термометр. Шухов с надеждой покосился на его молочно-белую трубочку: если б
он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Только никак сегодня
не натягивало на сорок.
как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто
пол в надзирательской не мыт. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и
велел ему вымыть пол.
выводили за зону, -- дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в
штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника
режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и
надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых
надзирателей ему приходится как бы низко. Те позвали его раз, другой,
поняли, в чем дело, и стали [дергать] на полы из работяг.
гимнастерок, двое надзирателей играли в шашки, а третий, как был, в
перепоясанном тулупе и валенках, спал на узкой лавке. В углу стояло ведро с
тряпкой.
работу, вроде и ломать перестало. Он взял ведро и без рукавичек (наскорях
забыл их под подушкой) пошел к колодцу.
столпились несколько у столба, а один, помоложе, бывший Герой Советского
Союза, взлез на столб и протирал термометр.
руки в рукава, Шухов с любопытством наблюдал. А тот хрипло сказал со столба:
правильный в зоне повесят?
завязанными наушниками поламывало уши морозом.
веревка стояла коло'м.
сунул руки в колодезную воду. Потеплело.
сон и спорили, по скольку им дадут в январе пшена (в поселке с продуктами
было плохо, и надзирателям, хоть карточки давно кончились, продавали
кой-какие продукты отдельно от поселковых, со скидкой).
и в барак побеги. Разных порядков с обувью нагляделся Шухов за восемь лет
сидки: бывало, и вовсе без валенок зиму перехаживали, бывало, и ботинок тех
не видали, только лапти да ЧТЗ (из резины обутка, след автомобильный).
Теперь вроде с обувью подналадилось: в октябре получил Шухов (а почему
получил -- с помбригадиром вместе в каптерку увязался) ботинки дюжие,
твердоносые, с простором на две теплых портянки. С неделю ходил как
именинник, все новенькими каблучками постукивал. А в декабре валенки
подоспели -- житуха, умирать не надо. Так какой-то черт в бухгалтерии
начальнику нашептал: валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут. Мол,
непорядок -- чтобы зэк две пары имел сразу. И пришлось Шухову выбирать: или
в ботинках всю зиму навылет, или в валенках, хошь бы и в оттепель, а ботинки
отдай. Берёг, солидолом умягчал, ботинки новехонькие, ах! -- ничего так
жалко не было за восемь лет, как этих ботинков. В одну кучу скинули, весной
уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли.
угол, скинул туда портянки (ложка звякнула на пол; как быстро ни снаряжался
в карцер, а ложку не забыл) и босиком, щедро разливая тряпкой воду, ринулся
под валенки к надзирателям.
простодушно, показывая недостаток зубов, прореженных цингой в Усть-Ижме в
сорок третьем году, когда он доходил. Так доходил, что кровавым поносом
начисто его проносило, истощенный желудок ничего принимать не хотел. А
теперь только шепелявенье от того времени и осталось.
упомню, какая она и баба.
того не стоят, что им дают. Дерьмом бы их кормить.
что, слышь, восемьсот пятьдесят четвертый! Ты легонько протри, чтоб только
мокровато было, и вали отсюда.
дай, для начальника делаешь -- дай показуху.
бросил за печку, у порога свои валенки натянул, выплеснул воду на дорожку,
где ходило начальство, -- и наискось, мимо бани, мимо темного охолодавшего
здания клуба, наддал к столовой.
перед столовой надзирателям не попасться: был приказ начальника лагеря
строгий -- одиночек отставших ловить и сажать в карцер.
очереди не было. Заходи.
баланды. Бригады сидели за столами или толкались в проходах, ждали, когда
места освободятся. Прокликаясь через тесноту, от каждой бригады работяги по
два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей и искали
для них места на столах. И все равно не слышит, обалдуй, спина еловая, на'
тебе, толкнул поднос. Плесь, плесь! Рукой его свободной -- по шее, по шее!
Правильно! Не стой на дороге, не высматривай, где подлизать.
Бендеровец, значит, и то новичок: старые бендеровцы, в лагере пожив, от
креста отстали.
разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая
косточки на стол. Когда их наберется гора на столе -- перед новой бригадой
кто-нибудь смахнет, и там они дохрястывают на полу.
таких столбов сидел однобригадник Шухова Фетюков, стерег ему завтрак. Это
был из последних бригадников, поплоше Шухова. Снаружи бригада вся в одних
черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно --
ступеньками идет. Буйновского не посадишь с миской сидеть, а и Шухов не
всякую работу возьмет, есть пониже.
отштукатурит дочиста.
весь север, он сам отливал ее в песке из алюминиевого провода, на ней и
наколка стояла: "Усть-Ижма, 1944".
себя допустить есть в шапке -- и, взмучивая отстоявшуюся баланду, быстро
проверил, что там попало в миску. Попало так, средне. Не с начала бака
наливали, но и не доболтки. С Фетюкова станет, что он, миску стережа, из нее
картошку выловил.
совсем холодная. Однако он стал есть ее так же медленно, внимчиво. Уж тут
хоть крыша гори -- спешить не надо. Не считая сна, лагерник живет для себя
только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за
ужином.
заготовят. В летошнем году заготовили одну соленую морковку -- так и прошла
баланда на чистой моркошке с сентября до июня. А нонче -- капуста черная.
Самое сытное время лагернику -- июнь: всякий овощ кончается и заменяют
крупой. Самое худое время -- июль: крапиву в котел секут.
развалилось, только на голове и на хвосте держалось. На хрупкой сетке
рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами,
высасывал скелет -- и выплевывал на стол. В любой рыбе ел он все: хоть
жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда
вываривались и плавали в миске отдельно -- большие рыбьи глаза, -- не ел.
Над ним за то смеялись.
без хлеба. Хлеб -- его потом отдельно нажать можно, еще сытей.