жизнью: засветились деревья и травы, булькала вода глубоко в земле...
и не тревожил его. Вдруг из-за кустов показался человек; похрюкивая, он
равнодушно оглядывался по сторонам. Это был Федор. Тот же потертый пиджак
висел на нем помятым мешком.
дерева, c какой-то тупой уверенностью, что все обойдется для него
благополучно.
внутрь себя и на внешний мир смотрело ошалело-недоумевающе. Наконец, Федор
нашел, как обычно находят грибы, труп Григория.
развернул сверток и позавтракал.
пробормотал он после долгого и безразличного молчания. И уставился не
столько на лоб покойного, сколько на пустое пространство вокруг него.
скажу, - было непонятно к кому он теперь обращался: на труп Федор уже совсем
не глядел. - Ребятишек нас у матери было двое: я и сестра Клавдия. Но мать
моя меня пужалась из-за моей глупости. В кровь я ее бил, втихаря, из-за
того, что не знал, кто я есть и откудава я появился. Она на живот указывает,
а я ей говорю: "не то отвечаешь, стерва... Не про то спрашиваю...". Долго ли
мало ли, уж молодым парнем поступил я на спасательную станцию. Парень я был
тогда кудрявый. Но молчаливый. Меня боялись, но знали: всегда - смолчу.
Ребята - спасатели - были простые, веселые... И дело у них шло большое,
широкое. Они людей топили. Нырнут и из воды утопят. Дело свое знали ловко,
без задоринки. Когда родные спохватывались - ребята будто б искали утопших и
труп вытаскивали. Премия им за это полагалась. Деньжата пропивали, или на
баб тратили; кое-кто портки покупал... Из уважения они и меня в свою
компания приняли. Топил я ловко, просто, без размышления. Долю свою папане
отсылал, в дом... И привычка меня потом взяла: хоронить, кого я топил. И
родные ихние меня чествовали; думали переживающий такой спасатель; а я от
угощения не отказывался. Тем более водки...
думаю:
мне, что он в пустоте вокруг покойника витает... А иногда просто ничего не
казалось... Но смотреть я стал на покойников этих всегда, словно в пустоту
хотел доглядеться... Однажды утопил я мальчика, цыпленка такого; он так
уверенно, без боязни, пошел на дно... А в этот же день во сне мне явился:
язык кажет и хохочет. Дескать, ты меня, дурак, сивый мерин, утопил, а мне на
том свете еще слаще... И таперя ты меня не достанешь... В поту я вскочил,
как холерный. Чуть утро было, в деревне, и я в лес ушел. Что ж думаю, я не
сурьезным делом занимаюсь, одними шуточками. Словно, козла забиваю. Они то -
на тот свет - прыг и как ни в чем не бывало... А я думаю: "Убил" ... А может
только сон это!?
приятнее, так приятнее, на глазах видать как человек в пустоту уходит...
Чудом мне повезло: не раскрыли убийство. Потом стал осторожней... От
спасателей ушел, наглядно хотел убивать. И так меня все тянуло, тянуло,
словно с каждым убийством загадку я разгадываю: кого убиваю, кого?.. Что
видать, что не видать?! ...Может я сказку убиваю, а суть ускользает??! ...Ну
вот и стал я бродить по свету. Да так и не знаю, что делаю, до кого
дотрагиваюсь, с кем говорю... Совсем отупел...
сникнув, пробормотал в пустоту.
довольства.
вглубь...
виднелась маленькая, уединенная станция.
когда я сам не знаю - есть ли я".
было, то они скакали супротив существования природы.
на земле. Он погрузил в это ощущение свои мысли и они исчезли. В духе он
целовал внутренности своего живота и застывал.
И грузно юркнул в открывшуюся дверь электрички.
уединенно даже в своей деятельности.
уголке, были настолько внутренне опустошенны, как будто они были
продолжением личности обывателей.
палки, кто чинил себе ноги...
несхожесть, хватали за сердце своей одинокостью... Иногда там и сям из земли
торчали палки.
от остального высоким забором, а от неба плотною железною крышею.
простонародья; в доме было множество пристроек, закутков, полутемных
закоулков и человечьих нор; кроме того - огромный, уходящий вглубь, в землю,
подпол.
женщина.
образуя два огромных, сладострастных гриба; плечи - покатые,
изнеженно-мягкие; рыхлое же лицо сначала казалось неопределенным по
выражению из-за своей полноты; однако глаза были мутны и как бы слизывали
весь мир, погружая его в дремоту; на дне же глаз чуть виднелось больное
изумление; все это было заметно, конечно, только для пристального, любящего
взгляда.
извивно-нервный и очень умный.
цветами на подоконниках, акварельки, большая, нелепая "мебель", пропитые
потом стулья...
какого-то угла, точно тайный дух отъединенности прошелся по этим простым,
аляповатым вещам.
женщина.
ребенка.
теплая женская грудка... Часа через два они сидели за столом вдвоем и
разговаривали.
блюдце с чаем... Женщина была его сестрой Клавой.
петухам в задницы?.. А все такой же задумчивый.. Словно нет тебе ходу... Вот
за что по душе ты мне, Федор,
прогнившим взглядом. - Так за твою нелепость! - Она подмигнула. - Помнишь,
за поездом на перегонки гнался?! А?!
последнее время снятся. И будто они сквозь меня проходят.
уютно заброшенного дома.
молодым, местами детским, личиком и оттопыренными вялыми ушами.
состояния, когда она смотрела на людей, как на тени. И тогда никогда не
бросала в них тряпки.
со вспухшим от бессмысленности лицом, присел совсем рядом с Федором, хотя
тот не сдвинулся с места. Жена Паши Лидочка оказалась в стороне; она была
беременна, но это почти не виделось, так искусно она стягивала себя; ее лицо
постоянно хихикало в каком-то тупом блаженстве, как будто она все время ела
невидимый кисель. Маленькие же нежные ручки то и дело двигались и что-нибудь
судорожно хватали.
диван; ее бледное прозрачное лицо ничего не выражало. Семнадцатилетний же
Акунин Борис
Буркатовский Сергей
Скальци Джон
Орлов Алекс
Курылев Олег
Шилова Юлия