конечностей.
прохладного на раме, в этом шуршаньи детской щетины о шелк, и птичьих ласках
носом, норовящим клюнуть то ухо, то шею?
теплое и пахучее, лить его надо со знанием дела, неспеша, по белой стеночке
туристического пластика.
клеенкой со следами черного циркуля горячих кастрюль.
на четыре.
прогулку. Может быть, поэтому так и тянет сорвать с себя все лишнее и окна
открыть?
замечали, что ты, маленький пакостник, там за ширмой...
застукал отец.
Павел Ильич из сумеречной веранды входит в комнату, сандали он оставляет на
половичке у стены. Мария Петровна домывает посуду, она не сопротивляется,
только отходит чуть-чуть, делает два мелких шажка влево, чтобы тазик, над
которым танцует пар, не мог ненароком поучаствовать в процессе.
звеня какой-то рассыпухой, забытой в накладном кармане, потом гребешок, на
ум приходят, некстати совершенно, две сегодняшние пенсионерки. Павел Ильич
закрывает глаза, сейчас, сейчас, дилемма, сумятица желаний сама собою
разрешится, ну же... коса, две кругленькие булочки под синим треугольником,
пара лямочек с узлом между лопаток - старшая, старшая, старшая, аршая,
аршая, шаааая, яяяяяяяяяяяяяя.
Павел Ильич бросает взгляд за синее стекло, силуэты, муть и
неопределенность, ничего, он улыбается.
легчайшие из крылатых и пучеглазых организмов, не бьются головами о рифленые
стены, не собирают на крылышки пушистую ржавчину с труб. Опостылело за зиму
все неодушевленное, все механическое и утилитарное, плавь солнце бочку на
крыше, сжигай хвосты водопроводные с наростами кранов, диссоциация
рубероида, аннигиляция шифера - легкий пар, суета зазевавшихся молекул на
месте рассеившихся душевых кабинок и глаз успокаивающий вид низких
деревенских построек за изгородью да сосен, массово восходящих на вершины
невысоких холмов. Покой.
армейские палатки подобрали юбки и ветерок беспрепятственно перебирает
полоски матрасов. В крайней за столиком четыре спекшихся картежника, во
второй слева - жертва неправильного опохмела, можно читать чужие письма и
шариться в рюкзаках - все на реке.
просторных веранд температура значительно ниже точки кипения и какая-то
часть организованного белка концентрируется здесь. Незначительная, впрочем.
староиндийскую архаику крепконогие физруки. Их торсы, влитые в белые
тенниски, свистки на ниточках между героическими выпуклостями больших
грудных мышц, волю к жизни ослабляют у парочки дежурных из двоечниц, что
загнаны судьбою неразумной зачет по физкультуре получать на лоне родной, не
слишком еще захватанной природы. Мойте, голубушки, мойте старательно, после
сончаса кросс бежать под зелеными по желтеньким пять кэ-мэ.
зависнуть над прутиками громоотводов, урчанье механическое, это из города
явился рыбу попугать плоскодонный катер, называемый, подобно половине всех
предметов в данной местности, "Заря". Двенадцать ноль-ноль ровно, точнее,
плюс-минус пятнадцать минут с учетом особенностей летнего времяисчисления.
с округлым лицом, покатыми плечами и слегка волнующим х/б футболки мякишем
непротивного еще животика. Леша Воробьев, студент бывший, ассистент
несостоявшийся, занимающий одну из узких, некогда вожатских комнат, обжитых
ныне малоденежным младшим преподавательским составом, на правах всеобщего
любимца. Ширина его неизменной флегматичной улыбки не зависит ни от
температуры, ни от влажности, лишь от послушности толстеньких, на дворницкие
смахивающих пальцев, которые он через вечер погружает в пасть с клыками
черными и белыми переносного органчика с педалькой. И если руки, ноги ладят
с электричеством, то к концу танцев, бывает, улыбка даже размыкает его губы,
и вылетает что-то вроде звука:
членораздельной речи гортани.
колесиках с балдохинчиком, прежде чем появится хозяин предмета несерьезного
из металла и синтетики, десятимесячный Митя Воробьев, предстоят короткие
манипуляции с фиксаторами железяк. Пока Леша пощелкивает ими и позвякивает,
цинковая бочка на крыше душевой музыканту то темечко накроет зайчонком
солнечным, то шею обмахнет, то нагло уставится в крестец, но Алексей на
приставания дурацкие внимания не обращает.
талантов, то музыкальных инструментов точно. Катить сокровище под шелест
песочка погремушек к столовой через рощицу очень приятно. Все встречные
здороваются.
укладывается как-то, молчит, колодой лежать под лапами, клешнями сосен не
мешает, и молодец.
желанье если не спать, то просто не двигаться, необоримое. Вторую неделю они
уже здесь, а на пальцах ни мозолей от весел, ни царапин от скал. С одной
стороны, Митька - пузо круглое с рук на руки перемещается, а с другой, так
замечательно валяться и на спине, и на боку, и под деревьями, и у реки.
конечно, но и не потное. А играть, репетировать можно пять, шесть, семь, как
в старой песне, восемь раз в неделю, но опять же Люба, Митя...
и хлорофилом, и озоном. Роскошь. Какие-то метелки, стебельки, листочки
жирные под самым носом. Пахнут, приют и корм дают стрекозам, бабочкам,
божьим коровкам.
разряженных слоях атмосферы, бомбовоз пролетел и оставил после себя серп
жирного пушистого следа, то-то потеха нырять в него с головой. Давай, давай,
жарь, лети, глупая.
эпизод, торопливо листая страницы ее книги. Если память не изменяет, там, на
пригорке, чуть подальше должна быть малина, медвежья ягода.
маленькие беленькие косточки приятно между делом перемалывать зубами. Сверху
хорошо видно, как внизу в лагере на несвежий, плешивый квадрат поля
выползают жуки-футболисты. Неразличима лишь булавка, которая вот-вот
заставит их носиться от угла к углу, соударяясь.
вспомнить, в сентябре не о чем поговорить. Пересохший газон чихает пылью,
белый пузырь ищет кочки, чтобы обмануть безжалостные щечки и подгемы.
Дыханья хватает лишь на обстоятельства места и образа действия. К толчкам,
Николаев Андрей
Шилова Юлия
Круз Андрей
Юрьев Сергей
Каргалов Вадим
Сертаков Виталий