Чтение 2–й страницы книги ~День денег~

моральное удовлетворение, без коего русскому интеллигенту жить невозможно, а
Парфен именно интеллигент, пусть и в первом поколении: старики родители его
живут в деревне, зато жена - потомственная интеллектуалка, зарабатывающая
репетиторством (русский язык и литература, английский язык, написание
вступительных сочинений плюс уроки хорошего тона и за особую плату -
создание будущему абитуриенту или абитуриентке имиджа, всякий раз
рассчитанного на конкретных членов приемной комиссии), сын Павел, начинающий
журналист, - тоже интеллектуал, из-за чего первопоколенчество Парфена
приобрело новое качество, ибо, по его оригиналь ной теории, до сорока лет мы
ориентируемся на образцы мозговой деятельности старших авторитетов, с сорока
же начинаем неосознанно подражать молодежи, поэтому на самом деле не мы учим
ее, а она нас.

Парфен проснулся в то же время, что и Змей, но несколько позже, часов
уже около десяти утра. Взглянув на будильник, он испугался, вскочил, побежал
умываться и бриться: на службу ему к девяти, будь она, постылая, трижды
неладна, но он за два года ни разу не опоздал! Может, сослаться на болезнь?

И только теперь он понял, что действительно болен - и очень. Болен с
похмелья. Вчера, после Акции, почувствовав двойное единство - с народом и
друг с другом, несмотря на кажущееся народу противостояние, губернское
правительство умилилось, разнежничалось - и поехало полным составом в
пригородный пансионат, где уже были накрыты столы. Парфен был горд особо: он
подготовил для губернатора такую речь, в которой каждый здравомыслящий
человек должен был увидеть косноязычие и скудоумие губернатора - недаром же
во время его выступления раздался многотысячный свист. Губернатор спросил
потом Парфена:

- А чего это они? Не понравилось, что ль?

- Наоборот! Это молодежь свистела, у них теперь принято в случае
восторга. Вы сходите на рок-концерт или дискотеку. Чем больше нравится
кто-то или что-то, тем больше свиста.

- А как ты разглядел, что только молодежь свистит?

- А старикам свистеть нечем: зубов нет!

Губернатор удовлетворенно хмыкнул, и Парфен остался доволен ответом, в
котором дурак мог бы усмотреть лесть, а умный увидел бы тонкую издевку:
свистят-то не зубами, а губами, но губернатор этого по тугомыслию не
сообразил!

(И это показывает, сколь далек уже и сам Парфен от народа, потому что
настоящего свиста без использования зубов - и пальцев! - не получится, а
так, фюфюканье простонародящегося интеллигента.)

Парфен выпивал, принимал на ушко поздравления друзей, радующихся, что
он умело подставил губернатора, и громкие похвалы остальных чиновников,
считающих, что речь была замечательная (правда, похвалы эти адресовались
губернатору, но все знали, кто ее готовил). Губернатор объявил, что в связи
с проделанной сегодня тяжелой и неурочной работой для таких-то и таких-то
департаментов (и конкретных лиц помимо этого) завтрашний день будет
считаться выходным.

Помаленьку Парфен назюзился, налимонился, нарезался, нажрался, налился
по уши, кричал, что удалится в леса и будет жить там в одиночестве;
сердобольные товарищи внесли его в автобус, а потом даже доволокли до
седьмого этажа, до дверей его квартиры, поставили у стены, нажали на кнопку
звонка и, заслышав шаги, ушли.

И вот Парфен вспомнил, что сегодня выходной, - и тут же потерял интерес
к умыванью и бритью; к горлу подступила тошнота, голова закружилась, ноги
ослабли, он поплелся к кровати и рухнул.

Вот ведь, думал он, пока я был занят необходимостью вставать, умываться
и одеваться, ничего не болело! Плохо и уязвимо устроена психика человека.
Надо учиться у природы и у тех, кто учится у нее. Недаром в книгах Кастанеды
описывается, как человек, прыгающий с камня на камень, не чувствует ни
посторонних тревог, ни физических болей, ни депрессий там каких-то и тому
подобного. Цель и сосредоточенность делают его неуязвимым. Вся жизнь должна
быть - прыжки с камня на камень над пропастью, подумал Парфен.

Тут в комнату вошла его жена, потомственная интеллектуалка Ольга.

- Что, б., е. т. м., с., п. м., х. тебе? - иронически спросила Ольга,
снабжая свою речь, как многие современные интеллектуалки, забубенным матом.

Парфен промолчал.

- Наверняка г., е. т. м., перед б. в., с., а то какую-нибудь м. и в.,
к. з., м. з., к. з.! - сказала Ольга.

Парфен на это обвинение только плечами пожал.

Он пил, в общем-то, редко, но если уж пил, то до упора, наутро всегда
хотелось опохмелиться, однако служба не позволяла. Но сегодня - свободный
день! Если б Ольги не было дома! - а она почти всегда дома, ученики к ней
сюда приходят. Впрочем, если б и не было ее дома, у него, насколько он
помнит, нет денег. Вчера заглядывал в бумажник: какая-то металлическая
мелочь...

- Оля, мне плохо, - сказал он. - У нас там было...

- Было? А кто ночью, к. з., е. т. м., встал и все в. на х. до капли, п.
м., у. к.?

- Ночью?

- Ночью.

- Мне плохо, Оля. Хотя бы бутылку пива.

- Сходи.

- У меня нет денег.

- А у меня есть? У меня, с. п., м. с., е. т. м., ни одной лишней
копейки!

И она вышла из комнаты.

Парфен подумал, что даже если б и были у него деньги или дала бы их
Ольга, он, кажется, просто не в силах одеться и дойти до ларька на углу
улицы.

Как можно быть такой жестокой к человеку, ближе которого у тебя никого
нет? - удивился он, думая про Ольгу.

Он думал и о том, что она, зарабатывая больше его, все чаще и все
безжалостней укалывает его этим, он думал, что стройность Ольги с возрастом
превратилась в костлявую худобу, а ироничность ее ума перебродила и
выродилась в язвительность.

И, думая об этом, он почувствовал себя лучше.

Это я раздражаюсь, злюсь, и выделяется адреналин, догадался Парфен.

И он начал думать и вспоминать о плохом в своей жизни, скопившемся к
этому моменту. Надо глядеть правде в глаза: он уже не любит свою жену Ольгу.
Сын Павел не уважает его, а юная жена сына Ирина совершенно не видит в нем
мужчину, как и другие с. ее возраста, е. т. м., м. п., чтоб им, б. с., х. ш.
п.!

Месяц назад Парфена бросила любовница, с которой он был телесно и
душевно счастлив три года, бросила подло, насмешливо, перейдя в похабные
руки какого-то своего ровесника из богемной среды, чтоб ей, ш. б.,
провалиться!

Короче: жизнь сделана и жить, в сущности, дальше некуда. Или продолжать
тянуть эту лямку, или все бросить к е. м. и начать все заново!

Парфен понимал, что во многом он сам виноват, но если на этом сейчас
сконцентрироваться, впадешь в окончательную немощь, и он нарочно валил вину
на жену, сына, на судьбу, на друзей и товарищей по работе, на существующий
строй, на несправедливость людей и планет, и от этого злился все больше, все
больше, и вскоре ощутил гневный прилив физической бодрости, вскочил, быстро
оделся, зашел на кухню, чтобы выпить воды, и направился к выходу.

- Ба! Ты куда это? - спросила Ольга.

- Я ухожу. Я ухожу от тебя насовсем, потому что ты мне о., е. г., с. п.
р., в. е. л., р. ш. в., ясно?

- Ты бредишь, м.? - поинтересовалась Ольга. - Прямо вот так - без
вещей?

- Да. Без всего. И никогда не вернусь, понимаешь меня?

- Понимаю, - кивнула Ольга и склонилась над книгой, готовясь к
очередному занятию.

Это окончательно вывело из себя Парфена, и он даже не воспользовался
лифтом, а по-молодому упруго сбежал по лестнице.

Было солнечно и довольно тепло.

На отрезке улицы Мичурина от Рахова до Чапаева, как вы, конечно,
знаете, есть по четной стороне только один большой девятиэтажный дом, где и
живет Парфен, остальные дома старые, одноэтажные и двухэтажные. В одном из
них, вспомнил Парфен, обитает бывший друг детства и бывший одноклассник
Змей. Парфен, встречая его, давно уже не останавливается поговорить за
жизнь, здоровается на ходу кивком головы - и дальше. Иногда взаймы даст. И
не раз давал, между прочим. Но у Змея есть совесть: набрав сумму, равную
цене двух бутылок водки, он никогда уже не просил у Парфена, как бы ему
плохо ни было.

А вот возьму и зайду, подумал Парфен. Худо мне. Зайду и скажу: бери где
хочешь, а долг отдай! Он знал, конечно, особенность отечественного, типун на
язык за это слово, менталитета, когда долг признается долгом в случае взятия
денег на хлеб, кефир ребенку, на, бери выше, мебель новую, на автомобиль, о
карточных и прочих долгах чести даже и не говоря, но деньги на выпивку
считаются взятыми как бы на святое дело - и долгом поэтому вроде и не
считаются. Но Парфену плевать! Он устал делать поправки на менталитет - это
во-первых. И он сам такой же народ, как и весь народ, - это во-вторых,
поэтому деньги потребует не просто так, а для святого же дела - для
опохмелки!

Он решительно свернул во двор и поднялся по черному ходу, зная, что с
этой стороны дверь в квартиру Змея всегда открыта.

¶Глава четвертая,§

где перед нами предстает третий герой этой истории, человек по фамилии
Свинцитский, имеющий, будучи разносторонним человеком, сразу несколько
кличек: Свин (по фамилии), Хухарь (потому что в школьной столовой с набитым