кроме только того, кто раньше был на баке заправилой - эдакий дюжий косматый
детина с огненно-рыжей бородой. Верно, из зависти, и полагая, что от такого
"миленького малыша", как он его с насмешкой называл, уж конечно, отпора
ждать нечего, начал он всячески искать с ним ссоры. Билли сначала терпел и
старался с ним поладить по-хорошему - он ведь схож со мной, лейтенант, в
том, что нет для меня ничего мерзее ссор, - но без толку. И вот однажды на
второй собачьей вахте рыжебородый прямо перед всеми заявил Билли, что вот
сейчас покажет ему, откуда отрубают филейную часть (малый этот прежде был
мясником), и с насмешкой ткнул его под ребра. Тут уж Билли на него кинулся.
Возможно, ударил он сильнее, чем собирался, но, как бы то ни было, отделал
он рыжего олуха знатно. И всего за полминуты. От его молниеносной быстроты
тот совсем ошалел. Вы, наверное, не поверите, лейтенант, а только
рыжебородый теперь души в Билли не чает - он его любит по-настоящему, или
другого такого лицемера свет еще не видывал. Да они его все любят. Одни
белье ему стирают и чинят его старые брюки, а плотник в свободное время
сколачивает для него красивый сундучок. Для Билли Бадда каждый готов сделать
что угодно, и мир у нас тут царит, точно в дружной семье. Но я знаю,
лейтенант, во что сразу превратятся "Права" без этого малого. Не скоро мне
теперь доведется, отобедав, спокойно выкурить трубочку у кабестана, нет, не
скоро. Да-да, лейтенант, вы забираете у меня матроса, каких мало. Вы
забираете моего миротворца!
интересом, все больше веселея от новых возлияний. - Блаженны миротворцы, и
уж тем более драчливые миротворцы. Вроде тех семидесяти четырех красоток,
подмигивающих из портов корабля, который лежит вот там в дрейфе и ждет меня!
- С этими словами он указал в иллюминатор на "Неустрашимого". - Но не
отчаивайтесь! Не вешайте носа! Ручаюсь, вы получите высочайшее одобрение. Уж
конечно, его величество придет в восхищение, услышав, что в дни, когда
матросы идут на его службу не с той охотой, как следовало бы, в дни, когда
шкиперы втайне злобствуют, если у них позаимствуют человека-другого для
королевского флота, его величество, повторяю, придет в восхищение, узнав,
что хотя бы один шкипер с радостью отдал королю лучшее украшение своей
команды - матроса, который столь же верноподданно не выразил ни малейшего
неудовольствия. Но где же мой красавчик? А! - воскликнул он, взглянув в
открытую дверь. - Идет, идет и, черт побери, тащит свой сундучок! Ну
прямо-таки Аполлон с дорожным саком!
ящики не положены. Вот если в них картечь - другое дело. Клади свои вещи в
сумку, малый. У кавалериста - сапоги и седло, у матроса военного флота -
сумка и койка.
новобранцу спуститься в катер, спустился сам, и катер отвалил от "Прав
человека". Таково было полное название торгового судна, хотя шкипер и
команда по морскому обыкновению сократили его просто в "Права". Своеобычный
владелец судна, проживавший в Данди, был большим поклонником Томаса Пейна,
чья книга, написанная в ответ на поношения, с которыми Бэрк обрушился на
французскую революцию, уже довольно давно вышла в свет и читалась повсюду.
Выбрав для названия корабля заголовок книги Пейна, житель Данди словно бы
следовал примеру своего современника Стивена Жерара, филадельфийского
судовладельца, который в знак симпатии к своей прежней родине и ее
просвещенной философии называл принадлежащие ему корабли в честь Вольтера,
Дидро и прочих.
прочитали, кто с горечью, кто с усмешкой, сверкавшее на ней название,
новобранец, сидевший, как ему приказал боцман, на носу шлюпки, вдруг вскочил
на ноги, замахал шляпой своим недавним товарищам, которые в грустном
безмолвии смотрели на него с юта, и дружески пожелал им всего хорошего,
после чего воскликнул, обращаясь к самому судну:
положенную его рангу, хотя и с трудом сдерживая улыбку.
ведь он и не мог знать этого устава, а потому лейтенант навряд ли одернул бы
его столь резко, если бы не прощальный привет, который он послал своему
бывшему кораблю. В его словах лейтенант усмотрел скрытую дерзость, ехидную
насмешку над насильственной вербовкой вообще и над тем, как только что
завербовали его самого в частности. Однако если эти слова и прозвучали
саркастически, произошло это непреднамеренно: Билли, хотя он, как и всякий
человек с отменным здоровьем и чистым сердцем, отличался веселым нравом и
любил пошутить, сатириком отнюдь не был. Он не имел ни злокозненного желания
язвить, ни необходимого для этого умения. Логические построения с двойным
смыслом и тонкие инсинуации были полностью чужды его натуре.
принимать любые причуды погоды. Подобно животным, он был не философом, а
истинным фаталистом, хотя сам об этом и не подозревал. Возможно даже, что он
не без удовольствия принял этот нежданный поворот в своей судьбе, обещавший
ему совсем иную жизнь и военные приключения.
судовую роль как матрос первой статьи и записан фор-марсовым правого борта.
Он скоро освоился со службой, а его безыскусственная красота и бодрый,
беззаботный вид завоевали ему общее расположение. В его артели не сыскать
было человека веселее, не в пример некоторым другим насильственно
завербованным членам экипажа. Эти последние, если только они не были заняты
делом, нередко - и особенно во время второй собачьей вахты, когда
приближение сумерек располагает к задумчивости, - впадали в тоску или даже в
угрюмость. Правда, они были старше нашего фор-марсового, так что у многих,
несомненно, был какой-то домашний очаг, а кое-кого, возможно, тревожила
судьба жены и детей, оставшихся без кормильца, и, уж конечно, среди них вряд
ли нашелся бы человек без родных и близких. Но вся семья Билли, как скоро
станет ясно читателю, исчерпывалась им самим.
товарищами на фок-мачте и на батарейных палубах, он отнюдь не сделался там
предметом всеобщего восхищения, как бывало на тех судах, на каких он только
и плавал прежде - торговых, с малочисленной командой.
выглядел даже еще более юным. Причиной тому было простодушно-детское
выражение его лица, не утратившего первого пушка и напоминавшего девичье
цветом и нежностью кожи, хотя холод, жара и соленый морской ветер согнали с
него лилеи, а розы лишь с трудом просвечивали сквозь загар.
жизни, вынужденный вдруг сменить свой прежний простой мирок на несравненно
более обширный и хитросплетенный мир большого военного корабля, мог бы
совсем растеряться и утратить веру в себя, если бы его натуре были хоть в
малой степени присущи самодовольство и тщеславие. Ведь в пестром многолюдье
"Неустрашимого" были и люди далеко не заурядные, несмотря на низкое их
положение. Эти матросы оказались особенно восприимчивыми к тому духу,
который военная дисциплина и участие в сражениях способны привить даже
самому обыкновенному человеку. Положение Билли Бадда как Красавца Матроса на
борту семидесятичетырехпушечного линейного корабля было в чем-то сходно с
положением сельской красавицы, волей судеб покинувшей глушь и ставшей
соперницей высокородных придворных дам. Но сам он этого почти не сознавал.
Как не замечал и загадочных усмешек, которые в его присутствии иной раз
появлялись на двух-трех наиболее грубых лицах. И точно так же он не отдавал
себе отчета в том благоприятном впечатлении, которое его облик и манера
держаться производили на тех офицеров, кому нельзя было отказать в уме и
наблюдательности. Да иначе и быть не могло. По телесному своему сложению он
принадлежал к тем лучшим представителям английского типа, в жилах которых
кровь саксов словно вовсе не была разбавлена нормандской или какой-либо
иной, а его лицу было присуще то человеческое выражение безмятежного и
ласкового спокойствия, которое греческие ваятели подчас придавали своему
могучему герою Геркулесу. Но кроме того, в его облике ощущался некий
вездесущии оттенок аристократичности; о ней говорило все: маленькие изящные
уши, свод стопы, изгиб губ и вырез ноздрей, даже мозолистые руки,
оранжевато-коричневые, точно клюв тукана, от постоянного соприкосновения со
снастями и смолой, а главное - нечто в подвижных чертах лица, в каждой позе
и движении, нечто, неопровержимо свидетельствовавшее о том, что мать его
была щедро одарена богиней Любви и Красоты. Все это указывало на
происхождение, совершенно не соответствующее нынешнему его жребию. Впрочем,
как стало ясно, когда Билли официально зачисляли у кабестана на королевскую
службу, особой тайны за этим не крылось. Офицер, невысокий и весьма
деловитый, среди прочих вопросов осведомился о месте его рождения, на что он
ответил:
затем:
шелком корзине, которую кто-то прицепил к дверному молотку одного почтенного
бристольского жителя.
новобранца с ног до головы, - ну что ж, находка оказалась недурной. Пусть
почаще находят таких, как ты, любезный. Флоту они очень пригодились бы.
очевидно, благородной крови. Порода чувствовалась в нем, как в скаковой
лошади.