мучительно гадая, куда девать руки. Как ни положи, все они не на месте.
Артур пошел к двери, и Мартин Иден проводил его тоскующими глазами. Один
на один в комнате с этим бледным неземным созданием он совсем растерял-
ся. Ни тебе бармена - заказать выпивку, ни какого ни то мальчонки - пос-
лать за угол за банкой пива, и таким вот приятным образом свести зна-
комство.
случилось? Наверно, вы пережили какое-нибудь приключение.
прокашлялся. - Драка у нас была. Нож-то я у его выдернул, а он чуть не
откусил мне нос.
звездная ночь в Салина-Крус, белая полоса песчаного берега, огни грузо-
вых пароходов а гавани, приглушенные расстоянием голоса пьяных матросов,
толпятся портовые грузчики, разъяренное лицо мексиканца, звериный блеск
глаз при свете звезд, и сталь впивается в шею, фонтан крови. Толпа, кри-
ки, два сцепившихся в схватке тела, его и мексиканца, перекатываются
опять и опять, взрывают песок, а откуда-то издали томный звон гитары.
Все это встало перед глазами, и трепет воспоминания охватил его - инте-
ресно, как бы все это получилось у того парня, который нарисовал шхуну
там на стене. Белый берег, звезды, огни грузовых пароходов - вот бы здо-
рово, а в середке, на песке, темная гурьба зевак вокруг дерущихся. И
чтоб нож как следует виден, блестит в свете звезд. Но всего этого было
не угадать по его скупым словам.
ние.
личике выразился ужас.
краска смущения, ему же показалось, будто щеки жжет, как перед открытой
топкой в кочегарке. Видать, не положено говорить с порядочной девушкой
об эдаких подлостях, о поножовщине. В книгах люди вроде нее про такое не
говорят, а может, ничего такого и не знают.
сделала еще одну попытку, спросила про шрам на щеке. И еще не договори-
ла, а он уже сообразил, что она старается говорить на понятном ему язы-
ке, и положил, наоборот, разговаривать на языке, понятном ей.
вдруг заштормило, сорвало гик, потом тали, гик проволочный, хлещет по
чему попало, извивается будто змея. Вся вахта старается изловить, я ки-
нулся, ну и схлопотал.
мом деле это была для нее китайская грамота, и она представления не име-
ла ни что такое "гик", ни что такое "схлопотал".
задумал, но коверкая имя.
Он давно умер?
пытством. - Где ж вы с ним познакомились?
книжки на столе, перед тем как вам войти. А вам его стихи нравятся?
легчало, он сел поудобнее, только сжал ручки кресла, словно оно могло
взбрыкнуть и сбросить его на пол. Он сумел направить разговор на то, что
ей близко, и она говорила и говорила, а он слушал, старался уловить ход
ее мысли и дивился, сколько всякой премудрости уместилось в этой хоро-
шенькой головке, и упивался нежной прелестью ее лица. Что ж, мысль ее он
улавливал, только брала досада на незнакомые слова, они так легко слета-
ли с ее губ, и на непонятные критические замечания и рассуждения, зато
все это подхлестывало его, давало пищу уму. Вот она умственная жизнь,
вот она красота, теплая, удивительная, такое ему и не снилось. Он совсем
забылся, жадно пожирал ее глазами. Вот оно, ради чего стоит жить, бо-
роться, победить... эх, да и умереть. Книжки не врут. Есть на свете та-
кие женщины. И она такая. Он воспарил на крыльях воображения, и огромные
сияющие полотна раскинулись перед его мысленным взором, и на них возни-
кали смутные гигантские образы - любовь, романтика, героические деяния
во имя Женщины - во имя вот этой хрупкой женщины, этого золотого цветка.
И сквозь зыбкое трепещущее видение, словно сквозь сказочный мираж, он
жадно глядел на женщину во плоти, что сидела перед ним и говорила о ли-
тературе, об искусстве. Он и слушал тоже, но глядел жадно, не сознавая,
что пожирает ее глазами, что в его неотступном взгляде пылает само его
мужское естество. Но она, истая женщина, хоть и совсем мало знающая о
мире мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. Никогда еще мужчины
не смотрели на нее так, и она смутилась. Она запнулась, запуталась в
словах. Нить рассуждений ускользнула от нее. Он, пугал ее, и, однако,
оказалось до странности приятно, что на тебя так смотрят. Воспитание
предостерегало ее об опасности, о дурном, коварном, таинственном соблаз-
не; инстинкты же ее победно звенели, понуждая перескочить через разделя-
ющий их кастовый барьер и завоевать этого путника из иного мира, этого
неотесанного парня с ободранными руками и красной полосой на шее от неп-
ривычки носить воротнички, а ведь он явно запачкан, запятнан грубой
жизнью. Руфь была чиста, и чистота противилась ему; но притом она была
женщина и тут-то начала постигать противоречивость женской натуры.
весело рассмеялась над своей забывчивостью.
потому как... а дальше не досказали, мисс, - напомнил он, и вдруг внутри
засосало вроде как от голода, а едва он услыхал, как она смеется, по
спине вверх и вниз поползли восхитительные мурашки. Будто серебро, поду-
мал он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один лишь миг
его перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей виш-
ни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды, зовущие на
молитву обутых в соломенные сандалии верующих.
потому, что ему все же не хватает... тонкости. Многие его стихи не сле-
довало бы читать. У истинно великих поэтов в каждой строке прекрасная,
правда и каждая обращена ко всему возвышенному и благородному в челове-
ке. У великих поэтов ни одной строки нельзя опустить, каждая обогащает
мир.
прочел-то я, правда, немного. Я и не знал какой он... подлюга. Видать,
это в других его книжках вылазит.
тить, - строго, наставительно сказала Руфь.
стихи что надо. Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось в
нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил он меня, хотя,
понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс.
что не умеет высказать свою мысль. В прочитанном он почувствовал огром-
ность жизни, жар ее и свет, но как передать это словами? Не смог он вы-
разить свои чувства - и представился себе матросом, что оказался темной
ночью на чужом корабле и никак не разберется ощупью в незнакомом такела-
же. Ладно, решил он, все в его руках, надо будет освоиться с этим новым
окружением. Не случалось еще такого, чтоб он с чем-то не совладал, была
бы охота, а теперь самое время захотеть выучиться, говорить про то, что
у него внутри, да так, чтоб она поняла. В мыслях его Руфь заслонила пол-
мира.
свой скромный запас знаний о книгах, желая дать понять, что и он не вов-
се темный, - "Псалом жизни", "Эксцельсиор" и... все вроде.
снисходительно... жалостливо-снисходительно. Дурак он, чего полез хвас-
тать ученостью. У этого Лонгфелло скорей всего книжек пруд пруди.
смыслю. Не по моей это части. А только добьюсь я, будет по моей части.
сверкали, лицо стало жестче. Руфи показалось, у него выпятился подборо-
док, придавая всему облику что-то неприятно вызывающее. Но при этом ее
словно обдало хлынувшей от него волною мужественности.
закончила она. - Вы такой сильный.
гара, с грубыми жилами, прямо бычьей, здоровье и сила переливались в нем
через край. И хотя он смущенно краснел и робел, ее снова потянуло к не-
му. Нескромная мысль внезапно поразила ее. Если коснуться этой шеи рука-
ми, можно впитать всю его силу и мощь. Мысль эта возмутила девушку. Буд-
то вдруг обнаружилась неведомая ей дотоле порочность ее натуры. К тому
же физическая сила в ее глазах - нечто грубое, вульгарное. Идеалом мужс-
кой красоты для нее всегда была изящная стройность. И однако мысль ока-
залась упорной. Откуда оно, желание обхватить руками загорелую шею гос-
тя, недоумевала она. А суть в том, что сама она была отнюдь не крепкая,
и тело ее и душа тянулись к силе. Но она этого не знала. Знала только,
что ни разу в жизни ни один мужчина никогда не волновал ее так, как
этот, который то и дело возмущал ее своей чудовищно безграмотной речью.
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Шилова Юлия
Березин Федор
Сертаков Виталий