гом я пересек Рыночную площадь, перескочил через металлический барьер и
сразу плечом нажал на дверь "Гастронома", которую уже закрывали, выпро-
важивая последних покупателей.
лате. - Закрыт магазин, пьяницы проклятые!
- Это есть чекушка.
все-таки отпустила.
лучшие годы юности, я пересек площадь и ввалился в буфет. Я понимал, что
это тоже входит в курс моих дурацких инъекций.
щался, хранил верность мне, даже пива не трогал. Еще с порога я подал
ему ободряющий знак.
вышли из буфета. Мы пошли на вокзал - я решил проводить Сережку Югова.
которой он всегда был вот таким крепышом с прямым позвоночником и расп-
равленными плечами. Тихо шелестели и изредка хлопали его клеши.
же в загранку ходил, в Стокгольм с дружественным визитом.
из кармана военный билет. Открыл его и показал мне: Югов Сергей Ивано-
вич, старшина ШШ статьи, - сжатое, как кулак, лицо с выпирающими желва-
ками. Потом он показал мне карточки жены и дочки и, наконец, паспорт и
служебное удостоверение. Я тоже предъявил свои документы, и это еще
сильнее сблизило нас.
вокзальный ресторан. Решили махнуть рукой на все и потратить еще по два
рубля пятьдесят копеек. В ресторане было битком, мы с трудом отыскали
места за столом рядом с двумя старшими лейтенантами, врачами.
бандяна, с обалдевшими, замученными официантками, с шевелящейся разно-
шерстной толпой, но с оркестром. Оркестр был дурацкий, тоже очень шум-
ный, и странно было слышать в нем трубу с удивительно чистым звуком.
Труба, сравнительно молодой отечный человек, видимо, задавала тон в этой
компании - они играли мелодии из "Серенады Солнечной долины".
ня застрял.
жадные!
баясь, кивнула ему и забрала деньги. Сережа вернулся и сел, прикрывшись
рукой от офицеров. Те переглянулись недоуменно и смущенно засмеялись.
и вниз славянская тоска с чудовищным грохотом медных тарелок и чистым
звуком презрительной трубы, за рубль серебром волнение Серегиного серд-
ца, и я, хмельной от пива и водки, тоже закрывшись рукой, как мой дру-
жок, взволнованный и гордый тем, что это за мои пятьдесят копеек три ми-
нуты славянской тоски из репертуара всех самодеятельных оркестров, всех
заводских и сельских клубов, ту-у-у, ту- ру-ру-ру, ту-ру-ра...
слушал, и он был добр, пусть уж и эти жадные врачи послушают, пусть слу-
шает весь ресторан, надо же - какая музыка!
менялись адресами, и Серега поехал в Пярну. Он стоял на подножке вагона,
клеши под ветром щелкали об его ноги. Он кричал:
ми грубыми и писклявыми, разудалыми басками, и тенорами, и девчачьими
голосами, хрипло смеющийся и плачущий, адреса, записанные на пространс-
тве от Магадана до Паланги, дают мне право чувствовать себя своим парнем
в своей стране.
вокзалы и ярко освещенные аэропорты, взвешивание багажа и толкотня у бу-
фетов. Вперед, вперед, моя энергичная страна, я твой на этих дорогах и
на этих трассах, и вот поэтому мне тошно всегда участвовать в проводах,
а потом покидать вокзал в одиночестве.
крепостных стен. Башни улицы Лабораториум обрисовывались на фоне желто-
ватого сияния центра, и ноги понесли меня как раз туда, куда я зарекся
ходить. Я шел к гостинице "Бристоль".
шеские страхи воскресли во мне. Я останавливался возле газировочных ав-
томатов и возле газетных витрин, в животе у меня что-то булькало и пере-
ворачивалось, точь-в-точь как тогда. С высоты своего спокойствия я радо-
вался этому, но на самом деле мне было невесело.
Весь нижний этаж был ярко освещен: светились окна ресторана и кафе. Я
вышел на край площади, присел на барьер и огляделся. Качалась пьяная
очередь на такси. Машины подходили одна за другой. В десяти шагах от го-
родской уборной спал в своем креслице старый еврей-чистильщик. Я давно
знал его, еще с прошлых приездов в этот город. Он был единственным в
своем роде. Эстонцы не любят чистить обувь на улицах, и клиентура ста-
ричка состоит в основном из приезжих. Своего рода русско-еврейский клуб
собирается вокруг него днем, в послеобеденное время. Он любит погово-
рить, порасспросить и порассказать, этот тщедушный жалкий старикашка.
Говорят, когда-то у него был обувной магазин.
гивал, словно чуя опасность, и выглядывал из-за пиджака невидящими гла-
зами в глубоких темных впадинах - неожиданно величественным ликом, слов-
но хранящим гнев и зоркость Авраама, - и снова закутывался в пиджак. Это
были бессознательные движения - он спал, просто это вздрагивал его внут-
ренний сторожевой.
ке, не так ли? Постойте-постойте, года три назад, ведь верно? А, два го-
да! Ну, я вас помню! Вы ходили в коричневом пиджаке. Нет? Без пиджака?
Ну да, кажется, была большая компания, правда? Две или три красивые де-
вушки, нет, не так? Видите, я не ошибся! Кажется, вы артист или худож-
ник, нет? Рабочий? Не хитрите, прошу вас. Конечно, вы ленинградец, нет?
Москвич. Я угадал, вот видите. Пожалуйста, готово! Можно смотреться, как
в зеркальце. Благодарю вас. Да, а я все здесь сижу. Думаете, я всегда
чистил? Нет, я не всегда был таким. Угодно посмотреть? Вот, молодой че-
ловек, каким я был когда-то.
сильно пожелтевший фотоснимок.
кинг, в правой руке цилиндр. Он стоял за креслом, а в кресле в белом
платье восседала дама с лицом, тоже полным довольства.
начищенными до блеска английскими ботинками. С другой стороны площади я
посмотрел на чистильщика. Он собирал свое хозяйство, укладывал в порт-
фель банки и щетки, потом взял под мышку кресло и пошел. О господи, ночи
этой не было конца!
ных автоматов и возле газетных витрин и чистить обувь, те же самые при-
чины заставили меня пройти не сразу в ресторан, а в кафе сначала. Я был
уверен, что все они сидят в ресторане, но, войдя в кафе, сразу увидел их
там. Впрочем, спокойствие ко мне уже возвращалось, и я спокойно разгля-
дел их всех, а потом прошел к стойке, сел там и заказал что-то на семь-
десят пять копеек.
ле, которое было у меня прямо перед глазами.
рей Потанин - исполнитель главной роли, администратор Нема, потом те
Соломатина Татьяна
Лондон Джек
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия