делать. Интересно, как отреагирует Джо, если однажды ночью в их
душной, тесной квартирке она нежно прижмется к нему и шепнет: "Джо,
миленький, по-моему, мне куда приятнее было бы работать на панели".
Возле кофейной чашки лежал десятицентовик.
Еще один паршивый доллар. Эй! Вудро! Эй! Ты там запираешь?
сказала:
телевизора. Он не оглядываясь ответил:
загоралась и гасла красная неоновая вывеска: "Гриль Эрни". Свет, тьма,
свет, тьма, и так тысячу раз за день - Мэри однажды сосчитала.
остановке своего автобуса в трех кварталах от гриль-бара, стараясь
покрепче прижимать сумочку к боку, чтобы ее не смогли выхватить
ночные воришки.
вполне могли прокормиться и, может, даже немного поднакопить. Но
потом Джо забросил учебу, и начавшаяся у него вслед за этим депрессия
захватила и Мэри. Они теперь походили на уцелевших в
кораблекрушении, чей спасательный плот дал течь: слишком слабые,
чтобы жить, слишком испуганные, чтобы умереть, бесконечно плывущие
по течению. Это следовало изменить. Так дальше нельзя.
мужа по-прежнему. Ей никогда не объясняли, что должна чувствовать
женщина в подобной ситуации. Отец ее - он работал механиком в гараже
в Нью-Джерси, руки у него вечно были в смазке - был человеком строгих
правил и консерватором по натуре, а мать, болтушка, страстно
обожающая лото, даже после захода солнца ходила в темных очках,
словно надеялась, что ее вдруг найдут и введут в мир Кино помощники
режиссера, роющиеся в поисках талантов среди уцененных товаров во
второсортных супермаркетах.
любовь? Любовь? Страстное, волнующее погружение в душу другого
человека? Мэри затруднялась выразить свои чувства словами, а если бы
попросила Джо помочь ей в этом, он поднял бы ее на смех. Дело было не
в том, что здоровье Мэри Кейт пошатнулось или ее красота поблекла -
ничего подобного, хотя порой, стоя перед зеркалом, она нехотя
признавалась себе, что безобразно худа и взгляд у нее стал пустой и
равнодушный, старушечий. Нет, определенно, требовались решительные
меры.
края тротуара заливал желтый свет фонарей. Мэри шла мимо фасадов
жилых домов, и эти пустые, обезображенные рубцами и шрамами
каменные лица угрюмо следили за ней, точно склонившие головы
монахи. Переполненные помойные баки, мусор в водостоках,
истерические газетные заголовки - убийства, поджоги, угроза войны...
нее взмокла. Пот собирался под мышками и тоненькими струйками
стекал вниз. Сколько можно? Уже две недели нечем дышать. А ведь лето
только начинается, самые жаркие месяцы еще впереди.
раздавались на пустой улице, эхо отражалось от каменных стен. "На
сколько еще меня хватит?" - спросила себя Мэри.
бутылкой и разбил круглый стеклянный колпак, но не сумел полностью
уничтожить лампочку, и теперь она судорожно мигала, жужжа, точно
огромное насекомое, бьющееся в окне: желтый - тьма, желтый - тьма,
желтый - тьма. На жутковатые лица монахов, следивших за Мэри,
ложились черные тени.
детский.
лампочка над головой. Мэри поправила на плече ремешок сумочки,
зажала ее под мышкой и, глядя себе под ноги, пошла к остановке. Скоро
придет автобус.
словно кусок льда, неожиданно прижатый ко лбу. Мэри Кейт застыла на
месте.
развлекается.
пальцы дыма. Она почувствовала, как они пробрались под ее влажное
белье, и покрылась гусиной кожей. Голос взобрался по костяной
лестнице ее позвоночника и теперь неторопливо спускался.
черный грязный переулок, пропахший мочой и потом.
одежда была мужская. Мужчина. Кто? Грабитель? Мэри пронизало
желание бежать. Над ее головой зудел разбитый фонарь - желтый,
черный, желтый, черный.
и тут же рассердилась: умнее ничего не придумала? Это же бандит! Она
покрепче стиснула сумочку. Сейчас она побежит и не остановится, пока
он не отстанет.
обшарпанные носы ботинок, выглядывающие из-под темных брюк.
Мужчина не пытался приблизиться к ней. Он спокойно стоял, опустив
руки вдоль тела, - темный силуэт у входа в переулок - и Мэри Кейт
почувствовала, как острое желание убежать уходит. Бежать не надо,
сказала она себе. Это знакомый.
мы давно не виделись. Бояться нечего.
что отпущены вам для жизни. Или я слишком много прошу у друга?
чувство. Ее голову омывали черные и желтые волны, язык налился
свинцовой тяжестью.
пожмете ее?
ногтями.
шее. "Задыхаюсь! - беззвучно крикнула она. - Тону! Тону". Свет фонаря
проник в ее мозг, и тот вспыхнул слепящим желтым неоном. "Не хочу", -
подумала она.
скользнули по ладони, с все возрастающей силой впились в запястье.
залитое желтым светом лицо, разинутый в беззвучном крике рот хотел
пожрать ее. Она не успела ничего разглядеть; откуда-то густо, одуряюще
пахнуло гарью. Чужое тело было потным, неприятно мягким - как
губка - и горячим. Мужчина повалил кричащую и царапающуюся Мэри
на асфальт.
кровь. Из уха. Горячая кровь струилась по шее.
пылающий кнут. - ~Чертова сука, минетчица, подстилка, все твои
любовники - кобели!~ - Дыхание мужчины было зловонным,
обжигающим. Он ударил ее в грудь, раз, другой, и Мэри съежилась. Он
разорвал на ней блузку и ногтями расцарапал гладкую кожу на животе.
то захлопнули окно. Потом другое.
в нее с такой яростной, нечеловеческой силой, что она проехалась задом
по асфальту. Ей на глаза надавили чужие пальцы, и у Мэри в голове
мелькнуло: "Я умираю о Господи я умираю".
заполнил жадный, юркий чужой язык.
визжал он, врываясь в нее, сминая, врываясь, вонзаясь, пока не пришел
оргазм, сотрясший все его тело и вырвавший у Мэри крик боли.
тяжесть чужого тела исчезла. Мэри вновь ощутила его запах, и ее