Никто даже не видел этого человека, его, возможно, и не существовало вовсе.
Но вечерами, после купания в пруду, дачники сходились на застекленных
верандах, рассаживались в плетеных креслах и рассказывали друг другу разные
истории, и одной из них была легенда о Насылающем. Одни утверждали, будто он
молод и мудр, другие - будто стар и глуп, третьи настаивали на том, что он
средних лет, но неразвит и необразован, четвертые - что стар и умен.
Находились и пятые, заявлявшие, что Насылающий молод и дряхл, дурак - но
гениален. Говорили, будто он появляется в один из самых солнечных и теплых
дней лета, едет на велосипеде, свистит в ореховый свисток и только и делает
что насылает ветер на ту местность, по которой едет. Имелось в виду, что
Насылающий насылает ветер только на ту местность, где слишком уж много дач и
дачников. Да-да, а там и была как раз такая местность. Если не ошибаюсь, в
районе станции три или четыре дачных поселка. А как называлась станция? - я
никак не могу рассмотреть издали. Станция называлась.
двадцать, северная ветка, ветка акации или, скажем, сирени, цветет белыми
цветами, пахнет креозотом, пылью тамбура, куревом, маячит вдоль полосы
отчуждения, вечером на цыпочках возвращается в сад и вслушивается в движение
электрических поездов, вздрагивает от шорохов, потом цветы закрываются и
спят, уступая настояниям заботливой птицы по имени Найтингейл; ветка спит,
но поезда, симметрично расположенные на ней, воспаленно бегут в темноте
цепочками, окликая по имени каждый цветок, обрекая бессоннице желчных
станционных старух, безногих и ослепленных войной вагонных гармонистов,
сизых путевых обходчиков в оранжевых безрукавках, умных профессоров и
безумных поэтов, дачных изгоев и неудачников - удильщиков ранней и поздней
рыбы, путающихся в пружинистых сплетениях прозрачной лесы, а также пожилых
бакенщиков-островитян, чьи лица, качающиеся над медно-гудящими черными
водами фарватера, попеременно бледны или алы, и наконец служащих лодочных
пристаней, кому мерещится звон отвязанной лодочной цепи, плеск весел, шорох
паруса, и они, набросив на плечи гоголевские шинели без пуговиц, выходят из
сторожек и шагают по береговым фарфоровым пескам, по дюнам, по травянистым
откосам; тихие слабые тени служащих ложатся на камыши, на вереск, а
самодельные трубки их светятся подобно кленовым гнилушкам, приманивая
удивленных ночных бабочек; но ветка спит, сомкнув лепестки цветов, и поезда,
спотыкаясь на стыках, ни за что не разбудят ее и не стряхнут ни капли росы
- спи спи пропахшая креозотом ветка утром проснись и цвети потом отцветай
сыпь лепестками в глаза семафорам и пританцовывая в такт своему деревянному
сердцу смейся на станциях продавайся проезжим и отъезжающим плачь и кричи
обнажаясь в зеркальных купе как твое имя меня называют Веткой я Ветка акации
я Ветка железной дороги я Вета беременная от ласковой птицы по имени
Найтингейл я беременна будущим летом и крушением товарняка вот берите меня
берите я все равно отцветаю это совсем недорого я на станции стою не больше
рубля я продаюсь по билетам а хотите езжайте так бесплатно ревизора не будет
он болен погодите я сама расстегну видите я вся белоснежна ну осыпьте меня
совсем осыпьте же поцелуями никто не заметит лепестки на белом не видны а
мне уж все надоело иногда я кажусь себе просто старухой которая всю жизнь
идет по раскаленному паровозному шлаку по насыпи она вся старая страшная я
не хочу быть старухой милый нет не хочу я знаю я скоро умру на рельсах я я
мне больно мне будет больно отпустите когда умру отпустите эти колеса в
мазуте ваши ладони в чем ваши ладони разве это перчатки я сказала неправду я
Вета чистая белая ветка цвету не имеете права я обитаю в садах не кричите я
не кричу это кричит встречный тра та та в чем дело тра та та что тра кто там
та где там там там Вета ветла ветлы ветка там за окном в доме том тра та том
о ком о чем о Ветке ветлы о ветре тарарам трамваи т р а м в а и аи вечер
добрый билеты би леты чего нет Леты реки Леты ее нету вам аи цвета ц Вета ц
Альфа Вета Гамма и так далее чего никто не знает потому что никто не хотел
учить нас греческому было непростительной ошибкой с их стороны это из-за них
мы не можем перечислить толком ни одного корабля а бегущий Гермес цветку
подобен но мы почти не понимаем этого того сего Горн мыс труби головы а
барабан естественно бей тра та та вопрос это кондуктор ответ нет констриктор
что вы там кричите вам плохо вам показалось мне хорошо это встречный
простите теперь я точно знаю что это был встречный а то знаете задремал и
слышу вдруг не то поет кто-то не то не та не то не та не то не та нетто
брутто Италия итальянский человек Данте человек Бруно человек Леонардо
художник архитектор энтомолог е с л и х о ч е ш ь у в и д е т ь л е т а н и
е ч е т ы р ь м я к р ы л ь я м и с т у п а й в о р в ы М и л а н с к о й к
р е п о с т и и у в и д и ш ь ч е р н ы х с т р е к о з билет до Милана даже
два мне и Михееву Медведеву хочу стрекоз летание в ветлах на реках во рвах
некошеных вдоль главного рельсового пути созвездия Веты в гущах вереска где
Тинберген сам родом из Голландии женился на коллеге и вскоре им стало ясно
что аммофила находит путь домой вовсе не так как филантус а тамбурин конечно
же бей кто в тамбуре там та там та там там простая веселая песенка
исполняется на тростниковой дурочке на Веточке железной дороги тра та та тра
та та вышла кошка за кота за кота Тинбергена приплясывая кошмар ведьма она
живет с экскаваторщиком вечно не дает спать в шесть утра поет на кухне
готовит ему пищу в котлах горят костры горючие кипят котлы кипучие нужно
дать ей какое-то имя если кот Тинберген она будет ведьма Тинберген пляшет в
прихожей с самого утра и не дает спать поет про кота и наверное очень
кривляется. А почему - н а в е р н о е? разве ты не видел, как она пляшет.
Нет, мне кажется я вообще не видел ее никогда. Я живу в одной с ней квартире
уже много лет, но дело в том, что ведьма Тинберген - - это совсем не та
старая женщина, которая здесь прописана и которую я вижу по утрам и вечерам
на кухне. Та старая женщина - другая, ее фамилия Трахтенберг, Шейна
Соломоновна Трахтенберг, еврейка, на пенсии, она одинокая пенсионерка, и
всякое утро я говорю ей: доброе утро, а вечером: добрый вечер, она отвечает,
она очень полная женщина, у нее рыжие с сединой волосы, кудри, ей лет
шестьдесят пять, мы почти не разговариваем с ней, нам просто не о чем
разговаривать, но время от времени, примерно раз в два месяца, она просит у
меня патефон и прокручивает на нем одну и ту же пластинку. Больше она ничего
не слушает, у нее нет больше ни одной пластинки. А что за пластинка? Я
сейчас расскажу. Предположим, я возвращаюсь домой. Откуда-то. Должен
заметить, я заранее знаю, когда Трахтенберг станет просить патефон, я за
несколько дней предвижу, что вот скоро, уже совсем скоро она скажет:
слушайте, радость моя, сделайте мне удовольствие, что там у вас с патефоном?
Я поднимаюсь по лестнице и чувствую: Трахтенберг уже стоит там, за дверью, в
прихожей, ожидая меня. Я смело вхожу. Смело. Я вхожу. Добрый вечер. Смело.
Вечер добрый, радость моя, сделайте мне удовольствие. Я достаю патефон со
шкафа. Довоенный патефон, купленный тогда-то и там-то. Кем-то. У него
красный ящик, он всегда в пыли, потому что я хоть и вытираю пыль в комнате,
как учила меня наша добрая терпеливая мать, до патефона руки никогда не
доходят. Сам я давно не завожу его. Во-первых у меня нет пластинок, а
во-вторых, патефон не работает, испорчен, пружина давно лопнула и диск не
вращается, поверь мне. Шейна Соломоновна, - говорю я, - патефон не
работает, вы же знаете. Не важно, - отвечает Трахтенберг, - мне только
одну пластиночку. Ах, только одну, - говорю я. Дадада, - улыбается Шейна,
зубы у нее в основном золотые, носит очки в черепаховой оправе, лицо пудрит,
- одну пластиночку. Она берет патефон, уносит к себе в комнату и запирается
на задвижку. А минут через десять я слышу голос Якова Эммануиловича. Но ты
не сказал, кто это - Яков Эммануилович. А разве ты не помнишь его? Он был
ее муж, он умер, когда нам с тобой было лет десять, и мы жили с родителями в
той комнате, где теперь живу один я, или живешь один ты, короче - кто-то из
нас. А все же - кто именно? Какая разница! Я рассказываю тебе такую
интересную историю, а ты опять начинаешь приставать ко мне, я ведь не
пристаю к тебе, по-моему мы раз и навсегда договорились, что между нами нет
никакой разницы, или ты снова хочешь т у д а? Извини, впредь я постараюсь не
причинять тебе неприятностей, понимаешь, у меня не все хорошо с памятью. А
думаешь, у меня хорошо? Ну извини, пожалуйста, извини, я не хотел огорчать
тебя. Так вот, Яков умер от лекарства, он чем-то отравился. Шейна очень
мучила его, требовала каких-то денег, она полагала, что муж скрывает от нее
несколько тысяч, а он был обыкновенный аптекарь, провизор, и я уверен, что у
него не было ни гроша. Я думаю, Шейна просто издевалась над ним, требуя
денег. Она была моложе Якова лет на пятнадцать и, как говорили во дворе на
скамейках, изменяла ему с управляющим домами Сорокиным, у которого была одна
рука, и который потом, год спустя после смерти Якова, повесился в пустом
гараже. За неделю до этого он продал немецкую трофейную машину, которую
привез из Германии. Если помнишь, на скамейках любили поговорить о том,
зачем Сорокину машина, он все равно не может водить, не станет же он шофера
нанимать. А потом все выяснилось. Когда Яков уезжал в командировку или по
суткам дежурил в аптеке, Сорокин уводил Шейну в гараж, и там, в машине, она
и изменяла Якову. Вот благо-то, говорили на скамейках, вот благо-то -
собственная машина, мол даже и ездить оказывается не обязательно на ней:
явился в гараж, заперся изнутри, фары включил, сиденья откинул - и
пожалуйста, развлекайся на здоровье. Ну и Сорокин, говорили во дворе, даром
что безрукий. Опиши наш двор, как он выглядел тогда, столько-то лет назад. Я
бы сказал, то была скорее свалка, чем двор. Росли чахлые деревья липы,
стояли два или три гаража, а за гаражами - горы битого кирпича и вообще
всякого мусора. Но главное - там валялись старые газовые плиты, сотни три
или четыре, их свезли к нам во двор из всех соседних домов сразу после
войны. Из-за этих газовых плит у нас во дворе всегда пахло кухней. Когда мы
открывали им духовки, дверки духовок, они ужасно скрипели. А зачем мы
открывали дверки, зачем? Мне странно, что ты не понимаешь этого. Мы
открывали дверки, чтобы тут же с размаху захлопывать их. Но не возвратиться
ли нам к людям, которые жили в нашем дворе, мы знали многих. Нет-нет, с ними
так скучно, я хотел бы поговорить теперь о другом. Видишь ли, у нас вообще
что-то не так со временем, мы неверно понимаем время. Ты не забыл, как
однажды, много лет назад, мы повстречали на станции нашего учителя
Норвегова? Нет, не забыл, мы встретили его на станции. Он сказал, что
покинул час назад берега водоема, где производил ужение на мотыля. У него и
правда была с собою удочка и ведро, и я успел заметить, что в ведре плавали
какие-то животные, но только не рыбы. Наш географ Норвегов построил дачу
Василенко Иван
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Акунин Борис
Пехов Алексей