Чтение 2–й страницы книги ~Черный обелиск~

замаскировать, нам опять нужен лак хороших манер. Ergo! (1) Нет ли у тебя
еще одной сигары? Эта фабрика никогда не позволит себе подкупать служащих
одной сигарой.

Я вынимаю из ящика стола вторую сигару и отдаю ему.

- Ум, опытность и старость все же иногда идут на пользу, - замечаю я.

Он усмехается и вручает мне взамен сигар пачку сигарет, в которой
недостает шести штук.

- А что произошло еще? - осведомляется он.

- Ничего. Клиентов не было. Но я вынужден настоятельно просить о
повышении моего оклада.

- Опять? Ведь тебе только вчера повысили!

- Не вчера. Сегодня утром в девять часов. Какие-то несчастные восемь
тысяч марок! И все-таки в девять утра это было еще кое-что. А потом объявили
новый курс доллара, и я теперь уже не могу на них купить даже галстук,
только бутылку дешевого вина. А мне необходим именно галстук.

- Сколько же стоит доллар сейчас?

- Сегодня в полдень он стоил тридцать шесть тысяч марок! А утром всего
тридцать тысяч!

Георг Кроль рассматривает свою сигару.

- Уже тридцать шесть тысяч! Дело идет быстрее кошачьего романа! Чем все
это кончится?

- Всеобщим банкротством, господин фельдмаршал, - отвечаю я. - А пока надо
жить. Ты денег принес?

- Только маленький чемоданчик с запасом на сегодня и завтра. Тысячные и
стотысячные билеты

(1) Следовательно (лат.). и даже несколько пачек с милыми старыми
сотенными. Около двух с половиной кило бумажных денег. Инфляция растет
такими темпами, что государственный банк не успевает печатать денежные
знаки. Новые банкноты в сто тысяч выпущены всего две недели назад, а теперь
скоро выпустят бумажки в миллион. Когда мы будем считать на миллиарды?

- Если так пойдет дальше, то всего через несколько месяцев.

- Боже мой! - вздыхает Георг. - Где прекрасные спокойные дни 1922 года?
Доллар поднялся в тот год с двухсот пятидесяти марок всего до десяти тысяч.
Уже не говоря о 1921-м - тогда это были какие-то несчастные триста
процентов.

Я выглядываю на улицу. Лиза стоит у окна, теперь она в шелковом халате,
на котором изображены попугаи. Зеркало она повесила на шпингалет и
приглаживает щеткой свою гриву.

- Взгляни на это создание, - с горечью восклицаю я. - Оно не сеет, не
жнет, но Отец Небесный все же питает его. Вчера у нее этого халата еще не
было. Шелк! Несколько метров! А я не могу наскрести какие-то жалкие гроши на
один несчастный галстук.

Георг улыбается.

- Что ж, ты скромная жертва эпохи. А Лиза на всех парусах плывет по
волнам немецкой инфляции. Она - прекрасная Елена спекулянтов. На продаже
могильных камней не разживешься, сын мой. Почему ты не перейдешь на сельди
или на торговлю акциями, как твой дружок Вилли?

- Оттого что я сентиментальный философ и сохраняю верность надгробиям. Ну
так как насчет повышения жалованья? Ведь и философам все же приходится
одеваться.

- Неужели ты не можешь купить галстук завтра?

- Завтра воскресенье. И он мне нужен именно завтра.

Георг приносит из прихожей свой чемодан. Открыв его, бросает мне две
пачки денег.

- Хватит?

Я вижу, что в них главным образом сотни.

- Добавь еще полкило этих обоев, - говорю я. - Здесь самое большее пять
тысяч. Спекулянты-католики по воскресеньям, во время обедни, кладут столько
на тарелочку да еще стыдятся своей скупости.

Георг скребет себе голый затылок - атавистический жест, утративший в
данном случае всякий смысл. Затем дает мне третью пачку.

- Слава Богу, что завтра воскресенье, - говорит он. - Никакого нового
курса на доллар не будет. Единственный день недели, когда инфляция
приостанавливается. Конечно, Господь Бог не это имел в виду, создавая
воскресенье.

- А как мы? - осведомился я. - Уже банкроты или наши дела идут блестяще?

Георг делает длинную затяжку из своего мундштука:

- Мне кажется, никто сейчас в Германии ничего на этот счет о себе уже
сказать не может. Даже божественный Стиннес. Скопидомы разорены. Рабочие и
люди, живущие на жалованье, - тоже. Большинство мелких коммерсантов - тоже,
хотя они об этом еще не догадываются. Блестяще наживаются только те, у кого
есть векселя, акции или крупные реальные ценности. Следовательно, не мы. Ну
как? Уразумел?

- Реальные ценности! - Я смотрю в сад, где стоит наша продукция. - У нас
в самом деле не бог весть что осталось. Главным образом надгробия из
песчаника и чугуна. Но мрамора и гранита маловато. А то немногое, что есть,
твой брат распродаст с убытком. Может быть, самое лучшее совсем ничего не
продавать, а?

Георгу незачем отвечать. На улице звенит велосипедный звонок. Слышны
шаги, кто-то поднимается по дряхлым ступенькам. По-хозяйски откашливается.
Это Генрих Кроль-младший, совладелец фирмы - виновник наших постоянных
забот и треволнений.

***

Генрих - невысокий, плотный мужчина с соломенного цвета усами; на нем
полосатые пропыленные брюки, стянутые у щиколотки велосипедными зажимами. Он
окидывает меня и Георга быстрым неодобрительным взглядом. В его
представлении мы - ленивые жеребцы, весь день лодырничаем, а вот он -
человек дела, поддерживающий внешние связи фирмы, к тому же несокрушимого
здоровья. Ежедневно, едва рассветет, Кроль-младший отправляется на вокзал и
потом мчится на велосипеде в самые отдаленные деревни, если наши агенты -
могильщики или учителя сельских школ - заявят о чьей-либо смерти. Он
довольно обходителен, а его дородность вызывает к нему доверие; поэтому он с
помощью двух кружек пива, неизменно вкушаемых утром и под вечер,
поддерживает себя на должном уровне. Крестьяне предпочитают низеньких
толстяков изголодавшимся верзилам. И костюм у него соответствующий. Он не
носит ни черного сюртука, как его конкурент - агент Штейнмейера, ни синего
костюма, как разъездные агенты фирмы "Хольман и Клотц", - сюртук слишком
напоминает о трауре, синюю пару все носят. Генрих Кроль обычно появляется в
выходном костюме - полосатые брюки, черно-серый пиджак, старомодный стоячий
воротничок с уголками и галстук матовых колеров, с преобладанием черного.
Два года назад, именно когда он заказывал этот костюм, у него возникло
минутное колебание и он задал себе вопрос - не уместнее ли будет визитка, но
тут же отверг эту мысль, ибо был слишком мал ростом. Такой отказ он считал
для себя даже лестным; ведь и Наполеон был бы смешон, надень он фрак. А в
этой одежде Генрих Кроль поистине выглядит скромным уполномо ченным
Господа Бога - как оно и должно быть. Велосипедные зажимы придают его облику
что-то домашнее и вместе с тем спортивное: в наш век автомобилей кажется,
что у таких людей можно купить дешевле.

Генрих снимает шляпу и вытирает лоб платком. На улице довольно прохладно,
и он отнюдь не вспотел: он делает это, только желая подчеркнуть, что вот он
- чернорабочий, обремененный тяжелым трудом, мы же - канцелярские крысы.

- А я наш мраморный крест продал, - заявляет он с притворной скромностью,
за которой чувствуется безмолвный рев торжества.

- Какой? Тот маленький? - осведомляюсь я тоном, полным надежды.

- Нет, большой, - ответствует Генрих с еще большей скромностью и смотрит
на меня в упор.

- Что? Большой крест из шведского гранита с двойным цоколем и бронзовыми
цепями?

- Вот именно. А разве у нас есть еще другие?

Генрих наслаждается своим глупым вопросом, он считает его вершиной
саркастического юмора.

- Нет, - отвечаю я. - Других у пас уже нет. В том-то и беда! Этот был
последним. Гибралтарская скала.

- За сколько же ты продал? - осведомляется Георг Кроль.

Генрих потягивается.

- За три четверти миллиона, без надписи, без доставки и без ограды. Это
все - дополнительно.

- Господи! - восклицаем мы с Георгом одновременно.

Генрих смотрит на нас вызывающе - у дохлой пикши бывает иногда такое
выражение.

- Да, бой был нелегким, - говорит он и почему-то опять надевает шляпу.

- Лучше бы вы проиграли его, - отвечаю я.

- Что?

- Проиграли бы этот бой.

- Что? - сердито повторяет Генрих. Я легко вызываю его раздражение.

- Он жалеет, что ты продал крест, - поясняет Георг Кроль.

- Жалеет? Как прикажешь это понимать? Черт бы вас побрал! Мотаешься с
утра до ночи, продаешь блестяще, и тебя же в этой лавчонке еще встречают
упреками! Поездите-ка сами по деревням и попробуйте...

- Генрих, - кротко прерывает его Георг. - Мы же знаем, что ты из кожи вон
лезешь, но мы живем сейчас в такое время, когда продажи разоряют. В стране
уже давно инфляция. С тех пор как кончилась война. Но в этом году инфляция
усиливается и развивается, как скоротечная чахотка. Поэтому цифры уже не
имеют никакого значения.

- Это я и без тебя знаю. Я же не идиот. Ни один из нас не возражает.
Только идиоты утверждают, что они не идиоты. Противоречить им бесполезно. Я
знаю это на основании тех воскресений, которые провожу в лечебнице для
душевнобольных. Генрих вытаскивает из кармана записную книжку.