Чтение 2–й страницы книги ~Дитя эпохи~

лись в нужный момент, когда назревал гол. Они действовали как голкиперы,
предохраняя гроб от попадания в него бабушки или мамы. Им хотелось, что-
бы они жили мирно. Кроме альтруизма, ими руководило вполне осознанное
нежелание жить с бабушкой, если не дай Бог что-нибудь случится с мамой.

Последнее словосочетание в детстве обозначало смерть. На Пушкинской
улице жил дедушка Шамраев, отец бабушкиной двоюродной сестры, а потом с
ним не-дай-Бог-что-нибудь-случилось. Дедушка Шамраев был ужасно старый и
очень пугался, когда садился на воздушный шарик. Шарик в кресло подкла-
дывали мы с двоюродными братьями, сыновьями тети Зики и тети Мики, буду-
чи в гостях у дедушки. Посещение дедушки Шамраева и его дочери Сони счи-
талось почему-то хорошим тоном.

Тетя Соня работала а в детском издательстве. Она была старой девой.
Эти слова произносились мамой с уважением. Тетя Соня посвятила свою
жизнь дедушке Шамраеву и детским книжкам. Она была худой, с черными вы-
пуклыми глазами, в облаке папиросного дыма, вечно окружавшем тетю Соню.
Тетки Зика и Мика ее боялись. Тетя Соня дарила нам книжки с автографами
детских писателей. В писательских надписях на книгах чувствовалось ува-
жительное заискивание. Тетя Соня проработала в издательстве со дня его
основания до семидесяти шести лет, не уходя на пенсию. Она была очень
умна, строга и добра, что я понял уже взрослым.

К сожалению, не могу сказать того же о других родственниках. Даже
тогда, в детстве, я чувствовал некоторый недостаток доброты и ума в сло-
вах и поступках ближних. Меня и сейчас более всего изумляет человеческая
глупость, но я привык с нею мириться.

Многочисленная родня с маминой стороны жила на Кубани. К десяти годам
я научился, наконец, разбираться в маминых сестрах. Их было четверо. Все
они жили в станице и имели многочисленных детей, моих двоюродных братьев
и сестер, точное количество которых я не знаю и сейчас.

Родня с маминой стороны негласно считалась родней второго сорта. Воз-
можно, это мнение создала бабушка. Может быть, и мама в глубине души
стала думать так, когда отцу присвоили звание полковника.

На Кубани я был один раз в двенадцатилетнем возрасте. Тетки откармли-
вали меня яблоками и жареными гусями. Мужья теток были украинцами. Они
называли меня дывысь-який-гарный-кацапчик. Все четыре слова я не пони-
мал. Вернувшись с Кубани, я долго произносил звук "гэ" мягко, на укра-
инский манер.

Самый старший двоюродный брат с маминой стороны не так давно стал ге-
нералом. Вот вам и родня второго сорта! Этот факт не смог проникнуть в
мою голову. Он постучался, но я его туда не впустил. Я не могу себе
представить брата-генерала, увольте! Тем более, что я видел его один раз
двадцать пять лет тому назад.

А вообще мои родственники, как и предки, образуют полный спектр соци-
ального излучения. Среди них есть колхозники, врачи, лаборанты, военные,
рабочие, пьяницы, есть брат в тюрьме, есть свояк - сотрудник органов,
есть кандидаты наук. И есть один генерал - начальник политуправления
крупного воинского соединения.

Где-то ближе к инфракрасной области спектра - области малых энергий
-нахожусь я сам.

Наташа

Мое детство прошло в эпоху домработниц.

Здесь требуется пояснение для молодежи, которая не совсем хорошо зна-
ет, что такое "домработница".Когда-то давно во многих домах жили служан-
ки и гувернантки. Я не совсем ясно понимаю значение последнего слова.
Для меня гувернантка - это служанка с высшим образованием, воспитывающая
детей. Домработницы объединяли служанку и гувернантку в одном лице. И
без всякого высшего образования.

Наташа приехала из деревни в восемнадцатилетнем возрасте. Мне тогда
было восемь. Мы жили в трехкомнатной квартире. Наташа спала в кухне на
раскладушке. В те времена социальное происхождение хозяйки и домработни-
цы часто было одинаковым. Между моей матерью, бывшей кубанской казачкой,
и Наташей, приехавшей из-под Тулы, установились своеобразные отношения.
Несмотря на молодость, Наташа имела собственные взгляды на воспитание
детей, то есть нас с братом и сестрой. Мама и Наташа часто вступали в
дебаты, сопровождавшиеся обоюдными криками и слезами. Наташа подхватыва-
ла на руки мою малолетнюю сестру и убегала с ней из дома. Этим она выра-
жала протест против неправильного воспитания. Мама бросалась за нею, а
вечером жаловалась папе. Наташа всячески защищала нас от посягательств
родителей.

Между прочим, моя старшая сестра, умершая в младенчестве, была бы
ровно на десять лет старше меня. И я воспринимал Наташу как старшую
сестру, появившуюся в доме после восемнадцатилетнего отсутствия.

По субботним вечерам Наташа с соседской домработницей гуляли в парке
с солдатами. Они одевались в крепдешиновые платья с жакетками, завивали
волосы щипцами и уходили твердой вздрагивающей походкой. Когда солдаты
бросали их, домработницы плакали, но недолго.

Первый год Наташа купала нас с братом в ванне. Брату было пять лет.
Мы устраивали морские сражения, выплескивая воду на Наташу. Уже через
год я отказался от этих купаний и научился мыться самостоятельно. Во мне
просыпался отроческий стыд.

Кроме стыда, просыпалось и еще что-то - какие-то тайные и жгучие же-
лания. Когда мне исполнилось двенадцать, я стал подсматривать за Ната-
шей. Между туалетом и ванной комнатой было высокое окошко, перегорожен-
ное наклонными деревянными планочками. Я вставал ногами на унитаз и
смотрел сквозь планочки на моющуюся Наташу. Она задумчиво терла мочалкой
маленькие круглые груди, похожие на шарики мороженого. Мне было стыдно,
но желания были сильнее стыда.

Если вышесказанное кого-нибудь шокирует - можете не читать. Я не оби-
жусь. Я обещал себе писать правду.

Начальная школа

В этой повести сюжета не будет - не ищите. Самый естественный, хотя и
самый неправильный сюжет - это жизнь человека. В данном случае моя.

Само собой, в надлежащее время я отправился в школу. Школа была спе-
циальной. В ней со второго класса изучали французский язык. Я до сих пор
помню слово "стол" по-французски. Ля табль. Я был чистеньким мальчиком
из порядочной семьи. К таким раньше брали гувернеров. Уж они научили бы
меня французскому! Но гувернеры, как я уже упоминал, перевелись задолго
до моего рождения. Поэтому я французского не знаю.

Отца переводили служить то туда, то сюда. Я менял школы, как башмаки,
из которых вырастала нога. Все это слилось в общее воспоминание, как ка-
пельки ртути сливаются в одну дрожащую каплю. В ней отражается моя стри-
женная под ноль голова, торчащая на предпоследней парте в окружении со-
рока таких же голов. Ни единой косички, потому что школы тогда были раз-
дельными.

Прошу отметить это обстоятельство. До четырнадцати лет я знал о де-
вочках только понаслышке. Ну, видел, конечно, на улицах или в кино. Но
не более.

Мы жили в Москве, и отец брал меня на Красную площадь смотреть пара-
ды. На Мавзолее стояли люди. Один из них был Сталин.

Сталин был самым главным в нашей стране. Он был им долгое время, и
последний кусочек я застал. Он много чего сделал, в том числе и ошибок.
Ему на это справедливо указали. Правда, потом, когда он уже не мог их
исправить.

Сталин был нашим отцом до пятого класса. Затем он умер и перестал
быть нашим отцом. Это было большое горе. Я очень старался заплакать,
когда узнал, но у меня ничего не вышло. Мне стало стыдно.

На улицах повесили траурные флаги. В школе устроили почетный караул
перед портретом. Я стоял рядом с добрыми толстыми усами Сталина и думал,
что же будет дальше. Казалось, что дальше ничего хорошего не предвидит-
ся. Было страшно.

Школьное средневековье

Уровень жизни в то время был похуже, чем сейчас. А главное - он был
более дифференцирован. Это теперь неизвестно, кто больше получает, и жи-
вет богаче -уборщица или доцент, мясник или младший научный сотрудник.
Хотя в последнем примере с мясником я, пожалуй, немного переборщил, как
выражается моя мама. Тут как раз все ясно.

В те годы деление на имущих и неимущих было четким.

На окраине тогдашней Москвы построили короткую улицу, потеснив дере-
вянные домишки и бараки. Сейчас это далеко уже не окраина, а чуть ли не
центр Москвы. Но тогда улица имела в длину метров двести и насчитывала
около десятка серых четырехэтажных домов. Их и теперь называют "сталинс-
кими". Там жили военные и интеллигенция - врачи, писатели, журналис-
ты-международники, профессора и прочие.

В глубине дворов продолжали стоять бараки, которые до поры до времени
не сносили.

В этом месте я окончательно почувствовал - какой я уже недостаточно
молодой, скажем так. Мне слишком часто приходится разъяснять для молоде-
жи отдельные слова. Ну, например, - "бараки".

Люди старшего поколения помнят эти бараки. Это были длинные одноэтаж-
ные здания с одним входом в каком-нибудь из концов. Вдоль барака тянулся
тусклый узкий кордиор, пропахший жареной на постном масле рыбой. Слева и
справа были двери. За каждой дверью в комнатке жила семья. Три, пять,
семь человек. Конец коридора скрывался в синеватом чаду.

В бараках жили рабочие, мелкие служащие, лица без определенных заня-
тий, бывшие урки и тому подобные. От бараков веяло преступностью. Посе-
лившаяся рядом интеллигенция боялась бараков, как огня.

Сферы деятельности людей из бараков и обитателей сталинских домов бы-
ли совершенно различны. Линия соприкосновения между ними проходила в
школе, где мы

- дети военных, профессоров и писателей - учились вместе с детьми ра-
бочих и лиц без определенных занятий.