рядом с тем местом, куда упал первый снаряд.
разорвало на куски. Нет у тебя больше сестры.
кивнула головой. Нет так нет.
от вокзала. Клава не сопротивлялась.
были только комодик, письменный стол и кровать. Он налил Клаве молока,
будто она не девочка, а подобранный на улице котенок, и дал бублик. Клава
ела, не помыв рук. Саквояжик лежал у нее на коленях.
та кончила есть. И ушел.
перестали, и установилась тревожная тишина. В этой тишине по улицам,
наверное, движутся красные, Клава могла себе представить их существами,
мало похожими на людей, или, точнее, бывшими некогда людьми. Она совершенно
не могла понять откуда они взялись, ведь раньше их не было, нигде и
никогда. Откуда они пришли? Хотя Клава не боялась крови и даже боль
чувствовала как-то странно приглушенно, например, когда кололась иголкой
или когда однажды порезалась ножиком для заточки карандашей, в ней
постоянно жил страх перед этим незнакомым, главная, жизненная часть чего
находится вовсе не здесь, не на этом свете. Она даже отчетливо помнила,
когда впервые почувствовала это - в ювелирной лавке, куда зашла после
занятий в гимназии с подругой Женей, "Евгенией", как называла ее Клавина
мать, собственно, Женя и затащила Клаву в ювелирную лавку по дороге домой,
сама Клава никогда не осмелилась бы без повода отворить тяжелую кожаную
дверь возле витрины, где призрачно сверкали в солнечном свету кольца,
цепочки, колье и диадемы, сам вид этой двери обозначал, что это место для
взрослых, а не для двух маленьких гимназисток. Но Женя непременно хотела
войти, и они вошли. Клава до сих пор не понимала, зачем Жене это было
нужно. Как только они вошли, прозвенел мелодичный звоночек, и по лестнице
спустился приказчик - небольшого роста господин лет сорока, в серебристом
пенсне и модном коротком пиджачке, открывавшем темного цвета манишку, на
господине были также дорогие брюки и тускло начищенные туфли, у кармана
брюк висели на цепочке серебряные часы. Приказчик остановился у прилавка,
глядя на юных посетительниц поверх своего серебристого пенсне.
обращаясь сразу к Жене.
поняла, что еще мгновение назад она и не думала о брошках. Может быть, и
приказчик это понял.
столик слева.
и еще заколки для волос. Клаве сразу бросилась в глаза одна заколка,
сделанная под полированное красное дерево, и она стала смотреть на нее,
ожидая, когда же Женя решит уйти. В лавке установилась тишина, приказчик не
издавал ни звука, словно его и не было, похоже было, даже не дышал. И в
этой тишине Женя вдруг коротко, но громко выпустила газы. От неожиданности
Клава вздрогнула и покраснела до ушей, машинально скосив глаза в сторону
подруги. Та бесстыже глядела на приказчика. Миндалевидные глаза Жени были
странно расширены и блестели в лучах проходящего сквозь витрину солнечного
света. Она не смеялась, нет, просто глядела на господина в пенсне, словно
гордясь произведенным ею неприличным звуком. Клава не знала, куда деться от
стыда и принялась смотреть в окно. И тут Женя снова выпустила газы. Она
делала это намеренно резко и сильно, будто демонстрируя хорошую
проходимость своей кишки, звук получался такой объемный, что Клаве
казалось, она может определить размер отверстия в Жене, которое выпускало
газы, и господин в пенсне тоже мог бы это определить. Затылок и лицо у
Клавы покрылись холодным потом, по спине поползли мурашки. Господи, думала
Клава, зачем она это делает? Как ей не стыдно, что же это с ней стало?
Приказчик молчал. Клава не знала, какое выражение у него на лице. Ей стало
страшно. Хотелось провалиться куда-нибудь туда, где все бы забыли, что
сейчас произошло. Это было как во сне, когда уже настолько невозможно
становится терпеть, что велишь сну окончиться - и просыпаешься. Только
тогда, в лавке, Клава знала: это не сон. Это на самом деле. В отчаянии она
бросилась из лавки вон. Выбежав на улицу, Клава остановилась у фонарного
столба. Ей казалось, сейчас она упадет в обморок. Дверь лавки отворилась, и
на пороге появилась Женя.
помещения. И затворила за собой дверь.
убежала, знаешь, что этот господин сказал мне?
слово.
тебе?
раз, и ударила руками по столу, за которым сидела в квартире Валентина
Петровича. В чернильном приборе стукнула перьевая ручка.
вновь помирились. Через полтора месяца погиб Александр. Его смерть обладала
для Клавы какой-то необычной, сверхъестественной реальностью, словно весь
мир умер, и вместе с тем продолжал чувствовать своим мертвым телом дальше.
Клаву пугали вещи брата, на которые она натыкалась в доме, и больше всего -
его картины, он ведь увлекался живописью, рисовал пейзажи, картины висели в
его комнате и в одном из коридоров, по тому коридору Клава с тех пор
перестала ходить, она не хотела также брать в руки книги, которые читал
брат, а страшнее всего было ей, разумеется, на похоронах. Хоронили пустой
гроб, потому что тело брата осталось на земле, захваченной немцами. Пустой
гроб контрастно символизировал для Клавы ирреальность наступившего времени,
когда она увидела его, продолговатый зияющий ящик, завешенный траурной
материей, ей стало так же невыносимо страшно, как в ювелирной лавке, будто
неожиданно перед ней открылась вечно бывшая запертой дверь, дверь туда,
куда еще никто не ходил, в дикий сад, где живут существа из кошмарных снов.
них должны были быть только глаза, в остальном они должны были походить на
людей, иногда, впрочем, они снились Клаве со звериными головами: собачьими,
козлиными, бараньими или кошачьими. Клава спрашивала у матери - какие они,
красные, но мать отвечала, что это просто бандиты, распоясавшаяся чернь, но
Клава не верила, она знала, что красных раньше не было, а бандиты были
всегда, и если армия отступает под их натиском, значит они сильны, сильнее
людей, а когда Таня рассказала Клаве, что красные не верят в Бога и
разрушают церкви, стало окончательно ясно - среди красных обязательно
должны быть бесы, скотоголовые, и потому Клава так боялась оставаться
здесь, в городе, куда уже проникает отвратительная сила тьмы.
колен саквояжик.
влажных, миндальных глазах Жени, Клава впервые увидела зияющий простор
породившей их бездны, после этого она порой забывала о своем страхе, но он
неизменно возвращался вновь, как навязчивый сон: на похоронах, у пустого
гроба, и возле кондитерской, когда Клава, стоя ботинкам в свежевыпавшем
снегу, изо всех сил запустила зубы в пахучий, дымящийся своей горячей
свежестью крендель, тут она увидела крупную женщину, стоящую у соседней
лавки, в платке и с воспаленно-красным лицом, у той женщины было что-то
страшное на лице, нелюдское, она взмахнула рукой в рукавице, словно отгоняя
осу, но никакой осы не было, была зима, а потом женщина скривила рот, как
от сильной боли в животе и сказала гадкое ругательство Клаве прямо в лицо,
такое гадкое, что Клава вырвала крендель изо рта и бросилась бежать, она
бежала, по чистой еще, белой улице, и плакала, слезы обжигали охваченные
морозом щеки, она неслась без оглядки, стараясь вообще не думать о том,
почему женщина сказала гадость, ибо за разгадкой этой тайны стоял все тот
же ненавистный ужас, который становился проклятием всей Клавиной жизни.
боялась зажечь свечку, она хотела, чтобы с улицы казалось, будто за окном
никто не живет, несколько раз она подходила к двери, намереваясь уйти, ведь
она помнила еще, в какой стороне находится вокзал, а от него можно было бы
найти и дом Марии Дмитриевны, но каждый раз ей казалось, что снаружи за
дверью кто-то ходит, и ей страшно было открыть, в конце концов она села на
кровать Валентина Сергеевича, вынула из саквояжика свою игрушечную собачку
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Андреев Николай
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей