, и я
с ужасом подумал, что он все равно не заметит меня, даже если я попаду в
поле его зрения. Но вот его взгляд упал на меня, и его глаза встретились
с моими глазами. Он увидел меня. Прыгнув к штурвалу, он оттолкнул руле-
вого и сам быстро завертел колесо, выкрикивая в то же время какую-то ко-
манду. Судно начало отклоняться в сторону и почти в тот же миг скрылось
в тумане.
чтобы не поддаться пустоте и мраку, стремившимся поглотить меня. Вскоре
я услышал быстро приближавшийся плеск весел и чей-то голос. Потом, уже
совсем близко, раздался сердитый окрик:
пространстве, подчинив мощному ритму. Мерцающие искорки вспыхивали и
пролетали мимо. Я догадывался, что это звезды и огненные кометы, сопро-
вождающие мой полет среди светил. Когда в своем качании я снова достиг
вершины амплитуды и уже готов был пуститься в обратный путь, где-то уда-
рил и загудел громадный гонг. Неисчислимо долго, целые столетия, безмя-
тежно канувшие в вечность, наслаждался я своим исполинским полетом.
моего полета становилась все короче и короче. Меня начало бросать из
стороны в сторону с раздражающей быстротой. Я едва успевал перевести
дух: с такой стремительностью мчался я в небесном пространстве. Гонг
грохотал все чаще и яростнее. Я ждал каждого его удара с невыразимым
ужасом. Потом мне показалось, что меня тащат по хрустящему, белому, рас-
каленному солнцем песку. Это причиняло мне невыносимые муки. Мою кожу
опалял огонь. Гонг гудел, как похоронный колокол. Сверкающие точки мча-
лись мимо нескончаемым потоком, словно вся звездная система провалива-
лась в пустоту. Я вздохнул, с трудом перевел дыхание и открыл глаза. Два
человека, стоя на коленях, хлопотали надо мной. То, что качало меня в
мощном ритме и несло куда-то, оказалось качкой судна на волнах океана, а
вместо ужасного гонга я увидел висевшую на стене сковороду, которая
бренчала и дребезжала при каждом наклоне судна. Хрустящий, опалявший ме-
ня огнем песок превратился в жесткие ладони какого-то человека, расти-
равшего мою обнаженную грудь. Я застонал от боли, приподнял голову и
посмотрел на свое красное, воспаленное тело, покрытое капельками крови,
проступившими сквозь расцарапанную кожу.
с джентльмена кожу!
перестал растирать меня и неуклюже поднялся на ноги. У второго - судя по
выговору, типичного кокни [1] - были мелкие, почти женственные черты ли-
ца; внешность его позволяла предположить, что он с молоком матери впитал
в себя перезвон лондонских церковных колоколов. Грязный полотняный д
колпак на голове и грубый засаленный передник на узких бедрах изобличали
в нем кока того чрезвычайно грязного камбуза, в котором я находился.
которая является наследием многих поколений, привыкших получать на чай.
на встал на ноги. Дребезжание сковороды ужасно действовало мне на нервы
Я не мог собраться с мыслями. Ухватившись, чтобы не упасть, за деревян-
ную переборку, оказавшуюся настолько сальной и грязной, что я невольно
стиснул зубы от отвращения, я потянулся к несносной посудине, висевшей
Андреев Николай
Шилова Юлия
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман