Чтение 2–й страницы книги ~Циники~

серьезно:

Это все оттого, Гога, что ты не кончил гимназию.

Гогины обиженные губы обижаются еще больше. - Только подлецы, Ольга,
во время войны могли решать задачки по алгебре. Прощай.

- Прощай, цыпленок.

Он протягивает мне руку с нежными женскими пальцами. Даже не пальца-
ми, а пальчиками. Я крепко сжимаю их:

- До свидания, Гога.

Он качает головой, расплескивая золото топленых сливок:

- Нет, прощайте.

И, выпячивает розовые, как у девочки, обиженные губы. Мы целуемся.

- До свидания, мой милый друг.

- Для чего вы меня огорчаете, Владимир Васильевич? Я был бы так
счастлив умереть за Россию.

Бедный ангел! Его непременно подстрелят, как куропатку.

- Прощайте, Гога.

10

На Кузнецком Мосту обдирают вывески с магазинов. Обнажаются грязные,
прыщавые, покрытые лишаями стены.

С крыш прозрачными потоками стекает желтое солнце. Мне кажется, что я
слышу его журчание в водосточных трубах.

- При Петре Великом, Ольга, тут была Кузнецкая слобода. Коптили небо.
Как суп, варили железо. Дубасили молотами по наковальням. Интересно
знать, что собираются сделать большевики из Кузнецкого Моста?

Рабочий в шапчонке, похожей на плевок, весело осклабился:

- А вот, граждане, к примеру сказать, в Альшванговом магазине бур-
жуйских роскошней будем махру выдавать по карточкам.

И, глянув прищуренными глазами на Ольгины губы, добавил:

- Трудящемуся населению.

Предвечернее солнце растекается по панелям. Там, где тротуар образо-
вал ямки и выбоины, стоят большие, колеблемые ветром солнечные лужи.

- Подождите меня, Владимир.

- Слушаюсь.

- В тридцать седьмой квартире живет знакомый ювелир. Надо забросить
ему камушек. А то совсем осталась без гроша.

- У меня та же история. Завтра отправляюсь к букинистам сплавлять
"прижизненного Пушкина".

Ольга легкими шагами взбегает по ступенькам.

Я жду.

Старенький действительный статский советник, "одетый в пенсне", тор-
гует в подъезде харьковскими ирисками.

Мне делается грустно. Я думаю об улочке, на которой еще теснятся
книжные лавчонки.

Когда-то ее назвали Моховой. Она тянулась по тихому безлюдному берегу
болотистой речки Неглинной. Не встречая помехи, на мягкой илистой земле
бессуразно пышно рос мох.

Вышла Ольга.

- Теперь можем кутить.

Она покупает у действительного статского советника ириски.

Рыжее солнце вихрястой веселой собачонкой путается в ногах.

11

Мой старший брат Сергей - большевик. Он живет в "Метрополе"; управля-
ет водным транспортом (будучи археологом); ездит в шестиместном автомо-
биле на вздувшихся, точно от водянки, шинах и обедает двумя картофелина-
ми, поджаренными на воображении повара.

У Сергея веселые синие глаза и по-ребячьи оттопыренные уши. Того гля-
ди, он по-птичьи взмахнет ими, и голова с синими глазами полетит.

Во всю правую щеку у него розовое пятно. С раннего детства Сергея
почти ежегодно клали на операционный стол, чтобы, облюбовав на теле мес-
то, которого еще не касался хирургический нож, выкроить кровавый кусок
кожи.

Вырезанную здоровую ткань накладывали заплатой на больную щеку. Вся-
кий раз волчанка съедала заплату.

- Я пришел к тебе по делу. Напиши, пожалуйста, записку, чтобы мне вы-
дали охранную грамоту на библиотеку.

- Для чего тебе библиотека?

- Чтобы стирать с нее пыль.

- Ходи в Румянцевку и стирай там.

- Ладно... не надо.

Сергей садится к столу и пишет записку.

Я завожу разговор о только что подавленном в Москве восстании левых
эсеров; о судьбе чернобородого семнадцатилетнего еврейского мальчика,
который, чтобы "спасти честь России", бросил бомбу в немецкое по-
сольство; о смерти Мирбаха; о желании эсеров во что бы то ни стало зате-
ять смертоносную катавасию с Германией.

Еще не все улеглось. Еще останавливают на окраинах автомобили и дер-
жат, согласно ленинскому приказу, "до тройной проверки"; еще опущены
шлагбаумы на шоссе и вооруженные отряды рабочих жгут возле них по ночам
костры.

Чтобы раздразнить Сергея, я говорю про эсеров:

- А знаешь, мне искренно нравятся эти "скифы" с рыжими зонтиками и в
продранных калошах. Бомбы весьма романтически отягчают карманы их ватных
обтрепанных салопов.

Ольга про эсеров неплохо сказала: "они похожи на нашего Гогу - будто
тоже не кончили гимназию".

Сергей трется сухой переносицей о край письменного стола. Он вроде
лохматого большого пса, о котором можно подумать; что состоит в дружбе
даже с черными кошками.

- Тут, видишь ли, не романтика, а фарс. Впрочем, в политике это одно
и то же.

Мягкими серыми хлопьями падает темнота на Театральную площадь.

Ихний главнокомандующий Муравьев - Третьего дня сбежал в Симбирск и
оттуда соизволил ни больше ни меньше как "объявить войну Германии". Глу-
по, а расстреливать надо.

Садик, скамейки, тоненькие деревца и редкие человеческие фигурки вни-
зу завалены осенними сумерками. Будто несколько часов кряду падал теплый
серый снег.

Я упираюсь в мечтательные глаза Сергея своими - тверезыми, равнодуш-
ными, прохладными, как зеленоватая, сентябрьская, подернутая ржавчиной
вода.

Мне непереносимо хочется взбесить его, разозлить, вывести из себя.

- Эсеры, Муравьев, немцы, война, революция - все это чепуха...

Сергей таращит пушистые ресницы:

- А что же не чепуха?

- Моя любовь.

Внизу на Театральной редкие фонари раскуривают свои папироски.

- Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кон-
чается, а я любим...

Среди облаков вспыхивает толстая немецкая сигара.

- ...трагический конец!.. а я?.. я купаюсь в своем счастье, плаваю по
брюхо, фыркаю в розовой водичке и в полном упоении пускаю пузырики всеми
местами.

Сергей вытаскивает из портфеля бумаги:

- Ну, брат, с тобой водиться - все равно что в крапиву с... садиться.

И потягивается:

- Иди домой. Мне работать надо.

12

Большевики, как умеют, успокаивают двухмиллионное население Белока-
менной.

В газетах даже появились новые отделы:

"Борьбам с голодом".

"Прибытие продовольственных грузов в Москву".

На нынешний день два радостных сообщения.

Первое: "Из Рязани отправлено в Москву 48 вагонов жмыхов".

Второе:

"Сегодня прибыло 52 пуда муки пшеничной и 1 пуд муки ржаной".

13