ходили в школу, в одном классе был с Софийкои, и кто бы мог подумать, что
таким ничтожеством станет в час испытании^ Но зато и получил: все от него
отвернулись! Сколько ту полицейскую тряпку на рукаве таскает, в вечном
страхе ходит, ни минуты ему покоя, в глазах непрестанно так и мечется
испуг... Тетки плюются, мать клянет: "Чего ты встрял? Кто тебя отмывать
будет?" Выходит, бесчестье само в себе кару несет... А как после стакана
самогону развезет его, тогда этот Ваши-Наши (так его прозвали хуторские)
даже слезу раскаяния перед девушками пустит: "Знаю, продал душу чертям,
придут ваши-наши сразу петлю на шею, а .а что? Я ведь догадываюсь, девчата
что есть у вас какая-то тайна, с чем-то кроетесь от меня, но однако же
молчу! Нем как рыба! Неужели за такое поведу ние ваши-наши хоть немного не
скостят мне грехов:- Вы же словечко замолвите, а?"
возьмись, из-за спины: "Позволь, помогу тебе, Софийка..."
распространяться об этом, напомнит летчику: - Вам и сегодня почитать?
кого-нибудь из поэтов, а если раз и вздремнет наконец, она и после этого
рядом посидит тихо сторожа его сны, летчицкие, фронтовые или, может, еще
довоенные, а утром потом спросит:
дай-ка изучу бенгали!.. Спроси, зачем это тебе, вряд ли и ответил бы, а
впрочем... Все языки мира хотелось знать, чтобы всех людей понимать,-
такие мы тогда были...
близок и понятен в эти минуты... Рабиндраната Тагора надеялся читать в
оригинале, мечталось слышать музыку разных, пусть и самых отдаленных,
пусть хоть на краю света звучащих языков, а вместо этого приходится вот
здесь слушать тоскливый язык ветра, так тревожно гудящего по ночам в трубе
и громыхающего ставней...
ли чего, и ей было понятно, что он имеет в виду. Не гремит ли, не видно ли
ракет со стороны Днепра? Но пока ничего утешительного не могла сказать,
разве только что ночь ветреная и небо в тучах, нигде ни ракет, ни звезд,
лишь месяц изредка проглянет - бредет сквозь тучи такой сердитый,
разбухший...
населения, ни единой живой души, мол, не останется здесь. И правда, в один
из ненастных дней ворвались в хуторок ватагой шуцманы, стали выгонять всех
из хат и, не дав никому опомниться, так и погнали растерянных, убитых
горем людей под дождем на запад.
Софийка только и думала о своем летчике, которого одного пришлось оставить
в Синем Гае, в его тайном убежище, где по нем уже, может, и танки ходят...
цель... И хоть Ваши-Наши пообещал ей, что промажет, однако каждый выстрел
вдогонку словно попадал в спину, обрывал девушке жизнь, сама не ведает,
как удалось перемахнуть ей огородами, за поветью к тем тальникам... Под
мостом до ночи сидела над еле живой степной речушкой, видела, как стынет
подо льдом вода, замерзает вот здесь, на глазах, а над головой по мосту
машины идут, ревут грозно, и совсем близко слышна чужая ругань... И все же
на третий день из тумана вынырнул перод беглянкой самый родной в мире
хуторок! К величайшему удивлению Софийки, старшие женщины оказались уже на
мосте, хозяйничали во дворе, словно их ч не сыгояя.;!;!.
окоемов, морозно стало и звучно, и донеслось издали то, чего все они
здесь, прислушиваясь.
дальше за нею вихрились над степью ракеты, катился гул, звучали команды. В
сплошном этом грохоте, в криках воинского торжества утопали чьи-то вопли,
взывала к небу чья-то последняя неуслышанная боль.
беспредельности, гусеницы перепахали всю степь вдоль и поперек, обмерзшие
трупы лежат едва заметные, вдавленные танками глубоко в снег. Да еще всюду
по снегу валяются парашютики от ракет, жалкие остатки тех зловещих светил,
которые ночью неисчислимо горели здесь, неестественно и жутко освещая
кошмар ночного сражения.
степного хуторка, медленно движется средь белых равнин,- это синегайские
женщины везут куда-то на санях своего, вырванного у смерти летчика. Мать
Софийки и ее соседка тетка Василина, согнувшись, не спеша идут в упряжке,
а позади саней Софийка - где подсобит, подтолкнет или просто следит, глаз
не сводит, чтобы спеленатый "младенец", пристроенный на сбитых досках, не
выпал, если сани вдруг занесет на скользком. Внимание ее не лишне, потому
что снег заледенел, местами он как стекло.
подбирают еле заметные на снегу беленькие ночные парашютики: разве ж
можно, чтобы такое пропадало? Ведь из них, из шелковых этих парашютиков,
будут славные кому-нибудь носовички!..
девушке, тетка Василина.- Следи, чтоб нос не отморозил... А то еще и
виноппы будем...
нос выглядывает из-под башлыка... Точно мумию какую везут, догадайся, что
это человек.
сторон, а сверху на кожухе, вроде верительной грамоты, пристроена
планшетка летчицкая,- это так посоветовал дед Ярош, мудрец хуторской, на
случай, если кто встретится, чтобы сразу видно было, кого везут.
эскортируя сани, с веселым галдежом выбежали в самое поле, где ветер так и
бреет, бежали бы и бежали, но тут им ведено было вернуться, ведь
неизвестно же, какая этот повоз ожидает дорога, может, придется двигать
даже за Днепр, пока найдут своему подбитому соколу надлежащее
пристанище... Гордость испытывают женщины за такого пассажира. И Софийка
душой расцветает: уберегли! Само спасение летчика сплотило людей, сблизило
их остротой опасности, силой круговой поруки.
женщин сообразно оккупационной моде обшиты резиной автомобильной камеры -
захожий обувщик из Кривого Рога оставил им на память искусное свое умение.
посетуют, что эта вот, бороздинная, постоянно заламывает коренную, для
увеселения духа вслух станут представлять, как подкинут кому-нибудь своего
загипсованного глиной "младенца", а он потом, когда встанет на ноги,
очутится в небе, то и забудет о них,- хотя бы записочку при случае бросил
или крылом помахал над их Синим Гаем!..
иней оседает сединой на башлык.
отвезут, сдадут его, и нальется тоскливостью душа, снова опустишься с неба
на землю и забудь, что было, что так неожиданно подарила тебе судьба.
Подарила, а теперь забирает, может, и безвозвратно. Так сроднилась с ним
за эти несколько недель, когда, израненный, обгоревший, очутился на их
руках. Падал на серые осенние кураи, а сейчас снега белеют, бескрайняя
разлука белеет, хоть, казалось бы, только радоваться - ведь все самое
страшное наконец позади... Уберегли своего сокола! Ничье предательство не
выдало его, никто и невзначай или спьяна не прозвонил, гуртом прикрыли
хлопца от злого полицейского ока, и вот он, живой, убереженный, лежит на
санях, с каждой минутой отдаляясь от Синего Гая, от тебя, прибиваясь
теперь уже к кому-то другому... Изредка окинет Софийку взглядом веселой
или грустной признательности, а потом снова - глаза в небо, которое
расцветает над ним ясное, неизмеримо высокое и уже свободное от фашистских
стервятников, уже вольное, вольное!.. Девушка, кажется, знает о Заболотном
все. Вот видит она его в родной его Терновщине среди мальчишек-пастушков,
которые, бродя за скотом по стерням или улегшись навзничь на меже, иногда
заглядывались ввысь в своем первом детском раздумье: "Далеко ли до
неба?.." В другой раз промелькнет Заболотпый перед Софийкой взрослым
чубатым парнем в городе, где он сперва рабфаковец, а потом студент,
задавшийся целью осилить едва ли не все языки мира...
курьезно. Записался в аэроклуб, скорее, по мотивам уязвленного самолюбия,
хотя теперь, впрочем, нисколько не жалеет...
интимных откровениях, доверяя ей то, что для него, для его внутренней
жизни, видимо, много значило. Выбрал небо, однако полетов тех, о которых
говорят - красивые, одухотворенные, совсем мало выпало на его долю... "В
основном же под огнем, под прицелом,- признался как-то он Софийке с
Мережковский Дмитрий
Лукьяненко Сергей
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Доценко Виктор
Шилова Юлия