Неотвязно меня преследовал сон о ночном поезде. Всегда один и тот же. Поезд,
полный табачного дыма и туалетной вони, набитый людьми так, что не продохнуть. В
вагоне, где яблоку негде упасть, заблеванные простыни липнут к телу. Не в силах
терпеть, я подымаюсь с полки, протискиваюсь к дверям и схожу на случайной
станции. Местность заброшена и пустынна - ни огонька. На станции не видать даже
стрелочника. Ни часов, ни расписания - ничего... Такой вот сон.
В то время, мне кажется, я во многом подходил ей. Пусть нелепо и болезненно, но
был нужен ей именно таким, каким был. В чем подходил, чем был нужен - сейчас уже
не припомню. Может, я был нужен лишь себе самому - и не больше, но ее это ничуть
не смущало. А может быть, она просто так развлекалась, - но чем именно? Как бы
там ни было, вовсе не жажда ласки-нежности притягивала меня к ней. И сейчас еще,
стоит вспомнить ее, возвращается ко мне то странное, неописуемое ощущение.
Одиночества и печали - словно от прикосновения чьей-то руки, вдруг протянутой
сквозь невидимую в воздухе стену.
Тот странный вечер 25-го ноября 70-го года я помню отчетливо и сегодня. Сбитые
ливнем, листья гинко в нашей роще выкрасили желтым узенькую тропинку, вышедшую
из берегов, как река в пору паводка. Сунув руки в карманы курток, мы бродили с
ней по останкам тропы туда и обратно. В мире не было ничего, кроме шороха двух
пар обуви по палым листьям да резких выкриков птиц.
- Слушай, что с тобой происходит? - спросила она внезапно.
- Так... Ничего особенного, - ответил я.
Пройдя немного вперед, она села на обочину и закурила. Я присел рядом.
- Тебе снятся плохие сны?
- Постоянно. Просто кошмары какие-то. Особенно - про автомат с сигаретами,
который сдачу не отдает...
Рассмеявшись, она положила ладонь на мое колено. Потом убрала.
- Не хочешь говорить, да? Ни словечка?
- Как-то не говорится... Ни словечка.
Она бросила недокуренную сигарету на землю, благовоспитанно притоптала
кроссовкой:
- Самое наболевшее никогда не высказать толком... Ты об этом?
- А, не знаю! - сказал я.
Глухо фыркнув крыльями, две птицы вспорхнули с земли, и ослепительно-чистое небо
всосало их в себя без остатка. Некоторое время мы молча следили за тем, как они
исчезали. Потом, подобрав сухую ветку, она принялась вычерчивать на земле
какой-то неясный узор.
- Когда я сплю с тобой... Мне бывает ужасно грустно.
- Это я виноват... Я знаю.
- Дело тут не в тебе... И даже не в том, что ты вечно думаешь о другой, когда
обнимаешь меня. Это - пускай, как угодно. Я... - Оборвав внезапное откровение,
она провела на своем узоре три долгие параллельные линии. - Н-не знаю.
- Понимаешь... Я вовсе не собираюсь от тебя отгораживаться, - сказал я после
паузы. - Просто я и сам никак не могу уловить, что происходит. Так хотелось бы
научиться понимать все вокруг - беспристрастно, как можно спокойнее. Чтобы и в
облаках не витать, и на лишнее время не тратить... Но все это требует времени.
- Сколько времени?
Я покачал головой.
- Откуда я знаю? Может, год, а может, и десять.
Она отбросила прутик и, поднявшись с земли, стряхнула приставшие к куртке
травинки.
- Послушай... А тебе не кажется, что десять лет - это очень похоже на вечность?
- Да, наверное, - ответил я.
Выбравшись из рощи, мы дошли до студенческого городка, уселись, как обычно, под
тентами в летнем кафе и захрустели сосисками. Ровно в два часа пополудни на
экране телевизора вдруг с ненормальной частотой замельтешили то лицо, то фигура
Мисима Юкио (*1). С громкостью было что-то неладно, и мы не могли разобрать в
чем дело, - да и, по большому счету, в те минуты нам все было до лампочки. Мы
съели сосиски и выпили еще по кофе. Какой-то студентик, взгромоздившись на стул,
долго вертел ручкой громкости, пытаясь наладить звук, но потом отчаялся, слез со
стула и куда-то исчез.
- Я тебя хочу, - сказал я.
- О'кей, - улыбнулась она.
Мы сунули руки поглубже в карманы и побрели ко мне.
Проснувшись вдруг, я увидел, что она беззвучно плачет. Только худенькие
плечи-крылышки чуть заметно вздрагивали под одеялом. Я разжег огонь в камине и
взглянул на часы. Два часа ночи. Луна зияла в небе мертвенно-бледной дырой.
Я дождался, пока она выплачется, вскипятил воды, разболтал в двух чашках
пакетики, и мы стали пить чай. Я раскурил сразу две сигареты и передал одну ей.
Глубоко затянувшись, она тут же закашлялась; это повторилось трижды и привело ее
в страшное возбуждение.
- Послушай, тебе никогда не хотелось меня убить?
- Тебя?..
- Да.
- Зачем ты спрашиваешь?
Не вынимая изо рта сигареты, она закрыла глаза и кончиками пальцев потерла веки.
- Так... Ни за чем.
- Ну и незачем! - сказал я.
- Правда?
- Правда. За каким чертом мне тебя убивать?!
- Да, действительно... - кивнула она с усилием над собой. - Просто я вдруг
подумала... Может, было бы вовсе неплохо, если бы кто-то меня убил. Так вот - во
сне...
- Кто угодно, только не я. Я не смог бы убить человека.
- В самом деле?
- Ну, насколько я себя знаю...
Рассмеявшись, она вдавила окурок в пепельницу, одним глотком допила оставшийся
чай и закурила новую сигарету.
- Поживу до двадцати пяти, - сказала она. - А там и умру.
Умерла она в двадцать шесть в июле 78-го.
Часть вторая. ИЮЛЬ 1978 Г.
1. 16 ШАГОВ И ПРАВИЛА ИХ ПРОХОЖДЕНИЯ
глаза. Собираю ошметки мыслей - и делаю: шестнадцать шагов по коридору прямо к
двери квартиры. С закрытыми глазами. Ровно шестнадцать - ни больше ни меньше. От
выпитого виски голова шумит и болтается, как на вывернутых шурупах; никотиновой
вонью сводит язык во рту.
И все же, как бы ни был пьян, я всегда способен вот на эти шестнадцать шагов:
закрыв глаза - и прямо, как по натянутой проволоке. Механический навык,
результат долгих лет тренировки. Когда бы ни пришел домой вдрабадан - каждый
мускул спины непременно распрямляет фигуру, голова подымается, и легкие
решительно вбирают в себя утренний воздух со слабым запахом цементного коридора.
И вот тогда, наконец, я закрываю глаза и делаю свои шестнадцать шагов по прямой
из клубов хмельного тумана.
С тех пор, как я вооружился Правилом Шестнадцати Шагов, меня даже удостоили
титула: "Наш Самый Приличный Алкаш". Быть им вовсе не сложно. Главное -
признаться себе: "Я пьян, это факт!" - и воспринимать этот факт как реальность.
Никаких тебе "но", никаких там "однако", "все-таки" и "тем не менее". Просто: "Я
ПЬЯН" - и все тут.
И покуда со мной это Правило, я всегда буду оставаться самым безоблачным
пьяницей, алкашом без проблем. Ранним жаворонком выпархивать из гнезда поутру -
и последним вагоном до отказа нагруженного поезда переваливать через мост и
скрываться в ночном тоннеле...
Пять, Шесть, Семь...
Задержавшись на восьмом шаге, я открываю глаза и делаю глубокий вдох. Легкий
звон в ушах. Так, качаясь под ветром, позвякивает ржавая колючая проволока на
морском берегу. Как давно уже не был у моря... 22 июля, 6:30 утра. Идеальная
пора, идеальное время суток, чтоб любоваться морем. Песчаные пляжи еще никто не
успел загадить. Песок у кромки прибоя - весь в следах птичьих ног, будто ветер
рассыпал по берегу иглы хвои с неведомых сосен...
Море?!
Снова трогаюсь с места. Про море - забыть... Эта штука давно уже канула в
прошлое.
Сделав шестнадцатый шаг, я останавливаюсь, открываю глаза - и прямо перед собой,
как всегда вижу круглую ручку двери. Вынимаю из ящика газеты за последние два
дня и пару конвертов, зажимаю почту под мышкой. Выудив из лабиринтов кармана
связку ключей, зажимаю ее в руке и какое-то время стою, прислонившись лбом к
холодной железной двери квартиры. За ушами вдруг - слабый, но отчетливо-резкий
щелчок. Все мое тело - как вата, насквозь пропитавшаяся алкоголем. Сравнительный
порядок только где-то внутри головы.
Черт бы меня побрал...
Сдвинув дверь на несчастную треть, я с трудом протиснулся в щель и затворил за
собой. Прихожая была мертва. Мертвее, чем от нее ожидалось.
Тут-то я и осознал их присутствие. Красных башмачков у меня под ногами. Моих
старых знакомых. Приютившись между моими заляпанными грязью теннисными туфлями и
дешевыми пляжными сандалиями, окутанные тишиной, будто слоем тончайшей пыли, они
смотрели на меня каким-то рождественским подарком, который вдруг не по сезону
свалился с неба.
Она сидела, распростершись грудью на кухонном столе. Лицо на сплетенных
запястьях, профиль под каскадом густо-черных волос. Дорожка незагорелой кожи
пробегала под волосами от шеи к затылку. Под мышкой, из открытого рукава
полотняного платьица, какого я раньше не видел на ней, едва различимо проступала
полоска лифчика.
Я стаскивал пиджак, стягивал черный галстук, расстегивал часы на руке. Она не
Березин Федор
Самойлова Елена
Доставалов Александр
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия