Если их по дороге евреи не перекупили.
виков в вопросе выяснения классового происхождения сограждан, несколько
оживился интерес к их расовому происхождению и одновременно стало модным
быть причастным к русскому дворянству. Многие ринулись в дворянство.
ленного класса в России будут платить пособия, подобно тому как немцы,
удивляясь своей неаккуратности, платят пособия своим случайно недобитым
евреям.
чем немало смутил их. С одной стороны, было неприятно, что он причисляет
себя к демократам, а с другой стороны, было приятно, что демократы-то
наши липовые, поскольку они явно не аристократы.
та, обладавшего бешеной еврейской энергией и в год ухитрявшегося выпус-
тить два антисемитских романа, он назвал:
экспедицию в Астрахань снарядил, и притом за собственный счет, именно
этот романист.
будь новый директор издательства, впервые увидев его в своем кабинете и
пытаясь встретить по одежке, принимал его за процветающего советского
писателя, терпя неимоверный голос и объясняя его близостью к начальству
и робея перед его богатырским сложением, рыхловатость которого несколько
скрывала ловко пригнанная одежда. Но потом, выяснив, что этот седовласый
господин хлопочет об издании своей первой книги, приходил в ярость, при-
нимая его за авантюриста и графомана.
говорить, начальник всей шкурой чувствовал, что этого человека слишком
много, что он самим своим обилием делает кабинет тесным для двоих и тем
самым выталкивает начальника, сдувает его голосом, что начальнику, ес-
тественно, не нравилось, и он спешил сам изгнать его, пока не оглох и
силы его не оставили.
единственный доброжелательный редактор, двадцать лет перетасовывавший
стихи его первой книги, которая, по существу, уже была пятой, но находи-
лась среди рукописей начинающих поэтов.
как ледокол, застрявший в океане ваты. Какой-то рок витал над судьбой
его поэтических книг.
Ему доверяли, потому что его либеральность уравновешивалась общенародной
склонностью к алкоголю. Он стал опекать нашего поэта с тем, чтобы в
дальнейшем помочь ему выпустить книгу. Это был действительно культурный
человек и в силу своей культуры понимал, что в стихах нашего поэта нет
ничего антисоветского и он ничем не рискует.
том, он коллекционировал и одновременно заспиртовывал его остроты. Из-
лишне говорить, что наш поэт был блестящим собеседником. Секретарь Союза
писателей, сидя с ним в писательском ресторане, приучал издательское на-
чальство, которое тоже не чуждалось ресторана, к тому, что наш поэт свой
человек и только глупые рецензенты не могут привыкнуть к его ориги-
нальности. И уже все было на мази, книга нашего поэта наконец попала в
издательский план, и ему даже выписали аванс.
пании в писательском ресторане. В какой-то миг секретарь Союза посмотрел
на часы и, вставая, сказал:
дергал за язык!) громогласно сострил:
он затаил деятельную обиду. Мало того что дружба на этом кончилась,
главное, книга нашего поэта таинственно исчезла из издательского плана.
Правда, аванс назад никто не потребовал, да он и не отдал бы.
говорил про этого секретаря наш поэт.
сказал:
писатель! Первая книга, которую он прочел в жизни, была его собственная
первая книга!
по-видимому долго обдумывая, нашел злой ответ:
позабочусь о судьбе его книг здесь.
не могла пробиться в печать.
задолго до либерального секретаря Союза писателей. Это было время, когда
вероломно сняли Хрущева и назначили Брежнева. Начальники не без основа-
ния были уверены, что в скором времени Сталина реабилитируют. Об этом
они жарким, влюбленным шепотом говорили друг другу. Да и многие обычные
люди догадывались об этом. Но наш поэт ни о чем таком не догадывался.
сателей, где тот топал ногами и кричал на них, и выступления эти были
еще у всех на слуху, хотя самого Хрущева уже сняли, - так вот, в пику
этим его выступлениям Союз писателей рискнул поддержать нашего поэта и
издать его книгу. Мол, не топаем, не кричим, но выискиваем таланты и по-
дымаем их.
что номенклатура готовит против него переворот под кодовым названием
"Атака на цыпочках". Они предложили Хрущеву упреждающий жест: мирно по-
весить на Красной площади пять-шесть интеллигентов, нет, не больше, и
тогда номенклатура испугается и притихнет. А чтобы Запад не поднимал
шум, оформить повешенных интеллигентов как добровольцев.
поэтов, при этом делал страшные гримасы, дескать, не к вам это относит-
ся, а к номенклатуре: вы не бойтесь, а только делайте вид, что испуга-
лись.
что пять-шесть человек повесят.
пает ногами, а потом пять-шесть интеллигентов повесит.
теллигенции у того, кто эту весть принес.
героически выступить против выпадов Хрущева. Но точно никто ничего не
знал.
терялись, чего никак нельзя сказать про номенклатуру, которая, слушая
топанье и крики Хрущева, бормотала среди своих:
повесил на Красной площади (даже не обязательно на ней!) пять-шесть ин-
теллигентов, нет, больше не надо было, тогда, конечно, и номенклатура
сильно призадумалась бы. И тогда вместо того, чтобы на цыпочках атако-
вать, она, скорее всего, на цыпочках разошлась бы. Да что теперь гово-
рить об этом! Да мы о другом! Да не наше это дело!
писателей устроил в Таллине вечера московских поэтов. Для укрепления
дружбы народов. Как всегда, на такого рода мероприятиях наше пролетарс-
кое государство проявляло купеческое гостеприимство, по-своему используя
ленинский лозунг: мы не все старые ценности сдаем в архив. И как всегда,
начальников приехало больше, чем поэтов.
бешеный успех. Впервые в жизни его голос естественно соответствовал раз-
меру помещения.
средиземноморских, островах особенно понравились слушателям. Они диви-
лись тому, что, сидя в Москве, можно восхищаться европейскими красотами
и при этом не оказаться в районе Магадана с красотами его северных со-
пок.
лики решила, что Советский Союз так именно готовит почву для захвата
этих теплых островов. Но таких было мало. Основная масса зрителей восп-
ринимала его стихи как победу либерального направления в Кремле. А теп-
лые острова - почти прозрачный символ потепления международных отноше-
ний.
ше.
хлебаем.
жественный ужин, устроенный в доме видного эстонского поэта. Все ос-
тальные поэты ужинали и пили в гостинице за собственный счет.