умная гремучая змея! Всю жизнь она трещала нам о "покорности", о
"верности", о "чистоте"; восхваляя целомудрие, удалилась она из
испорченного мира! - И мы поверили ей...
Бизе? Да и я не умаляю ее ценности, она имеет свое обаяние. Проблема
спасения - даже достопочтенная проблема. Вагнер ни над чем так глубоко не
задумывался, как над спасением: его опера есть опера спасения. У него
всегда кто-нибудь хочет быть спасенным: то юнец, то девица - это его
проблема. - И как богато варьирует он свой лейтмотив! Какие удивительные,
какие глубокомысленные отклонения! Кто, если не Вагнер, учил нас, что
невинность спасает с особенной любовью интересных грешников? (случай в
Тангейзере). Или что даже вечный жид спасется, станет оседлым, если
женится? (случай в Летучем голландце). Или что старые падшие женщины
предпочитают быть спасаемыми целомудренными юношами? (случай Кундри). Или
что молодые истерички больше всего любят, чтобы их спасал их врач? (случай
в Лоэнгрине). Или что красивые девушки больше всего любят, чтобы их спасал
рыцарь-вагнерианец? (случай в Мейстерзингерах). Или что также и замужние
женщины охотно приемлют спасение от рыцаря? (случай Изольды). Или что
"старого Бога", скомпрометировавшего себя морально во всех отношениях,
спасает вольнодумец и имморалист? (случай в "Кольце"). Подивитесь особенно
этому последнему глубокомыслию! Понимаете вы его? Я - остерегаюсь понять
его... Что из названных произведений можно извлечь еще и другие учения, это
я охотнее стал бы доказывать, чем оспаривать. Что вагнеровский балет может
довести до отчаяния, - а также до добродетели! (еще раз Тангейзер). Что
может иметь очень дурные последствия, если не ляжешь вовремя спать (еще раз
Лоэнгрин). Что никогда не следует слишком точно знать, с кем, собственно,
вступил в брак (в третий раз Лоэнгрин). - Тристан и Изольда прославляют
совершенного супруга, у которого в известном случае есть только один
вопрос: "но почему вы не сказали мне этого раньше? Ничего нет проще этого!"
Ответ:
Этого я не могу тебе сказать; и о чем ты спрашиваешь, этого ты никогда не
можешь узнать.
Лоэнгрин содержит в себе торжественное предостережение от исследования и
спрашивания. Вагнер защищает этим христианское понятие "ты должен и обязан
верить". Знание есть преступление против высшего, против священнейшего...
Летучий голландец проповедует возвышенное учение, что женщина привязывает и
самого непостоянного, на языке Вагнера, "спасает". Тут мы позволим себе
вопрос. Положим, что это правда; разве это является уже вместе с тем и
желательным? - Что выйдет из "вечного жида", которого боготворит и
привязывает к себе женщина? Он только перестанет быть вечным; он женится,
он перестает уже интересовать нас. Переводя на язык действительности:
опасность художников, гениев - а ведь это и есть "вечные жиды" - кроется в
женщине: обожающие женщины являются их гибелью. Почти ни у кого нет
достаточно характера, чтобы не быть погубленным - "спасенным", когда он
чувствует, что к нему относятся как к богу - он тотчас же опускается до
женщины. Мужчина - трус перед всем Вечно-Женственным; это знают бабенки. -
Во многих случаях женской любви, и, быть может, как раз в самых выдающихся,
любовь есть лишь более тонкий паразитизм, внедрение себя в чужую душу,
порою даже в чужую плоть - ах! всегда с какими большими расходами для
"хозяина"! - -
казался немцам неприличным, он имел искренних поклонниц только среди
евреек. Шиллер, "благородный" Шиллер, прожужжавший им уши высокими словами,
- этот был им по сердцу. Что они ставили в упрек Гете? "Гору Венеры"; и то,
что он написал венецианские эпиграммы. Уже Клопшток читал ему нравоучение;
было время, когда Гердер, говоря о Гете, очень любил употреблять слово
"Приап". Даже "Вильгельм Мейстер" считался лишь симптомом упадка, моральным
"обнищанием". "Зверинец домашнего скота", "ничтожество" героя в нем
раздражало, например, Нибура: он разражается в конце концов жалобой,
которую мог бы пропеть Битерольф: "Ничто не производит более тягостного
впечатления, чем если великий дух лишает себя крыльев и ищет своей
виртуозности в чем-нибудь гораздо более низменном, отрекаясь от высшего"...
Прежде же всего была возмущена высшая дева: все маленькие дворы, всякого
рода "Вартбурги" в Германии открещивались от Гете, от "нечистого духа" в
Гете. - Эту историю Вагнер положил на музыку. Он спасает Гете, это понятно
само собой; но так, что он вместе с тем благоразумно принимает сторону
высшей девы. Гете спасается: молитва спасает его, высшая дева влечет его
ввысь...
опасность, висящая над всеми романтиками: какова злополучная участь
романтиков? Его ответ: "подавиться от отрыгания жвачки нравственных и
религиозных абсурдов". Короче: Парсифаль - - Философ прибавляет к этому еще
эпилог. Святость - быть может, последнее из высших ценностей, что еще видит
толпа и женщина, горизонт идеала для всего, что от природы близоруко. Среди
же философов, как и всякий горизонт, простое непонимание, как бы запирание
ворот перед тем, где только начинается их мир, - их опасность, их идеал, их
желательность... Выражаясь учтивее: la philosophie ne suffit pas au grand
nombre. Il lui faut la saintete. -
спасения: только на этот раз обретает спасение сам Вагнер. - Вагнер
половину своей жизни верил в революцию, как верил в нее только какой-нибудь
француз. Он искал ее в рунических мифах, он полагал, что нашел в лице
Зигфрида типичного революционера. - "Откуда происходят все бедствия в
мире?" - спросил себя Вагнер. От "старых договоров" - ответил он, подобно
всем идеологам революции. По-немецки: от обычаев, законов, моралей,
учреждений, от всего того, на чем зиждется старый мир, старое общество.
"Как устранить бедствия из мира? Как упразднить старое общество?" Лишь
объявлением войны "договорам" (обычаю, морали). Это делает Зигфрид. Он
начинает это делать рано, очень рано: уже его возникновение есть объявление
войны морали - он рождается от прелюбодеяния, от кровосмешенияї Не сага, а
Вагнер является изобретателем этой радикальной черты: в этом пункте он
поправил сагу... Зигфрид продолжает, как начал: он следует лишь первому
импульсу, он переворачивает вверх дном все традиционное, всякое уважение,
всякий страх. Что не нравится ему, то он повергает в прах. Он непочтительно
ополчается на старых богов. Но главное предприятие его сводится к тому,
чтобы эмансипировать женщину, - "освободить Брунгильду"... Зигфрид и
Брунгильда; таинство свободной любви; начало золотого века; сумерки богов
старой морали - зло уничтожено... Корабль Вагнера долго бежал весело по
этому пути. Нет сомнения, что Вагнер искал на нем свою высшую цель. - Что
же случилось? Несчастье. Корабль наскочил на риф; Вагнер застрял. Рифом
была шопенгауэровская философия; Вагнер застрял на противоположном
мировоззрении. Что положил он на музыку? Оптимизм. Вагнер устыдился. К тому
же еще оптимизм, которому Шопенгауэр придал злостный эпитет, - нечестивый
оптимизм. Он устыдился еще раз. Он долго раздумывал, его положение казалось
отчаянным... Наконец ему забрезжил выход: риф, на котором он потерпел
крушение, как? а если он объяснит его как цель, как тайное намерение, как
подлинный смысл своего путешествия? Тут потерпеть крушение - это тоже была
цель. Вепе navigavi, cum naufragium feci... И он перевел "Кольцо" на язык
Шопенгауэра. Все покосилось, все рушится, новый мир так же скверен, как
старый: Ничто, индийская Цирцея, манит... Брунгильде, которая по прежнему
замыслу должна была закончить песнею в честь свободной любви, утешая мир
социалистической утопией, с которой "все станет хорошим", приходится теперь
делать нечто другое. Она должна сначала изучить Шопенгауэра; она должна
переложить в стихи четвертую книгу "Мира как воли и представления". Вагнер
был спасен... Серьезно, это было спасение. Благодеяние, которым Вагнер
обязан Шопенгауэру, неизмеримо. Только философ decadence дал художнику
decadence самого себя - -
серьезным. Я далек от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот decadent
портит нам здоровье - и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не
болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается, он сделал
больною музыку -
вкуса, который заявляет в нем притязание на высший вкус, который умеет
заставить смотреть на свою испорченность как на закон, как на прогресс, как
на завершение.
величины, вокруг него курится фимиам, ложное понимание его называет себя
"евангелием", - он склонил на свою сторону отнюдь не только нищих духом!
удивило бы противное. Немцы состряпали себе Вагнера, которому они могут
поклоняться: они еще никогда не были психологами, их благодарность
выражается в том, что они ложно понимают. Но что обманываются относительно
Вагнера в Париже! где уже почти не представляют собою ничего иного как
психологов. И в Санкт-Петербурге! где еще отгадывают такие вещи, каких не
отгадывают даже в Париже. Как родствен должен быть Вагнер общему
европейскому decadence, если последний не чувствует в нем decadent! Он
принадлежит к нему: он его протагонист, его величайшее имя... Чтут себя,
когда превозносят до небес его. - Ибо уже то, что не защищаются от него,
есть признак decadence. Инстинкт ослаблен. Чего следовало бы бояться, то
привлекает. Подносят к устам то, что еще скорее низвергает в бездну. -
Угодно пример? Но стоит только понаблюдать за regime, который самолично
предписывают себе анемичные, или подагрики, или диабетики. Определение
вегетарианца: существо, нуждающееся в укрепляющей диете. Ощущать вредное
как вредное, мочь запрещать себе нечто вредное - это еще признак молодости,
жизненной силы. Истощенного привлекает вредное: вегетарианца - овощи. Сама
болезнь может быть возбудителем к жизни: только надо быть достаточно
Березин Федор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Апраксина Татьяна