(1590-1657), ему же принадлежит мелодия "Amaryllis", что соответствует имени
другого корабля у Эко (в тексте корабль назван по-итальянски "Amarilli").
См. примечания к названиям глав 7 и 32. (Здесь и далее примеч. перев.))
почти что обожаю свое ужасное избавление; думаю, из человеческого рода я
единственный выброшен кораблекрушением на необитаемый корабль".
предположительно в июле - августе 1643 года.
не выслепило солнце, с противоестественно вытянутой шеей, чтоб не попадала в
рот вода, с ожогами соли на теле, в лихорадке? Письма не сообщают сколько, и
подводят к представлению о вечности; однако дней не могло быть более двух,
иначе бы он не уберегся под стрелами Феба (как пышно выражается сам), он,
такой некрепкий, он, ночное животное из-за природного порока.
шквала, скинувшего его с палубы "Амариллиды", и плотик, полученный от
матроса, ведомый ализеями, пригнался в тихую заводь в ту пору года, когда
южнее экватора стоит мягчайшая зима, и отплыл не на очень много морских миль
по воле течения, тянувшего в воды залива.
и стукнула о водорез "Дафны".
бака, а с полубака, рядом с якорной цепью, свисает шторм-трап (Лестницей
Иакова назвал бы его фатер Каспар!), и сразу обрел присутствие духа. Видимо,
сила отчаяния: он сопоставил, больше ли истратит силы на крик (но глотка
была вся сухой пламень) или на то, чтобы выпутаться из веревок,
исполосовавших его синяками, и попытаться взойти. Думаю, что в подобные
минуты умирающий становится Гераклом, душителем змей в колыбели. Роберт не
четок в описании, но логика требует заключить, что если в конце концов он
оказался на полубаке, значит, по тому трапу худо-бедно взлез. Пусть по
ступенечке за час, изнеможенный, но перекинулся через планширь, ополз по
сваленному такелажу, отыскал дверь полубака... Бессознательной побудкой
нашарил в полумраке бочку, подтянулся за край, выудил кружку на цепочке. Пил
сколько мог вместить и рухнул насытившийся, во всех значениях слова,
поскольку в воду, вероятно, нападало столько мошек, что она давала и попить,
и поесть. Проспал он не менее суток, следует думать; ибо когда он открыл
глаза, была ночь, но он как будто заново родился. Значит, это была опять
ночь, а не еще ночь.
натолкнулся бы на него. Луч луны светил внутрь с бака, озарял камбуз,
котелок качался над очагом.
выглянул и разглядел, как днем, аккуратно уложенные снасти, кабестан, мачты
с подобранными парусами, немногочисленные орудия у пушечных портов и
надстройку полуюта. На шевеления Роберта не отвечал никто. Он подошел к
правому фальшборту и стал смотреть вдаль. По правому борту открылся на
расстоянии приблизительно одной мили абрис Острова с береговыми пальмами,
колышущимися на ветру. Земля давала излучину, окаймляемую пляжем, белевшим в
свете худосочных сумерек, но, как бывает с потерпевшими крушение, Роберт не
умел определить, остров перед ним или континент.
далеко, почти на линии окоема - отроги других гор, тоже ограниченных мысами.
Все прочее вода, все подводило к мысли, что корабль сидит на мели в широком
проливе. Роберт сделал вывод, что это или два острова, или, может быть,
остров, а напротив него большая земля. Не думаю, чтоб он брал в расчет иные
гипотезы. Он никогда не слыхивал о таких просторных бухтах, где кажется,
будто находишься меж двумя массивами земли.
боком. Но Роберт не умел плавать. На борту не имелось ни единой шлюпки.
Течение оттащило в сторону доску, доставившую его к кораблю. Так что
облегчение спасшегося от гибели накладывалось на кошмарное ощущение трех
пустот: пустоты моря, пустоты видимого с моря Острова и пустоты корабля. Эй
на борту, прокричал он на известных ему языках. Крик вышел очень слабым.
Молчание. Как перемерли. Редко когда он выражался - при падкости на
сравнения - до такой степени буквально. Или почти буквально... Именно об
этом "почти" я хотел бы рассказать, но не знаю, откуда начать.
смилостивившись, воды выносят его на судно, оказывающееся опустошенным.
Опустошенным, как если бы экипаж недавно его оставил. Роберт вернулся на
камбуз и увидел лампу и огниво, было похоже, что кок приготовил это,
укладываясь спать. Но сбоку от очага обе подвесные койки были безлюдны.
Роберт засветил лампу, освоился и обнаружил солидные запасы еды: вяленая
рыба и сухари, совсем немного позеленевшие, их ничего не стоило отскрести
ножом. Рыба была очень соленая, но пресной воды вдостаток.
не пришел в себя, настолько высокопарно он живописует роскошества этого
первого пира: николи Олимповы боги не вкушаше подобного яства, о сладкая
амброзия от обетованного края, о чудище, гибелью даровавшее мне жизнь... Все
это писал Роберт владычице своей души:
меня той самою бурей, которую надменно возбудили? Для того ли от
прожорливого моря восхитили бренное тело, дабы в алчном одиночестве, наипаче
злоключивом, неизбывно сокрушаться судилось моей душе?
вы не получите строки, кои сице начертаю, и снедаемый, факелу подобно,
светом этих морей, затемнюсь я перед вашими очами, уподобившись Селене, коя,
черезмерно, увы! наслаждавшись сиянием своего Солнца, соразмерно с
продвижением за закрой нашей планеты, и не споспешествуемая лучами
Повелителя своего - Светила, сначала утончается наподобие серпа,
пресекающего ее жизнь, а затем, дотлевающий светоч, расточается на
безбрежном щите лазури, где изобретательная природа разместила героические
гербы и таинственные эмблемы своих тайн. Лишившийся ваших взоров, я слеп,
ибо не наблюдаем вами, бессловесен, ибо вы ко мне не речете, беспамятен, ибо
в вашей памяти не имею места.
образ, который моя мысль, описывая в тождестве, хотя и при посредстве горсти
несвязных противопоставлений, старается переслать мысли вашей. Спасаю
естество на деревянном утесе, на пловучем оплоте, заложенник моря, от моря
меня обороняющего, покаранный милосердыми небесами, в сокровенном саркофаге,
отверзтом всяческому солнцу, в воздушном подземелье, в неприступном карцере,
пригодном на любую сторону для побега, и отчаиваюсь увидеть вас хотя бы
однажды.
тоски. Но тщеславлюсь униженностью, и будучи к подобному прославлению
предназначен, почти что обожаю свое ужасное избавление; думаю, из
человеческого рода я единственный выброшен кораблекрушением на необитаемый
корабль".
сразу вылезши из воды, и обзавелся писчими припасами в каюте капитана еще до
того как осмотрел корабль, куда попал. Но ушло ведь хоть какое-то время у
него на поправку сил, он же был как раненое животное? Вероятнее, перед нами
маленькая любовная хитрость. В реальности сперва он разведал, куда его
занесло, а потом, пиша, датировал задним числом.
пишет для саморастравы (растравной отрады, как выразился бы он, но не
поддадимся стилю!). Нелегкое занятие - реконструировать действия и чувства
Семенова Мария
Лондон Джек
Никитин Юрий
Русанов Владислав
Лондон Джек
Херберт Фрэнк