божественный, изживает зло как отпадение от божественного смысла и как
имеющее имманентный смысл в процессе мирового развития. Мистический гнозис
всегда давал антиномические решения проблемы зла, всегда в нем дуализм
таинственно сочетался с монизмом. Для величайшего из мистиков Якова Беме зло
было в Боге и зло было отпадением от Бога, в Боге был темный исток и Бог не
был ответствен за зло. Все почти мистики стоят на сознании имманентного
изживания зла. Трансцендентная точка зрения всегда есть предпоследнее, а не
последнее. И переживание греха периферично и экзотерично в религиозной
жизни. Глубже, эзотеричнее переживание внутреннего расщепления в
божественной жизни, богооставленности и богопротивления как жертвенного пути
восхождения. В религиозном опыте неизбежно прохождение через трансцендентное
отношение к Богу и трансцендентное отношение к злу. Но так же неизбежно в
религиозном опыте прихождение к имманентной правде, к имманентному изживанию
Бога и мира. И всякий мистический опыт в пределе своем снимает всякую
противоположность между трансцендентным и имманентный. В религиозной жизни
нет объективной данности и объективной предметности. Всякая объективация,
внеположность Бога, Христа, таинства есть лишь относительная и условная
проекция на плоскости, явление историко-культурное. Поразителен парадокс
религиозной жизни: крайний трансцендентизм порождает оппортунистическое
приспособление, сделки со злом "мира", зрелый имманентизм порождает волю к
радикальному выходу в Божественную жизнь духа, радикальному преодолению
"мира". Зрелый имманентизм освобождает от подавленности злом "мира". "Мир
сей" есть плен у зла, выпадение из божественной жизни, "мир" должен быть
побежден. Но "мир сей" есть лишь один из моментов внутреннего божественного
процесса творчества космоса, движения в Троичности Божества, рождения в Боге
Человека. Эта антиномия дана в религиозном переживании. И только
детски-незрелое, немудрое, испуганное сознание боится этой антиномии, ему
все мерещится идеализация и оправдание зла в имманентно-монистическом тезисе
антиномии. Но к злу, к "миру сему", к рабству и распаду при этом может быть
беспощадное отношение. Абсолютное утверждается в глубине духовной жизни, а
не во внешнем относительном мире, к которому неприменимо ничто абсолютное.
Героическая война против зла мира зарождается в том освобождающем сознании
имманентизма, для которого Бог имманентен человеческому духу, а "мир"
трансцендентен ему. Легко может явиться желание истолковать такую
религиозную философию как акосмизм. "Мир" для моего сознания призрачен,
неподлинен. Но "мир" для моего сознания не космичен, это некосмическое,
акосмическое состояние духа. Космический, подлинный мир есть преодоление
"мира", свобода от "мира", победа над "миром". Мое сознание принимает еще
одну антиномию - антиномию "единого" и "множественного". В отличие от всякой
мистики единого (Индия, Плотин, Экхардт) я исповедую моноплюрализм, т.е.
метафизически и мистически принимаю не только Единое, но и субстанциальную
множественность, раскрытие в Едином Боге непреходящей космической
множественности, множества вечных индивидуальностей. Космическая
множественность есть обогащающее откровение Бога, развитие Бога. Это
сознание ведет к метафизическому и мистическому персонализму, к откровению
"я".
слишком элементарные обвинения. Я сознательно стою на антиномии и хочу
изживать антиномию, а не логически и разумно устранять. Поэтому, будучи
монистом и имманентистом в последней глубине мистического опыта, веря в
божественность мира, во внутреннюю божественность мирового процесса, в
небесность всего земного, в божественность лика человеческого, я в пути
утверждаю расщепление, дуализм свободы и необходимости, Бога, божественной
жизни и "мира", мировой данности, добра и зла, трансцендентного и
имманентного. Такой радикальный, революционный, непримиримый дуализм ведет к
последнему монизму божественной жизни, к божественности человека. В этом вся
тайна христианства. Через героический дуализм, через противопоставление
божественного и "мирского" входит человек в монизм божественной жизни. Все в
мире должно быть имманентно вознесено на крест. Так осуществляется
божественное развитие, божественное творчество. Все внешнее становится
внутренним. И весь "мир" есть мой путь. Мы должны порвать с тем церковным
семитизмом, который был выражением христианского несовершеннолетия.
Семитический ветхозаветный трансцендентизм ныне мертвит религиозную жизнь,
он выродился в полицейское мероприятие против движения в духовном опыте, он
питает нетерпимость и осуждение ближнего, растит антихристианские чувства.
Мы уже понимаем, мы знаем относительность всякой онтологической транскрипции
моментов религиозного и мистического опыта. Абсолютизация динамических
моментов духовного опыта в христианской онтологии и метафизике может стать
великой неправдой статики, восставшей против вечной правды динамики
абсолютной духовной жизни. Динамическая транскрипция религиозного опыта
должна иметь перевес над статической транскрипцией религиозной онтологии.
Трансцендентизм есть неизбежный момент религиозного опыта, а не абсолютная
истина онтологии. Последняя тайна человеческая - рождение в человеке Бога.
Последняя тайна Божья - рождение в Боге человека. И тайна эта - единая
тайна. Ибо не только человек нуждается в Боге, но и Бог нуждается в
человеке5. В этом - тайна Христова, тайна Богочеловека.
совершенно исключительное, царственное чувствование человека, религиозное
осознание Антропоса как божественного Лика. Доныне религия, мистика и
философия были так нечеловечны и бесчеловечны и с имманентной неизбежностью
вели к безбожному позитивизму. В германской мистике были таинственные
зачинания исключительного сознания человека, нужды Божьей в человеке -
антропогонии как продолжающейся теогонии. Эти глубины приоткрываются у
Парацельса, у Я.Беме, у Ангелуса Силезиуса. И я чувствую с ними живую связь
и опору в их зачинающих откровениях. Много писали оправданий Бога, теодицей.
Но наступает пора писать оправдание человека - антроподицею. Быть может,
антроподицея есть единственный путь к теодицее, единственный не изжитый и не
исчерпанный путь. Книга моя и есть опыт антроподицеи через творчество. В
мире разлагается и кончается религия рода, религия материальная. Все
материально-родовое, ветхо-органическое имеет футуристически-технический,
механический конец. Зарождается религия человека. Человеческий род
перерождается в человечество. Это переход в иной план бытия из плана
материального. В этом кризисе рода и материи и в окончательном рождении
человека и жизни духа - сущность нашей эпохи. Вся ориентировка жизни должна
извне перейти вовнутрь. Все должно быть постигнуто как мистерия духа, как
этапы его в вечности совершающегося пути. Все внешнее, предметное,
материальное есть лишь символизация свершающегося в глубине духа, в
Человеке.
официальных философов не сомневается серьезно в верности и законности этого
стремления во что бы то ни стало превратить философию в научную дисциплину.
На этом сходятся позитивисты и метафизики, материалисты и критицисты. Кант и
Гегель, Конт и Спенсер, Коген и Риккерт, Вундт и Авенариус - все хотят,
чтобы философия была наукой или наукообразной. Философия вечно завидует
науке. Наука - предмет вечного вожделения философов. Философы не смеют быть
самими собою, они хотят во всем походить на ученых, во всем подражать
ученым. Философы верят в науку больше, чем в философию, сомневаются в себе и
в своем деле и сомнения эти возводят в принцип. Философы верят в познание
лишь потому, что существует факт науки: по аналогии с наукой готовы верить
они и в философское познание. Это можно сказать не только про позитивистов и
критицистов, это вполне применимо и к большой части метафизиков нового
времени. И метафизика хочет стать наукой, походить во всем на науку, хотя
это мало ей удается. Окончательное освобождение философии от всякой
зависимости современные философы понимают как окончательное превращение
философии в особую науку. Современное сознание одержимо идеей "научной"
философии, оно загипнотизировано навязчивой идеей "научности"1. Но нет в
этом ничего существенно нового: это лишь модернизированное выражение старой
схоластической идеи. И метафизическая философия по-своему хотела быть
научной и для своего времени казалась и условно была научной. Декарт и
Лейбниц - не менее научные философы, чем Коген и Гуссерль. Когда наивный
апологет научности Геккель пожелал создать научный монизм, то взял себе
образцом старого метафизика Спинозу. Геометрический метод Спинозы был таким
же стремлением к научности в философии, как и трансцендентальный метод
Канта. И схоластическая средневековая философия вся была проникнута упорным
и всеохватывающим стремлением сделать формальной наукообразной дисциплиной
не только философию, но и теологию. Само научное сознание средневековья
очень отличалось от современного, но схоластика приспособлялась к научности
своего времени. Недаром властителем дум был Аристотель, самый наукообразный
философ древности. Фома Аквинский в такой же мере "научный" философ, как и
Коген, но каждый научен для своего времени, по критериям "научности" своего
времени. Научная философия Когена есть прямое наследие схоластической
философии. Неокантианство есть неосхоластика, но доведшая проблему познания
до трагической остроты. Для Фомы Аквинского метафизика была строгой наукой о
сущем и принципах сущего2. Это была наука чисто рациональная, конструкция ее
была строго логическая. Фома Аквинский не знал критических сомнений новой
философии, его наука была догматическая. Наука Фомы Аквинского властвовала и
над теологией, и над всей жизнью. Философия была прислужницей теологии - это
можно понимать и так, что философия делала теологию научной, наукообразной.
После всех критических сомнений новой философии у Когена гносеология
превращается в новый род метафизики, наука о категориях перерождается в
науку о сущем и его принципах, как это было уже у Гегеля3. Эта научная
философия так же претендует господствовать над жизнью, как претендовала
философия схоластическая. Схоластический принцип и есть принцип господства
школьности, научности, наукообразной рациональности над философией и над
всей культурой своего времени. Содержание наукообразной рациональности
меняется, но принцип остается все тот же, Аристотель, Фома Аквинский,
Декарт, Спиноза, Кант, Гегель, Спенсер, Авенариус, Коген, Гуссерль - все эти
столь разнообразные философы превращают философию в наукообразную
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Сертаков Виталий