срединной гряды; далеко внизу простиралось васильковое море. В половине
второго я устроил привал в тени под большой скалой. Настроение было
скверное. Следуя указаниям моего друга, я и впрямь высмотрел на каменном
карнизе гнездо грифа; больше того, в нем сидели два тучных и вполне
оперившихся птенца - самый подходящий возраст, чтобы отнести их домой и
выкормить. Однако мое ликование омрачилось тем, что добраться до гнезда ни
сверху, ни снизу было невозможно. Безуспешно потратив час на попытки
похитить детенышей, я был вынужден отказаться от замысла пополнить грифами
свою коллекцию пернатых хищников. Мы спустились по склону вниз и сели
отдохнуть и перекусить в тени деревьев. Пока я уписывал бутерброды и крутые
яйца, Салли подкрепилась сухими кукурузными початками и арбузными корками, а
псы утолили жажду смешанным блюдом из арбуза и винограда. Торопливо поглощая
сочные плоды, они давились арбузными семечками и подолгу откашливались.
Невоспитанные обжоры, они управились со своим завтраком намного быстрее, чем
мы с Салли. Убедившись, что добавки ждать не приходится, псы покинули нас и
затрусили вниз, рассчитывая выследить что-нибудь съедобное.
мякотью и рассматривал склон. Метрах в пятнадцати ниже меня торчали
развалины небольшого крестьянского дома. Кое-где на склоне различались
плоские дуги бывших возделанных клочков. Очевидно, хозяин покинул этот
участок, когда убедился, что истощенная почва крохотных огородов больше не в
силах питать кукурузу или овощи. Постепенно дом разрушился; расчищенными
клочками завладели мирт и бурьян. Глядя на развалины и пытаясь представить
себе, кто здесь жил прежде, я заметил, как в тимьяне подле одной из стен
мелькнуло что-то рыжеватое.
четко видел груду камня у подножия стены. Никакого движения... Внезапно
из-за кустика тимьяна вынырнул рыжий, как осенний лист, маленький гибкий
зверек. Это была ласка, совсем юная и невинная, судя по ее повадкам. Первая
ласка, увиденная мной на Корфу, и она сразу меня очаровала. Зверек
озадаченно поглядывал по сторонам, потом встал на задние лапки, усиленно
принюхиваясь. Не почуяв, видимо, ничего съедобного, ласка села и принялась
чесаться - энергично и, судя по всему, с большим наслаждением. Потом вдруг
прервала это занятие и стала подкрадываться к яркой, канареечно-желтой
бабочке. Однако та вспорхнула у нее из-под самого носа и улетела прочь;
челюсти одураченного зверька щелкнули впустую. Ласка снова поднялась на
задние лапки, высматривая, куда подевалась добыча, но слишком сильно
откинулась назад и едва не упала со своего камня.
невинностью ласки. Мне страшно захотелось поймать ее для пополнения моего
зверинца, но я понимал, что это будет трудно. Пока я прикидывал, как лучше
всего осуществить свой замысел, в развалинах дома разыгралась небольшая
драма. По низкому кустарнику заскользила тень, напоминающая мальтийский
крест, и я увидел перепелятника. Он летел совсем низко курсом на ласочку,
которая сидела на камне, принюхиваясь и явно не подозревая о грозящей
опасности. Крикнуть? Хлопнуть в ладоши? Но тут и ласка заметила хищника,
стремительно развернулась, грациозно прыгнула к стене и исчезла в трещине
между двумя камнями, такой узкой, что, казалось, туда и веретенице не
протиснуться, не говоря уже о маленьком млекопитающем. Точно я наблюдал трюк
фокусника: только что на камне сидел зверек, а мгновением позже стена
впитала его, будто дождевую каплю. Перепелятник притормозил расправленным
хвостом и завис в воздухе, явно надеясь, что ласка выйдет наружу. Прождав
понапрасну секунду-другую, он заскользил вниз над склоном в поисках менее
сторожкой дичи. Вскоре из трещины выглянула мордочка. Убедившись, что
опасность миновала, зверек осторожно покинул убежище. После чего двинулся
вдоль стены, заглядывая и ныряя в каждую ямку и щель между камнями, словно
именно такую мысль подсказала выручившая его трещина. Следя за лаской, я
соображал, как бы спуститься по склону и набросить на нее свою рубашку,
прежде чем она меня заметит. Судя по мастерскому трюку с исчезновением,
который спас ее от перепелятника, задача явно была не из легких.
стены. А из другой дыры, чуть выше, выскочил еще один зверек. Насмерть
перепуганный, он пробежал по верху стены и скрылся в расщелине. Мое сердце
учащенно забилось, ведь я успел опознать животное, за которым охотился не
первый месяц: это была садовая соня - пожалуй, один из самых симпатичных
европейских грызунов. Величиной с половину крупной крысы, в
светло-коричневой шубке, с ярко-белым брюшком и длинным пушистым хвостом,
заканчивающимся черно-белой кисточкой; мордочка опоясана полоской черной
шерсти, протянувшейся из-за ушей вокруг глаз, - до смешного похоже на маску,
служившую прежде непременным атрибутом грабителей.
причем один гонится за другим, и оба чрезвычайно сторожкие. Нужен точный
расчет, иначе можно остаться с носом. Я решил начать с ласки - она более
подвижна, а соня вряд ли покинет свое новое убежище, пока ее не спугнут.
Поразмыслив, я заключил, что сачок превосходит рубашку как орудие лова, и,
вооружившись им, предельно осторожно двинулся вниз по склону, замирая на
месте всякий раз, когда ласка выглядывала из дыры. И вот уже лишь несколько
шагов отделяют меня от стены. Крепко сжимая рукоятку сачка, я ждал, когда
ласка выйдет из недр исследуемого ею убежища. И она вышла, но так внезапно,
что я был застигнут врасплох. Ласка села на задние лапки и воззрилась на
меня с любопытством, в котором не было и намека на тревогу. Я уже
приготовился взмахнуть сачком, как вдруг через кусты, свесив язык и виляя
хвостом, ко мне с треском прорвались три барбоса, до того счастливые, словно
увидели меня вновь после долгих месяцев разлуки. Ласка исчезла. Только что
сидела на камне, остолбенев от ужаса при виде собачьей лавины, - и нет ее.
Основательно отчитав собак, я прогнал их почти на самый верх горы, где они
улеглись в тени, озадаченные и обиженные моей вспыльчивостью. После чего я
решил попытаться поймать соню.
зимние дожди вымыли его, так что от дома остались, по существу, только куски
сухой кладки. Пронизывающий стены лабиринт сообщающихся ходов и полостей
служил идеальным убежищем для всякой мелкой живности. Единственный способ
охоты в таких условиях - разобрать кладку, что я и принялся делать.
Прилежные старания позволили мне обнаружить лишь пару негодующих скорпионов,
несколько мокриц да юного геккона, который обратился в бегство, оставив мне
извивающийся хвостик. Было жарко, хотелось пить, и, потрудившись над стеной
около часа, я сел передохнуть в тени у еще не тронутого участка.
кладки, я вдруг увидел соню. Вынырнув из дыры примерно в метре от меня,
зверек полез вверх, словно этакий тяжеловесный альпинист, а очутившись
наверху, уселся на тучном седалище и принялся старательно мыть свою
мордочку, не обращая на меня никакого внимания. Я не верил своей удаче.
Медленно, с величайшей осторожностью занес сачок над соней, затем резко
опустил вниз. И все было бы хорошо, будь верхняя грань стены ровной. Увы,
прижать края сачка так плотно, чтобы не было просвета, оказалось невозможно.
К моему великому разочарованию и недовольству, соня, оправившись от испуга,
протиснулась на волю, промчалась вдоль стены и исчезла в очередной
расщелине. Правда, это ее погубило: она очутилась в тупике и не успела
обнаружить свой промах, как я уже накрыл выход сачком.
чтобы избежать укусов. Задача непростая, и острейшие зубки успели вонзиться
в подушечку моего большого пальца, окропив кровью меня, мой носовой платок и
самого зверька. Все же мне удалось водворить его в сумку. Окрыленный
успехом, я уселся верхом на Салли и торжествуя направился домой с новым
приобретением.
недавних пор служившую обителью для детеныша черной крысы. Детеныш кончил
свое существование в когтях моей сплюшки Улисса. Эта сова была твердо
убеждена, что все грызуны сотворены милосердным провидением для наполнения
ее желудка, а потому я позаботился о том, чтобы моя драгоценная соня не
могла сбежать, обрекая себя на схожую участь. Заточив добычу в клетку, я
смог более внимательно рассмотреть ее. Оказалось, что зверек - самочка, а
подозрительно большой живот сони наводил на мысль, что она беременна.
Поразмыслив, я дал ей имя Эсмеральда (я как раз прочел "Собор Парижской
богоматери", и героиня романа покорила мое сердце) и выделил для размещения
будущего потомства картонную коробку, выстланную паклей и сухой травой.
мне надо было произвести уборку в клетке или поставить корм, но через неделю
обвыклась я стала относиться ко мне терпимо, хотя и с некоторой опаской. По
вечерам Улисс, восседавший на своей жердочке над окном, просыпался, и я
отворял ставни, чтобы он мог вылететь на охоту в озаренные луной оливковые
рощи, откуда он возвращался уже около двух часов ночи; дома его ждала
тарелочка фарша. Проводив Улисса, можно было выпустить Эсмеральду из клетки
и дать ей размяться часок-другой. Она оказалась очаровательным существом,
удивительно грациозным, несмотря на тучность, и совершала поистине
головокружительные прыжки с буфета на кровать, которая служила трамплином
для последующего прыжка на книжную полку или на стол, причем длинный
пушистый хвост играл роль балансира. Любопытство ее не знало предела, и
каждую ночь соня с трепещущими усиками тщательнейшим образом изучала мою
комнату со всем ее содержимым, хмуро озираясь сквозь свою черную маску.
Выяснилось, что она обожает больших коричневых кузнечиков, и когда я лежал
на кровати, Эсмеральда нередко пристраивалась на моей голой груди и хрупала
любимым лакомством. Из-за этого моя постель постоянно была устлана колючим
слоем надкрыльев, искрошенных ног и кусочками жесткого торакса, ибо
Эсмеральда была прожорливым и не очень благовоспитанным едоком.
крылья, с присущим этим совам криком "тоинк, тоинк" направился к оливковым
рощам, а я, отворив дверцу клетки, обнаружил, что Эсмеральда не желает
выходить. Затаившись в картонной коробке, она встретила меня сердитым
писком. Моя попытка обследовать ее спальню привела к тому, что соня тигром
Шломо Вульф
Володихин Дмитрий
Панов Вадим
Конан-Дойль Артур
Бажанов Олег
Шилова Юлия