Ельский уже корпел над диссертацией, совмещая это с работой. Профессор
устроил его в министерство социальной опеки, научная тема была связана со
служебными занятиями, наука-с министерскими обязанностями. Теперь только
расширяй дело, поднимайся повыше, оперяйся и бери кормило власти в свои
руки. А чего они ждут сами для себя? Нет, не они ждут, это от них ждут! От
них-самых лучших на семинарах, самых сильных в студенческих дискуссиях,
способных убедить человека не на митинге, но прежде всего в своих группах;
от них-знающих, светских, блестящих, владеющих словом и пером,
образованных на западный манер.
сейчас-эдакая вот пристань! Ибо ушли годы энтузиазма, годы любопытства и
страхов. Годы первых ставок. "Экзамен на мастеров мы уже сдали", - сказал
ему как-то Дикерт. Теперь только ждать и караулить, не подвернется ли где
какое дело.
же школы, что и они, варшавского поколения интеллектуалов. А
Латкевич-сказочная карьера! Получил департамент, едва перевалив за
тридцать. Их друг, их однокашник, с которым так много переговорено в
подваршавском именьице. Их поколение-народ стоящий. Если бы еще не
ожидание, проклятое ожидание, к которому так привыкаешь, что оно попросту
превратилось в часть твоей жизни. Без забот, без страха, будучи совершенно
в себе уверен, зная себе настоящую цену. Ибо если не мы, то кто?
удалось подготовить выступления, ну так как-нибудь в следующий раз! Ты и
так перерос этих людей. Ты и так для них человек сверху. Выкрутиться не
проблема. Разве нет больше общих фраз. Ельский посмотрел в окно. Лес,
сплошной, настоящий лес, без дорог и шлагбаумов. Брамура, вспомнил
Ельский, эта Брамура как раз где-то здесь. Иметь бы такую пущу на Брамуре.
Каково тут? Можно ли знать ее как свои пять пальцев?
промелькнула за окном. Ельский слишком поздно вскочил на ноги. По-ошла! По
обеим сторонам продолжал бежать лес.
во имя истории!
ней вообще происходит. Из-за нее семья Кристины сцепилась с судом за этот
лес. Из-за нее сам он теперь едет, чтобы грудой костей забить нишу под
сельским костелом и, может, сказать какую-нибудь чушь. Вот именно!
Ничегошеньки с историей неясно. И уж коли смешаешь ее с жизнью-вот
странный-то стыд! Искусственность, зыбкость нынешних ее интересов. Какое
ко всему этому могут иметь отношение власти?
клан, что не соглашается с самим собой, что упрощает проблему, как эта
необузданная старая орава неучей, простаков, варваров, людей случайных,
ведущих всю подготовку, которых постепенно призвана сменить подлинная,
тщательно отобранная элита, сливки одного поколения.
чтение, что-то побудило его поднять глаза. Офицер разглядывал его.
волосы, словно пытался таким манером вытащить себя из сна; он
причесывался, но жесткие спутавшиеся волосы отказывались подчиняться
такому примитивному гребню, не желали ложиться. Другую руку военный
засунул за ворот расстегнутой рубахи и движениями, от которых веяло
неудовольствием и скукой, скреб грудь, не ожидая, что процедура эта
избавит его кожу от чесотки. Лицо его, казалось, еще не успело отойти ото
сна, еще не приведено было в соответствие с какой-нибудь идеей, оно ничего
не выражало, было каким-то расползшимся, покрытым жиром и пылью. И только
глаза отнеслись к пробуждению всерьез. Они уже были готовы подмечать, но
еще ленились сводить все в единую картину. Взгляд свой офицер нацелил на
Ельского. Не такой уж пронзительный, не очень любопытствующий, просто у
него это было уже в крови: подобным вот образом цеплять людей глазами и не
торопясь вытягивать из них правду. Ельский заговорил первым, что-то по
поводу книги, дескать, невесть как она запуталась в пледе. Не успеешь
войти в вагон, а с вещами вечно какой-то ералаш!
него вежливо и кротко. И слова его вроде бы нельзя было понять как издевку.
спутник его за такого и принял.
изящества склонил голову. Подумал: по меньшей мере еще час пути. Если не
читать, то самое милое дело поболтать.
барин, подумал он, то наверняка чиновник. Из тех, кто служит государству,
оказывая ему любезность. Из породы благовонных.
добродушием заметил он. Затем сел, выпрямился, поставил ноги на пол и,
поднимая их одну за другой, стал ощупывать пальцами кончики сапог-не ноют
ли мозоли. Застонал. - Скоро и вовсе не смогу ходить. - И, словно призывая
Ельского войти в его положение, добавил: - Пожалуй, еще начнут меня
носить, будто китаянку.
Офицер пришел ему на помощь.
Ельский, гордясь своей мыслью, и улыбнулся, хотя и опасался, не расценит
ли это офицер как вызов. Но тот продолжал тяжелым взглядом изучать
Ельского, теперь, пожалуй, более деловито. Кажется, еще один из тех
молокососов, думал он, увиливающих от работы болтовней, министерских
барчуков, охотников до заграницы и умничанья, у которых в голове одни
только новшества. Да еще чтобы отыскать для государства свеженькую модель.
Нет вещи поважнее! Они бы его и разодели-он выругался про себя, - как
самих себя, с полнейшим почтением к последнему номеру модного журнала!
в его голове. Ну конечно же! Дело должно было свершиться сегодня или
завтра. Проблема, конечно, да не его. Но ему положено обо всем знать. Что
это за история с тем гробом?
Времена, когда ни минуту, ни злотого нельзя тратить попусту, а тут
выплясывай с этим королем по всей стране, или как? Будет организована
слежка за печатными материалами, за подпольными коммунистическими
листками, что они там понапишут: что ничего или что плохо. Травля. Если
так, стало быть, чья-то злая воля. А коли злая воля, то тут уж наверняка
замешаны Советы. Одна только мысль о русских лишала офицера покоя. И он
злобно подумал о Станиславе Августе: -вечно он заодно с русскими. Офицер
поднял глаза на Ельского и опять стал сверлить его своим неподвижным
взглядом. Вспомнил: на эту церемонию, кажется, должен был приехать
какой-то тип из Варшавы. Может, он и есть.
Понятовском, с притворным простодушием проговорил офицер. Если поймет,
значит, он самый.
вдруг этот офицер лезет со своими откровенными намеками. Он взглянул на
его знаки различия и воротник.
такая информация! Ельский еще попытался парировать удар, упомянул, что
очень увлекается историей. Но дрогнувший голос выдал его. Капитан уже знал
все, что было нужно.
хорошо для магистрата. Названия для новых улиц.
молодые годы чему-то там он учился, но в памяти ничего не удержалось!
"Дайте Козицу человека", - говорили о нем на службе. Бумага делала его
несчастным. Живой человеквот это да, из него можно и правду выжать. Но
просиживание за столом, бумажки и, не дай господи, печатные материалы-тут
капитан терялся. А этот лезет к нему с историей, с книгой.
фразами он наставил офицера, разъяснив ему, что государство много
выигрывает, поощряя культ собственной истории. Козин был зол. Не хватало
еще этим с утра забивать себе голову. Каждому овощу свое время. А тем
более такому, никому не нужному. И капитан рассердился. Мало у него
серьезной работы, так ему еще на стол брякнут паштет из покойника
тысячелетней давности. Нет, это Храбрый ' бьы тысячу лет назад, наугад
поправил он сам себя. Но эта серая, мутная пропасть, каким ему
представлялось прошлое, взбесила Козица еще больше.
голов. На сцену их или на картину, но подкрашивать ими
действительность-зачем, для чего, кто на это клюнет! Мало на свете
вранья?! Приманивать людей историей! Еще чего! Он прервал Ельского, когда
тот, уже освоившись с темой, говорил:
хозяева. Государства, разделившие Польшу, прогорели, а мы у них все это
купили на аукционе. Нет у нас никаких обязательств. Некого нам тут
стыдиться.
и он уже мягче сказал:
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс