курительные трубки старого морского волка, стояла шахматная
доска с незаконченной партией. И доктор Урбино - хоть и спешил,
хоть и был в тяжелом расположении духа, - не удержался от
искушения рассмотреть ее. Он знал, что партия игралась накануне
вечером, потому что Херемия де Сент-Амур играл в шахматы
каждый вечер с одним из по меньшей мере трех разных партнеров и
всегда доигрывал партию до конца, а потом складывал фигуры и
убирал доску в ящик письменного стола. Знал, что он играл
белыми, и на этот раз, совершенно очевидно, через четыре хода
его ожидал полный разгром. "Будь это убийство, можно было бы
взять след, - подумал он. - Я знаю только одного человека,
способного выстроить столь мастерскую засаду". Ему будет трудно
жить дальше, если он не узнает, почему этот неукротимый солдат,
привыкший всегда биться до последней капли крови, не довел до
конца заключительную битву своей жизни.
заметил на двери дома записку: "Дверь не заперта, войдите и
сообщите в полицию". Комиссар с практикантом пришли тотчас же
и, осматривая дом, тщательно искали признаки, которые могли бы
опровергнуть этот запах горького миндаля, который невозможно
спутать ни с чем. За те несколько минут, что длился анализ
недоигранной партии, комиссар нашел в письменном столе, среди
бумаг, конверт, адресованный доктору Урбино и запечатанный
столькими сургучными печатями, что его пришлось разорвать на
клочки, чтобы извлечь письмо. Доктор откинул черный занавес на
окне, впуская в комнату свет, и сперва оглядел все одиннадцать
страниц, исписанные с обеих сторон старательно-разборчивым
почерком, но, прочтя первый же абзац, понял, что праздничная
церковная служба для него пропала. Он читал, и дыхание его
учащалось, иногда он листал страницы назад, чтобы ухватить
потерянную нить, а когда закончил чтение, казалось, будто он
возвратился откуда-то из далеких мест и давних времен. Как ни
старался он держаться, видно было - письмо сразило его: губы
доктора стали такими же синими, как у трупа, и он не мог
сдержать дрожи пальцев, когда складывал листки и прятал их
в карман жилета. Только тут он вспомнил о комиссаре и молодом
медике и улыбнулся им, отодвигая навалившиеся думы.
распоряжения.
что он велел им поднять одну из плиток кафельного пола и там
они обнаружили затрепанную тетрадь расходов и ключи от сейфа.
Денег оказалось не так много, как они думали, но более чем
достаточно для оплаты похорон и разных мелких счетов. Теперь
доктору Урбино стало окончательно ясно, что в церковь он
опоздал.
воскресную службу, - сказал он. - Но Бог поймет меня.
вопросы, хотя с трудом сдерживал желание поделиться с женой
откровениями, содержавшимися в письме. Он взялся известить всех
живших в городе карибских беженцев, на случай, если они захотят
воздать последние почести тому, кто считался самым уважаемым из
них, самым деятельным и самым радикальным, даже после того, как
стало очевидным, что он поддался гибельному разочарованию. Он
известит и его сотоварищей по шахматам, среди которых были и
знаменитости-профессионалы, и безвестные любители, сообщит и
другим, не столь близким друзьям, возможно, они пожелают прийти
на похороны. До предсмертного письма он бы мог счесть себя
самым близким его другом, но, прочтя письмо, уже ни в чем не
был уверен. Как бы то ни было, он пошлет венок из гардений -
может быть, Херемия де Сент-Амур в последний миг
испытал раскаяние. Погребение, по-видимому, состоится в пять
часов, самое подходящее время для этой жаркой поры. Если он
понадобится, то после двенадцати будет находиться в загородном
доме доктора Ласидеса Оливельи, своего любимого
ученика, который в этот день дает торжественный обед по случаю
своего серебряного юбилея на ниве врачебной деятельности.
привычному распорядку теперь, когда позади остались бурные годы
первых житейских сражений, когда он уже добился уважения и
авторитета, равного которому не было ни у кого во всей
провинции. Он вставал с первыми петухами и тотчас же начинал
принимать свои тайные лекарства: бромистый калий для поднятия
духа, салицилаты - чтобы не ныли кости к дождю, капли из
спорыньи - от головокружений, белладонну - для крепкого сна. Он
принимал что-нибудь каждый час и всегда тайком, потому что на
протяжении всей докторской практики он, выдающийся мастер
своего дела, неуклонно выступал против паллиативных средств от
старости: чужие недуги он переносил легче, чем собственные. В
кармане он всегда носил пропитанную камфарой марлевую подушечку
и глубоко вдыхал камфару, когда его никто не видел, чтобы снять
страх от стольких перемешавшихся в нем лекарств.
по общей клинике, которые вел в Медицинской школе с восьми утра
ежедневно - с понедельника по субботу, до самого последнего
дня. Он внимательно следил за всеми новостями в медицине и
читал специальную литературу на испанском языке, которую ему
присылали из Барселоны, но еще внимательнее прочитывал ту,
которая выходила на французском языке и которую ему присылал
книготорговец из Парижа. По утрам книг он не читал, он читал их
в течение часа после сиесты и вечером, перед сном.
Подготовившись к занятиям, он пятнадцать минут делал в ванной
дыхательную гимнастику перед открытым окном, всегда
повернувшись в ту сторону, где пели петухи, ибо именно оттуда
дул свежий ветер. Потом он мылся, приводил в порядок
бороду, напомаживал усы, окутавшись душистыми парами одеколона,
и облачался в белый льняной костюм, жилет, мягкую шляпу и
сафьяновые туфли. В свои восемьдесят и один год он сохранил
живые манеры, праздничное состояние духа, какие ему были
свойственны в юности, когда он вернулся из Парижа, вскоре после
смертоносной эпидемии чумы; и волосы он причесывал точно так
же, как в ту пору, с ровным пробором посередине, разве что
теперь они отливали металлом. Завтракал он в кругу семьи, но
завтрак у него был особый: отвар из цветов полыни для
пищеварения и головка чесноку - он очищал дольки и, тщательно
пережевывая, ел одну за другой с хлебом, чтобы предотвратить
перебои в сердце. В редких случаях после занятий у него не
бывало какого-нибудь дела, связанного с его гражданской
деятельностью, участием в церковных заботах, его
художественными или общественными затеями.
десятиминутная сиеста: сидя на террасе, выходившей во двор, он
сквозь сон слушал пение служанок в тени манговых деревьев,
крики торговцев на улице, шипение масла на сковородах и треск
моторов в бухте, шумы и запахи которой бились и трепетали в
доме жаркими послеполуденными часами, точно ангел, обреченный
гнить взаперти. Потом он целый час читал свежие книги, по
преимуществу романы и исторические исследования, обучал
французскому языку и пению домашнего попугая, уже много лет
служившего местной забавой. В четыре часа, выпив графин
лимонада со льдом, начинал обход больных. Несмотря на возраст,
он не сдавался и принимал больных не у себя в кабинете, а ходил
по домам, как делал это всю жизнь, поскольку город оставался
таким уютно-домашним, что можно было пешком добраться до любого
закоулка.
в фамильном ландо, запряженном парой золотистых рысаков, а
когда экипаж пришел в негодность, сменил его на открытую
коляску, а пару рысаков - на одного, и продолжал ездить так,
пренебрегая всякой модой, даже когда конные выезды стали
выходить из употребления и остались только те, что прогуливали
по городу туристов и возили венки на похоронах. Он никак не
желал отойти от дел, хотя ясно понимал, что вызывали его
исключительно в безнадежных случаях, однако полагал, что у
врача может быть и такая специализация. Он умел определить что
с больным, по одному его виду и с годами все меньше верил в
патентованные средства, с тревогой следя за тем, как безбожно
злоупотребляют хирургией: "Скальпель - главное свидетельство
полного провала медицины". Он полагал, что всякое лекарство,
строго говоря, является ядом и что семьдесят процентов обычных
продуктов питания приближают смерть. "Как бы то ни было, -
говорил он обычно на занятиях, - то немногое, что известно в
медицине, известно лишь немногим медикам". От былой юношеской
восторженности он со временем пришел к убеждениям, которые сам
определял как фаталистический гуманизм. "Каждый человек -
хозяин собственной смерти, и в наших силах лишь одно - в
урочный час помочь человеку умереть без страха и без боли".
Однако, несмотря на подобные крайние взгляды, которые уже вошли
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Каменистый Артем
Херберт Фрэнк
Муркок Майкл