задумываться, это был бы самый нелегкий для биографа материал.
венецианских строений, за которыми это пышное название сохраняется, даже
если они вконец обветшали. "Что за прелесть! Он весь серо-розовый!" -
воскликнула моя спутница, и, пожалуй, точней его нельзя было описать. Дом
простоял не так уж долго, два-три столетия, не более, и вид у него был не
столько запущенный, сколько присмирело-унылый, точно от сознания, что жизнь
не удалась. Но широкий фасад с каменной лоджией во всю длину piano nobile,
или парадного этажа, был не лишен архитектурной затейливости, подчеркнутой
обилием пилястров и арок, а предзакатное апрельское солнце румянило
облупившуюся от времени штукатурку в простенках. Выходил он на чистый, но
угрюмый и довольно пустынный канал, по сторонам которого тянулись узкие
тротуары.
казался скорей голландским, чем итальянским, пусть здесь и нет островерхих
крыш, а похоже больше на Амстердам, чем на Венецию. По тому ли, по другому
ли, но уж очень кругом опрятно, глаз не привык, и хоть вдоль берега можно
пройти пешком, но пешеходов почти не встретишь. Во всем этом есть какая-то
натянутость, если вспомнить, где мы находимся, точно в протестантском
воскресенье. Может быть, люди просто побаиваются барышень Бордеро. Ведь они
слывут чуть не колдуньями".
Первое заключалось в том, что если старуха живет в таком большом,
внушительного вида доме, значит, не так уж она бедна и едва ли соблазнится
случаем отдать две-три комнаты внаем. Я высказал это опасение миссис Прест,
но та сразу же возразила: "Если б она жила в доме поменьше, о каких бы
комнатах для сдачи внаем могла идти речь? Ютись она в тесноте, у вас не
нашлось бы предлога для знакомства с ней. К тому же здесь, в Венеции, и
особенно в этом quartier perdu [*Глухой квартал (франц.)] большой дом ровно
ни о чем не свидетельствует, можно жить в таком доме и терпеть крайнюю
нужду. Есть полуразвалившиеся старые palazzi [*Дворцы (итал.], которые вы
можете снять за пять шиллингов в год, была бы охота. Что же до их обитателей
- о нет, но зная Венецию, как я ее успела узнать, вы и представить себе не
можете положение этих людей. Они живут ничего не тратя, потому что тратить
им нечего". Второе соображение, которое у меня возникло, связано было с
высокой голой стеной, огораживавшей небольшой участок около дома. Я назвал
ее голой, но она порадовала бы глаз художника пестротой пятен, образованных
слезшей побелкой, заделанными трещинами, оголившимся кирпичом, бурым от
времени, а над нею торчали верхушки чахлых деревьев и остатки полусгнившего
трельяжа. Видимо, при доме был сад, и мне пришло в голову, что это может
послужить искомым предлогом.
тех пор, пока миссис Прест не спросила, намерен ли я тотчас начать
действовать (и следует ли ей в этом случае меня дожидаться) или же предпочту
приехать в другой раз. И тут, признаюсь, я выказал малодушие - не сумел
решить сразу. Хотелось верить, что мне удастся стать обитателем дома, и
боязно было потерпеть неудачу, ведь тогда, как я объяснил своей спутнице, в
моем колчане больше не осталось бы стрел. "А почему, собственно?" - спросила
она и, видя мои колебания и нерешительность, добавила, что, мол, не проще ли
еще до всяких попыток навязаться в жильцы, - ведь это, даже в случае успеха,
может быть чревато для меня множеством неудобств, - не проще ли предложить
некоторую сумму наличными. Быть может, я таким образом получу, что мне
нужно, не рискуя своим покоем по ночам.
горячность, но вы, должно быть, забыли о тех обстоятельствах - а ведь я
подробно излагал их вам, - которые заставили меня искать у вас совета.
Старуха не желает, чтобы кто-либо даже словом коснулся ее реликвий, для нее
это нечто личное, интимное, сокровенное, а до веяний времени ей дела нет,
бог с ней совсем! Начать с разговора о деньгах значит сразу же загубить все.
Я могу приблизиться к цели, только усыпив ее бдительность, а усыпить ее
бдительность возможно лишь с помощью дипломатических уловок. Лицемерие,
двойная игра - вот единственное, что мне может помочь. Факт прискорбный, но
ради Джеффри Асперна я готов на любую подлость. Начну со светской беседы за
чашкой чая, а там уже приступлю к главному. - И я пересказал ей все
происшедшее после того, как Джон Камнор почтительнейше обратился к старухе с
письменной просьбой. Первое его послание осталось вовсе без ответа, когда же
он написал вторично, то получил коротенькую записку от племянницы, в которой
довольно резко говорилось, что "мисс Бордеро совершенно не понимает, из-за
чего ему понадобилось их тревожить. Никаких "автографов" мистера Асперна у
них нет, а если бы и были, они уж наверно не стали бы их никому и ни для
чего показывать. Она совершенно не понимает, о чем идет речь, и просит
оставить ее в покое". Я, разумеется, не испытывал никакой охоты получить
подобный же отпор.
- а может быть, у нее и в самом деле нет ничего? Раз они настаивают на этом,
почему вы так уверены?
него эта уверенность, или, скажем, догадка, но настолько твердо
укоренившаяся, что ее не поколебать никаким басням старухи, которую,
впрочем, нетрудно понять. К тому же он придает большое значение скрытой
улике, содержавшейся в ответе племянницы.
вещественные следы его: письма, сувениры. Не могу передать вам, до чего это
словечко "мистер" меня волнует, точно оно - мостик, перекинутый через бездну
лет, по которому я могу приблизиться к своему герою, и до чего усиливает мое
желание увидеть Джулиану. Ведь не сказали бы вы "мистер Шекспир".
может, и сказали бы! - И я добавил, что Джон Камнор, будучи полностью
убежден и еще укрепившись в своем убеждении после полученного ответа, не
преминул бы сам отправиться в Венецию, да только для того, чтобы войти в
доверие к тетке и племяннице, нужно было не бояться, что в нем узнают
писавшее к ним лицо, а ни вымышленное имя, ни фальшивое поведение не могли
служить порукой, что обман в конце концов не будет разоблачен. Если бы его
спросили прямо, не он ли их неудачливый корреспондент, он бы не решился
солгать; для меня же, по счастью, подобной неловкости не существовало. Я был
чист - мог все отрицать, не прибегая ко лжи.
Джулиапа почти не общается с миром, однако же, по всей вероятности, ей
известно, кто проявляет интерес к наследию Асперна. Может быть, у нее даже
есть ваши прежние публикации.
на которой было изящно выгравировано достаточно внушительное nom de guerre
[*Псевдоним (франц.)].
было просто написать чернилами или карандашом.
маскарада вы не сможете получать свою почту.
наведываться. Кстати - и повод для прогулки.
надеюсь, будете навещать?
как я хоть чего-нибудь достигну. Я же готов изнывать тут все лето, а если
понадобится, и дольше, как вы легко можете догадаться. Что же до Джона
Камнора, то он будет бомбардировать меня письмами, адресуя их моей padrona
[*Хозяйка (итал.)] для передачи мне - под принятым мною именем.
не отождествляя вас с мистером Камнором, они могут заподозрить, будто вы
подосланы им?
спустя, дожидаясь один наверху, в длинной, пустой и полутемной sala,
выложенный плитками пол которой смутно поблескивал там, где сквозь щели в
ставнях пробивалось немного света. Внушительное это помещение было, однако,
каким-то холодным и неуютным.
у ближнего причала; я же дернул ржавую проволоку звонка, и мне открыла
совсем юная и недурная собой рыжеволосая, белолицая служаночка в деревянных
башмаках и в шали, на манер капюшона накинутой на голову. Она не поленилась
сбежать вниз, вместо того чтобы с помощью нехитрого механического
приспособления отворить дверь сверху, правда, сперва она, как водится,
окликнула меня из окошка верхнего этажа - мера предосторожности, обычно
принимаемая в Италии прежде чем впустить человека в дом. Меня всегда
раздражал этот пережиток средневековых нравов, хоть при моем влечении к
старине, - пусть несколько особого рода, - это, казалось бы, должно мне
нравиться, но коль скоро уж я решил добиваться в этом доме расположения
Конюшевский Владислав
Лондон Джек
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Пехов Алексей